Григол Абашидзе - Долгая ночь
– Да, я согласен. Сердце не пустило меня тогда, не мог я уйти, не увидев нашей победы.
– Победы! Хороша победа. Их, между прочим, тоже погубило сердце. Если бы они были поумнее, потрезвее разумом, порассудительнее, они легли бы, как иранец и турок. Тем самым они спасли бы свои жизни. Да и в мире, как видишь, от их победы ничего не перевернулось.
– Не то говоришь, Аваг. Если человеку раз в жизни представляется случай сделать то, о чем он, может быть, мечтал всю жизнь, разве может он оттолкнуть этот случай и пройти мимо? Разве жизнь стоит того, чтобы ради нее отказаться от исполнения заветной мечты? И разве исполнение заветной мечты не есть сама жизнь? Может быть, пройдет еще столетие и за все это время никто не осмелится так оскорбить и унизить наших врагов, как это сделали наши ребята. Монголы считают себя хозяевами всего мира. Они говорят, что все народы только затем и появились на свет, чтобы быть их рабами. Они не представляют, что кто-нибудь может осмелиться поднять на них руку или хотя бы перечить им. И вот чужеземцы, те, кого они не считают за людей, повергают их на землю и наступают ногой на грудь. Это герои. Их победа стоит больше побед, великих сражений.
– Не спорю, Турман. Наверно, это было красиво, когда грузин и армянин стояли, наступив им на грудь. Но это было одно мгновение. За него несчастные поплатились жизнью, да и сам ты едва не погиб.
– Если бы я умер тогда, я был бы счастлив, потому что я умер бы в минуту гордости и наслаждения победой, а не в минуту унижения, позора и горечи. Мне казалось: не просто монгольские борцы лежат на земле, не просто наши борцы наступили им на грудь, но повержены все монголы, все они лежат у ног наших народов, а наши народы гордо возвышаются над ними в торжестве победы.
Святой отец Джованни часто приходил побеседовать со своим пациентом. Эти беседы были для Торели целебнее всех лекарств. Он упрашивал итальянца рассказать о его родине, городах и храмах Италии. И тот рассказывал о Перудже, о Риме, о Флоренции, он рассказывал об итальянских долинах, реках, холмах и храмах, а Торели видел в воображении холмы и храмы Грузии.
Джованни с удовольствием беседовал с просвещенным грузином. Он давно уже находился послом в этом диком варварском стане, истосковался по разговору с европейски образованным человеком. Он не только рассказывал об Италии, но и с удовольствием слушал о красотах Грузии, о славном прошлом грузинского народа.
Отец Джованни, оказывается, был друг и сподвижник святого Франциска Асизского. С воодушевлением он рассказывал об удивительной жизни и о сказочных подвигах асизского чудотворца.
Франциск был сыном богатого купца из Умбрии и француженки из Прованса. Не зная ни в чем отказа, он рос изнеженным, избалованным, капризным, самовлюбленным. Он мечтал стать бесстрашным рыцарем, чтобы воевать, побеждать, проливать кровь. Однажды он заболел. Во сне и в бреду явился ему господь и велел отказаться от роскоши, от рыцарской славы, от светской жизни. И до этого был случай, когда Франциск обменял свои богатые одежды на лохмотья одного бедняка. Теперь же, после видения, он роздал все, что у него было, возненавидел богатство и вступил на трудный путь спасения.
Еще в колыбели Франциск слушал дивные песни народных певцов Прованса – трубадуров. Потом он и сам стал сочинять стихи и сочинил много прекрасных псалмов, которые теперь с благоговением поют по всей просвещенной Европе.
– Спойте хоть одну песню на своем языке, – начал умолять Торели.
И вот уже седовласый, важный, воспитанный при папском дворе святой отец точно стряхнул с себя и годы, и седину, и важность. Глаза его загорелись лукавым огнем, и он запел песню, вовсе не подходящую его возрасту и сану, песню о пламенной любви рыцаря к прелестной даме сердца.
– Как красив язык, – восторгался Торели. – Он, наверно, слаще, чем пение райских птиц.
– Итальянский язык самый красивый и благозвучный из всех языков, на которых говорят сыны Адама. – И отец Джованни запел снова:
"Слава тебе, боже, за сестер моих – за луну и звезды, светлыми, красивыми ты создал их на голубых небесах!
Слава тебе, боже, за братьев моих, за ветер и воздух, за облака и тишину, за то, чем живет все сущее на земле! Слава тебе, боже, за нашу сестру-воду, ибо она добро наше – безвредное, драгоценное, чистое!
Слава тебе, боже, за брата нашего, за огонь, ибо светом огня озаряется темнота ночи, красив он, радует глаз человеческий, яростен он и непобедим!
Слава тебе, боже, за нашу мать-землю, ибо она кормит нас, взращивает плоды, взращивает цветы и травы!"
Завороженный музыкой чужого языка, Торели глядел, не отрываясь, боясь пошевелиться и спугнуть столь сладостную и столь необыкновенную песню.
Монах допел псалом до конца, а потом перевел его на греческий. Ему трудно было переводить сразу, бегло, но Торели догадывался и сам подсказывал нужное слово.
– Слава тебе, господи, за луну и звезды, за ветер и воздух, за облака и за тишину! Как хорошо сочинил ваш святой отец, – воскликнул Торели, луна и звезды – сестры его, ветер и облака – братья. Как проста и возвышенна благодарность за тишину, за воду, за огонь, за земные плоды, за цветы и травы.
– После бедных людей цветы и птицы были главной заботой святого. Он разводил в монастыре цветы и сам поливал их, а птицы так любили его, что садились к нему на руки и клевали из его ладоней, если даже это происходило на улице многолюдного города… Не знаю, приведется ли мне перед смертью еще раз пройти по этим улицам.
– Должно быть, желание проповедовать веру Христа, нести его свет по земле привело вас в такую даль и в такую дичь. Ради другой цели вы, наверное, не оставили бы своей прекрасной родины.
– Проповедовать учение Христа этим дикарям очень трудно. Боюсь, что семя веры Христовой не нашло бы благодатной почвы, не проросло бы в их обросших шерстью сердцах. Они алчут и жаждут. Они алчут добычи и жаждут крови. Не всякий человек достоин учения и веры Христа. И не поехал бы я на край света обращать их, но долг перед своей страной, перед своим отечеством обязал меня. Ты, наверно, догадываешься, что я приехал в этот забытый богом край не только ради духовных дел.
– Догадываюсь, святой отец. Папу волнует то же, что и всех государей Европы. Монголы дошли до Чехии и только от ее границ откатились обратно. Временно откатились или насовсем? А если временно, то надолго ли? Не собираются ли они снова устремиться на Европу и какими силами располагают? Все это не может не интересовать каждого европейского государя и, конечно, папу.
Отец Джованни опустил глаза и с улыбкой ответил:
– Для того чтобы узнать намерения монголов, не нужно забираться к ним в логово. Они трубят на всех перекрестках, что мир уже принадлежит им. Теперь у меня есть письмо Гуюк-хана к папе. Этот варвар пишет главе христиан: "Волею бога весь мир от восхода и до захода принадлежит нам. Все должны добровольно признать себя нашими данниками и отдать нам все лучшее, что у них есть. Папа должен внушить всем государям, чтобы те явились ко мне с изъявлением покорности…"
Дальше идут ругательства и поношения, которых нельзя произносить вслух.
– Неужели монголы и правда завоюют Европу?
– Бог милостив. Наш долг молиться и внушить всем христианам, что они должны соединенными усилиями преградить путь этой страшной желтой волне.
К границам Грузии подошел немногочисленный караван. На родину возвращались те, кто был давно уж оплакан всеми родными, а многими и забыт. Обросший бородой, преждевременно постаревший, запыленный Аваг Мхаргрдзели погонял усталую лошадь. Он хоть и был измучен, но возвращался довольным. Счастье уж одно то, что удалось снова увидеть родную землю. Что теперь все лишения, тревоги пути, оскорбления и унижения, которые довелось испытать! Под ногами грузинская земля, а над головой грузинское небо. К тому же выполнена цель путешествия. Хан пожаловал царице Грузии ярлык на царствование. Авага он признал и утвердил наследником отца, с наследованием титула атабека Грузии, а также должности амирспасалара.
В путь отправлялся длинный караван из верблюдов, мулов и коней. Верблюды и мулы были тяжело гружены имуществом и снедью. Многочисленная свита следовала за Авагом и Торели в дальние, неведомые края.
На обратном пути всех людей можно было пересчитать по пальцам. И не было у этих людей ничего, кроме их душ. Во время странствия растаяли несметные богатства Авага и его пышная свита.
Торели выехал в путь, не оправившись от болезни. В пути ему стало еще хуже, и теперь его везли лежащего на конных носилках.
Отправляясь в столицу монгольского хана, он не надеялся там ничего приобрести. Так и вышло, что ничего не приобрел, кроме болезни и старости. Он отощал, осунулся, сделался ко всему безразличен, не спрашивал уж, как сначала, много ли проехали и далеко ли еще до Грузии. Безучастно смотрел он прямо в синее беспристрастное небо.
