Борис Алмазов - Святой Илья из Мурома
— Вона, — кричал, прыгая на паперти, городской блаженный дурачок, — варяги вернулись! Перун-сатана вернулся — жертвы людские пожирает...
И отшатывались от него киевляне, но по домам шептались, не понимая ещё, что произошло. Но чувствуя, что Борис победил и победа эта новая, незнаемая на Руси дохристианской.
Святополк вызвал из Мурома Глеба. И тот спешно погнал с небольшой дружиной по вызову брата в Киев.
Они мчались, меняя коней, потому что вызов был нешуточный.
«Приходи немедля, — сообщал Святополк. — Отец зовёт тебя, тяжко болен он!»
— Отец зовёт тебя! — усмехаясь, говорил Святополк, диктуя писцу, и добавил не для записи: — Борис уже к нему отправился...
Но Глеб гнал коней и дружинников конных, забывая о сне и отдыхе. На переправе конь под ним оступился и повредил ногу.
— Эх! — сказал старый гридень. — Нехороша примета! Видать, беда нас ждёт!
От Смоленска вышли на ладьях, и тут догнали их посланные от Ярослава. Свидетели убийства Бориса, что случилось 24 июля, бежали в Полоцк, к сестре Ярослава и дочери Владимира — Предславе. Она же и сообщила брату, что Святополк зарезал Бориса.
Ярослав писал Глебу: «Не ходи, брат. Отец твой умер, а брат убит Святополком».
Получив это известие, четырнадцатилетний Глеб забился в плаче, потому что больше всех людей на свете любил брата. И тогда же решил он погибнуть вместе с Борисом.
Но, растерявшись и не ведая, что делать, продолжал с малым числом слуг плыть в ладье по Смедыни смоленской, спускаясь к её устью. У устья реки навстречу им пошла ладья с посланными Святополком убийцами.
Глеб и приближённые его не сразу сообразили, кто это, а если бы и сообразили, то некуда им было деться — их сносило прямо на ладью, где сидели вооружённые наймиты Святополка. Когда же стали перепрыгивать они с борта на борт и увидел Глеб сверкающие, как волны под солнцем, обнажённые мечи, всё понял и по молодости лет не смог скрыть своего страха.
Он плакал и умолял его не трогать. Пощадить. Забившись в нос корабля, съёжившись и закрываясь трясущимися руками, он молил о пощаде. Умолял пощадить его, потому что он ещё не воин и, даже если захочет, не сможет причинить никому вреда.
Поняв же, что страшной участи брата ему мольбами не избежать, он вдруг поборол себя, вспомнив, что желает испить чашу страдания вместе с братом своим. Голосом властным, не терпящим возражений, он потребовал, чтобы ему дали помолиться. И молился, стоя на коленях, говоря: «Убивают меня неведомо за что, неизвестно, за какую вину. За имя Твоё, Господи! Смотри, Господи, и суди: вот, готова моя душа предстать пред Тобою! И Тебе славу возсылаю. Отцу и Сыну и Святому Духу. Аминь!»
— Да режьте вы его! — закричал Святополков гридень Горясер.
И тогда повар Глеба, торчин, то ли в страхе за свою жизнь, то ли желая выслужиться перед Святополком, то ли по предварительному сговору, о коем только ему да Горясеру было ведомо, повалил ребёнка и перерезал ему горло, как ягнёнку, приведённому во двор кухонный...
Страшно закричал в келье печорский инок Илия, схватившись за горло!
Отовсюду из келий с погребальным пением сходились иноки в подземный катакомбный храм и творили погребальную молитву страстотерпцам Христовым Борису и Глебу, в святом крещении — Роману II Давиду.
Их же сподобил Господь принять венец мученический во славу новой веры, веры православной. Той, что способна одна остановить междоусобную брань и творить чудеса прочие.
В полном молчании размышляли старцы и видели мысленными очами своими, как умножилось число молитвенников за новую землю, за Русь Киевскую... И упрочилось новое царство молитвами новомучеников — княжичей, добровольно избравших скорбный и страшный путь свой. Ибо были и другие смерти, но не было в них подвига и не было славы.
Услышав о смерти Бориса и Глеба, бежал из земли древлянской князь Святослав, чтобы спасти жизнь свою от ярости Святополка. Бежал, бросив и дружину, и подданных. Его нагнали посланные Святополком и зарезали, как телка бессловесного. Ибо нельзя убежать от зла, страхом одним спасаясь! Зло настигнет!
И о том размышляли не только старцы печорские, но весь народ киевский и весь народ, казалось бы, совсем распавшейся державы. И странное дело, гибель Бориса, и Глеба, вместо того чтобы закрепить распад дела князя Владимира — державы, им собранной, — послужила совсем другому. Древляне и вятичи, лютичи и кривичи, и иных земель и городов люди, горожане Киева, смоляне, полочане и прочие — ужаснулись деянию Святополка. И отвращение к делам его и сожаление о братьях-княжичах объединило даже тех, кто доселе враждовал между собой. Самое большое чудо произошло в Новгороде, где в лютой вражде с горожанами пребывал Ярослав, крещённый отцом Георгием.
Только что шла у него страшная распря с новгородцами. Варяги, коих привечал и на кого опирался Ярослав, довели народ новгородский до крайности. Люди посадские и жители пяти концов новгородских послали депутацию с жалобой на варягов. Ярослав не только не наказал виновных, но, дабы отвратить новгородцев от желания жаловаться, приказал казнить посланцев, что варяги тут же и сделали!
Быть бы резне смертной! Но тут пришла весть о гибели Бориса и Глеба...
И вот к опомнившемуся князю опять идут горожане. Ярослав приказывает ополчиться всей дружине и всем челядинам, ибо кажется ему, что идут отмстители за прежних посланцев. Но впереди посадников идёт Кукша — Константин в крещении, — сын Добрыни, а стало быть, двоюродный дядя Ярослава. Один из самых богатых и уважаемых людей в Новгороде.
— Не время счёты сводить, князь...
И новгородцы, буйные новгородцы приносят деньги на тысячу варягов-наёмников, да ещё три тысячи новгородцев поступают в дружину Ярослава.
— Ступайте на Киев, покарайте и прогоните Святополка Окаянного!
Неведомо, кто первый назвал его так, но не прозвище, а печать легла на чело Святополка. Проливший кровь братьев, был он заклеймён именем Каина, первогрешника, убившего брата своего Авеля.
— Окаянный! Окаянный! — звучало новое для Руси и славян слово. Окаянный, то есть совершивший грех Каина и не снявший его, не раскаявшийся!
— Окаянный! Окаянный! — звучало от шёпота до крика за спиной Святополка, когда проезжал он по улицам Киева, когда ездил встречать послов от папы римского, послов от поляков и печенегов.
— Окаянный! — шептал Илия-инок, думая о нём. Но душа его более не скорбела, но радовалась. Не было прежде в сих землях таких юношей, как Борис и Глеб. Это новое, христианское поколение, воспитанное в чистом православии, без суесловия и ереси.
— Се плод сладкий молитв праотцев наших, се плод трудов моих... — шептал инок, думая о Борисе и Глебе и веруя, что всё Господь управит на Руси ко благу, ибо умножились за державу новую страстотерпцы и молитвенники, направившие волю народа на созидание державы, на отпор всем супостатам, живущим не по слову Божию.
Глава 13
Люди русские
Ярослав в третий раз, вослед за Олегом Вещим, вослед за отцом своим, пребывавшим тогда в язычестве, Владимиром, привёл в Киев дружины варяжские. Это был старый, отработанный в течение столетия приём.
По пути «из варяг в греки» спустились на ладьях закованные в панцири варяги. Наглотавшиеся сушёных мухоморов и отвара из дурманящих трав, берсерки, не чувствуя боли и усталости, ворвались в ряды войска Святополкова и начали рубить направо и налево.
Отряд печенегов, пришедший на помощь Святополку — князю киевскому, но уже Окаянному от крови убиенных братьев своих Бориса и Глеба, не смог ему помочь — опоздал и только видел с другого берега озера, как неистовые варяги крушат дружину Окаянного. У града Любеча была иссечена дружина князя киевского Святополка, а сам он бежал к шурину своему, королю Болеславу I.
Распустив паруса, вышла к киевским кручам дружина варяжская. Мрачно было их шествие через город. Страшны давно невиданные в Киеве северные язычники. Они выставили обильные яства на столы в княжеском дворе, и началось пирование, забытое со времён варяга Свенельда.
— Язычники пришли в Киев! — это было вестью, разносимой окрест — не только слышимой, но и видимой, потому что к вечеру полыхнули подожжённые варягами церкви, благо священство и клирики успели собрать священную утварь и скрыться в пещерах киевских.
Поутру, глядя на дымящиеся развалины, стояли жители Киева, слушали пьяные крики варягов, мучившихся в похмелье тяжком, стоны берсерков, кого ломало после мухоморов да дурманов всяческих, и шептали:
— Господи! Да как же ты допустил?
Но ходили по Киеву монахи и калики перехожие и строго пеняли народу:
— Господь отвёл от вас десницу и щит свой, ибо бросили вы двух агнцев Божиих, страстотерпцев Бориса и Глеба, князей ваших законных, на растерзание Окаянному! А посадили вы на престол отступника, во грехе зачатого и грехом увенчанного! Непрощённый, смертный грех сотворившего! На челе его — каинова печать, ибо, подобно первому среди грешников, пролил он кровь братьев своих! На вас окаянство его! И вы спасены не будете, пока не раскаетесь да Святополка князем почитать не перестанете!
