Ривка Рабинович - Сквозь три строя
Очень скоро адвокат Вайнштейн вышел из палаты. Он был возбужден, щеки его горели. Он сделал мне знак следовать за ним. Мы нашли тихий уголок и сели.
– В первый раз за всю мою карьеру, – сказал он, – я отказался сделать то, что мой клиент просил. Вы не представляете себе…
Я подняла руку, словно отталкивая его слова от себя.
– Адвокат Вайнштейн, – сказала я, – меня не интересуют его деньги. Я не хочу знать, что он собирается делать с ними.
– При всем моем уважении к вашей позиции, – сказал он, – я не намерен помогать моему клиенту, когда он делает абсурдные вещи. Если хочет, пусть обращается к другому адвокату.
Он рассказал, что мой брат велел ему написать в завещании следующее: его наследницей является дочь Лиля, при условии, что она прибудет в Израиль; если во время его кончины она не будет находиться здесь, то он завещает все свои деньги блоку правых партий (тех, которые позднее объединились в партию Ликуд).
– Я сказал ему, – продолжал адвокат, – г-н Рабинович, я видел в коридоре вашу сестру, она беспокоится о вас. Почему вы хотите бросить свои деньги в такую бездонную бочку, как кассы партий, когда у вас есть родные? Вы думаете, что партийные дельцы придут ухаживать за вами, если вы заболеете? Я отказываюсь писать такое завещание!
Сестра отделения подошла к нам и сказала, что больной просит адвоката вернуться. Адвокат Вайнштейн дал мне свою визитную карточку и сказал:
– Я прошу вас зайти в мое бюро. У нас есть о чем поговорить.
– Если речь идет о завещании моего брата…
– Нет, – прервал он меня, – я уже понял, что вы не хотите говорить об этом. Мы поговорим о чем-то другом. Приходите, это важно для вас.
Он вернулся в палату брата, а я поехала домой. О чем адвокат хочет говорить со мной? Адвокаты обычно не склонны тратить время на пустые разговоры. Предстоящий визит в его бюро пугал меня, но все же я решила встретиться с ним. Если он предложит мне что-нибудь неприемлемое, я всегда смогу сказать «нет».
Его бюро, расположенное в старом доме, было скромным, лишенным блеска, призванного произвести впечатление на клиента. Это меня успокоило: я всегда чувствую себя лучше в скромной обстановке. Адвокат Вайнштейн был улыбчив и вел себя как добрый дядюшка. Он стал расспрашивать меня о моей жизни, о семейном положении, о моей работе. Я отвечала, не вдаваясь в подробности и продолжая недоумевать, для чего он меня пригласил.
И вдруг он удивил меня вопросом:
– Скажите, каковы ваши взаимоотношения с матерью? Вы навещаете ее?
– Отношения у нас нормальные, – ответила я. – Как я вам уже рассказывала, я очень много работаю, но регулярно навещаю ее раз в неделю.
– Как проходят ваши встречи?
– Нормально. Много разговаривать нам не приходится, потому что я в ее квартире всегда тяжело работаю. Мама, вследствие ее возраста, запускает свое домашнее хозяйство и саму себя. Я ее купаю, делаю уборку, что-нибудь готовлю. Свободного времени совсем не остается.
В то время как я говорила, выражение лица адвоката Вайнштейна изменилось и стало очень серьезным. Когда я закончила, он несколько минут молчал. Я подумала: он осуждает меня за то, что я не уделяю матери больше времени. Попыталась оправдаться:
– Я знаю, раз в неделю – это слишком мало. Но и у меня немало проблем и в связи с работой, и в моей личной жизни…
Адвокат поднялся, вышел из-за своего стола и остановился передо мной.
– Сожалею, геверет Ривка, но мне придется причинить вам боль.
Я вся сжалась, а он продолжал:
– Вы обратили внимание на то, что я спросил вас в больнице, кто вы такая?
– Да, конечно. Что ж, неудивительно, ведь вы до того меня не встречали.
– Послушайте меня внимательно. Я, адвокат вашего брата и вашей матери, не знал о вашем существовании! Мне не было сказано, что у госпожи Иды Рабинович двое детей! Вы понимаете, что это значит?
– А разве они обязаны были докладывать вам о моем существовании? – спросила я, в глубине души уже зная ответ.
– Три года назад они были в моем бюро, ваши мать и брат, – продолжал адвокат Вайнштейн, не отвечая на мой вопрос. – Ваша мать составляла у меня завещание. Я не веду с вами речь о деньгах вашего брата, я говорю об имуществе вашей матери. Вы, разумеется, знаете, что ей принадлежит половина дома на углу улиц Фришмана и Дизенгофа. Это очень дорогое имущество. А вы в этом завещании не упомянуты, ни вы, ни ваши дети. Это завещание женщины, у которой есть единственный сын, и ему она завещает все свое состояние.
Я молчала, ошеломленная, а он продолжал:
– В свое время я читал завещание вашего отца, которое делал другой адвокат. Отец, понятно, оставил все вашей матери; и все же он упомянул вас, своих детей, хотя бы символическим образом.
– Я знаю, – сказала я, – мама читала мне его завещание. Каждому из нас отец завещал по одной израильской лире.
– Так принято, – сказал адвокат Вайнштейн, – когда речь идет о супругах. Родители обязаны упомянуть всех своих детей. Несмотря на свой возраст, ваша мать произвела на меня впечатление здравомыслящего человека, знающего, чего он хочет. У меня не возникло никаких сомнений относительно ясности ее ума.
– Теперь уже она не такова, – сказала я, – ее состояние ухудшилось в последние годы.
– Правда, и тогда можно было почувствовать, что она находится под сильным влиянием своего сына. Я не видел в этом ничего плохого, поскольку был уверен, что он единственный сын и естественный наследник. Когда имеются другие члены семьи первой степени родства, один из наследников не вправе влиять на содержание завещания, это запрещено по закону.
Я молчала, куда-то улетучились все слова. По-видимому, я была очень бледна. Адвокат Вайнштейн, нервно расхаживавший по своему кабинету, остановился передо мной и спросил:
– Вы чувствуете себя хорошо?
Я кивнула.
– Что вы намереваетесь делать? – спросил он.
– А что я могу делать? Ведь завещание уже подписано, это свершившийся факт.
– Есть несколько возможностей. Первая: вы можете обратиться в суд с требованием аннулировать завещание. Есть шанс на это, но не стопроцентный. Вторая возможность – поговорить с ними и потребовать изменения завещания. На мой взгляд, это лучше. И, разумеется, вы вправе примириться с этим положением и не делать ничего.
– Почему, в случае моего обращения в суд, нет гарантии, что я выиграю?
– Ваша мать вправе заявить, что, хотя у нее двое детей, она сознательно избрала наследником только одного. Если судья и обяжет ее написать новое завещание, то нет гарантии, что оно будет более справедливым. Она может завещать вам, как сделал ваш отец, один шекель[17] или другую символическую сумму. Это ее право – при условии, что она принимает такое решение, будучи в здравом уме и не подвергаясь давлению.
– В случае, о котором мы говорим, имело место давление. Мама душевно зависит от брата, и эта зависимость все время возрастает.
– Верно, но это такая вещь, которую очень трудно доказать в суде. Все зависит от психического состояния вашей матери в момент подписания завещания. Судья будет оценивать не ее сегодняшнее состояние, а состояние в тот момент.
Я встала и поблагодарила его от души. Сказала, что подумаю и, вернее всего, изберу вторую возможность. Я чувствовала странную пустоту, как будто из меня извлекли все внутренности и превратили в чучело.
Боль пришла позднее. Постепенно в моем мозгу обрисовывалась истинная картина. Нет у меня ни матери, ни брата. Есть люди, предавшие меня, официально зачеркнувшие мое существование.
Подавать на маму в суд… Может ли быть что-то чудовищнее этого? Ведь это мама, которую я купаю в ванне, обрезаю ей ногти, причесываю волосы, меняю белье… Это мама, с которой мы прошли вместе семь кругов ада, благодаря твердости которой мы выжили, преодолели холод и голод…
Картины прошлого проходили перед моими глазами как лента кинофильма. Мне вспомнился давно забытый эпизод, времен нашей жизни в поселке Малые Бугры: мама заболела рожистым воспалением кожи. Ее ноги покрылись темно-красными пятнами, вызывавшими боль и нестерпимый зуд. Я страшно боялась, что она умрет. Врач, к которому мы обратились, посоветовал прибегнуть к народному средству: обкладывать ей ноги «компрессом» из дождевых червей вместе с комьями сырой земли. Я хорошо знала этих червей, видела их во время работ в огороде. Розовые такие, толстые, противные. Когда они понадобились мне для лечения мамы, все мое отвращение к ним пропало, я радовалась каждому найденному червю, руками собирала их в ведро вместе с комками земли, и они даже казались мне красивыми. Этой смесью я обкладывала мамины ноги. Как я радовалась, когда она сказала, что холодные черви с холодной землей ослабляют жжение кожи! Через несколько дней такого лечения воспаление действительно прошло. От радости я готова была целовать червей.
А мой брат, с которым мы росли в одной комнате, который любил слушать перед сном сказки, сочиненные мною… Это он учил меня песням на иврите и многим другим вещам, таскал меня, уже здесь, в экскурсии Общества защиты природы. Правда, он всегда был немного высокомерен, но перед моим отъездом в Израиль, когда мамы не было рядом, мы были очень близки. Что случилось с ним, откуда взялась у него необузданная жадность к деньгам, побудившая его зачеркнуть мое существование? Мой брат, товарищ моих детских игр?
