Артуро Перес-Реверте - Тайный меридиан
Ночи тоже не приносили облегчения. Пилото прощался с Коем и Танжер и запирался в носовой каюте, а они, усталые, пропахшие потом и морской сон лью, отправлялись в одну из кормовых кают. Они не разговаривали, они кидались друг к другу с какой-то неестественной стремительностью, соединяясь резко, быстро, грубо, без слов. Кою все время хотелось остановить мгновение, крепко обхватить ее, заключить ее в пространстве между собой и переборкой и хотя бы ненадолго овладеть ее телом и умом. Но она сопротивлялась, ускользала, старалась, чтобы все поскорее кончилось, отдавая ему лишь тело, мыслями оставаясь в недостижимом далеке. Иной раз, когда вдруг сбивался ритм ее ускоренного дыхания, когда обнаженные бедра ее с силой обхватывали его, ему казалось, что наконец она принадлежит ему. Уткнувшись губами ей в грудь или шею, чувствуя, как сильно пульсирует кровь в ее жилах, он крепко держал ее, прижимая запястья к постели, и входил, входил в нее так глубоко, словно хотел добраться до самого сердца, чтобы и оно стало столь же нежным, как горячее влажное лоно. Но она отступала, стремилась выскользнуть из его объятий, и даже когда, казалось, оказывалась в полном плену, она не сдавалась, не давала ему проникнуть в ту главную, необходимую ему мысль. Блестящие непроницаемые глаза ее смотрели прямо на него, но не видели ни Коя, ни «Карпанты», ни моря, в них было лишь тайное проклятье тьмы и одиночества. Тогда рот ее раскрывался, она кричала тем же криком, что и женщина на рисунке, который Кой случайно обнаружил, кричала беззвучным криком, который отдавался в глубинах его существа самым мучительным оскорблением, какое только можно вообразить. Эта молчаливая жалоба перетекала в его жилы, он кусал себе губы, чтобы подавить тоску, заливавшую его легкие; он словно бы тонул, захлебываясь в море густой печали. Ему хотелось плакать, плакать по-детски, взахлеб, он сознавал свое бессилие: не ему обогреть окоченевшую от холода такого одиночества женщину. Кто он такой, в конце концов?
Прочел несколько книжек, ходил по морям несколько лет, обладал несколькими женщинами, вот и все; он был уверен, что не знает, как найти нужные слова, что делать, и даже молчание свое считал грубым, бестактным. И все же он отдал бы жизнь, чтобы проникнуть в самую ее суть, снять покровы плоти и со всею нежностью, на какую он только способен, неспешно и ласково, слой за слоем снимать языком с ее души ту мучительную, злокачественную коросту, что наросла там за сотни лет и миллионы женских жизней на бесчисленных ранах и ссадинах, нанесенных миллионами мужчин. И потому каждый раз после того, как ее тело замирало, пройдя высшую точку наслаждения, Кой все еще медлил, забывая о себе; однако у нее дыхание выравнивалось, тело пребывало в полном покое, и его пронзала мучительная боль отчаяния; но весь он, каждая клетка тела, вся его кровь, вся память знали, что на всем белом свете больше, чем ее, он не любит никого и ничто. Но она уже ушла, ушла слишком далеко, и там, куда она ушла, ему места не было; лишь на миг он вторгся в ее владения, и для нее это лишь случайный эпизод. С горечью он думал, что все так и кончится – не гром грянет, а едва слышный вздох сорвется с губ. В эти минуты полного безразличия, наступавшие с неотвратимостью приговора, все в ней умирало; все исчезало, как наваждение, когда сердце ее начинало биться ровно, как обычно. Обнаженной кожей Кой снова чувствовал дуновение холода из открытого в ночь иллюминатора; этот холод, как библейское проклятие, поднимался из морских глубин. Отчаяние его было, как мраморная плита – непроницаемое, отполированное до полного совершенства, без единой щербинки надежды. Ужасающе неподвижное Саргассово море, свернутая в рулон сферическая карта с географическими названиями, какие умели давать только древние мореплаватели: мыс Разочарований, впадина Одиночества, залив Горечи, остров Спаси нас. Господи… Перед тем, как повернуться спиной, она его целовала, и он, глядя в потолок и положив руку на обнаженное бедро спящей женщины, испытывал то ненависть к этому последнему поцелую, то презрение к самому себе. Уставившись в темноту, он слушал, как тихо плещется вода о корпус «Карпанты» и посвистывает в ее снастях ветер, и думал, что нигде и никогда не существовало карты, которая помогла бы мужчине в путешествии к душе женщины. А еще он знал, что Танжер уйдет из его жизни, но познать ее ему не суждено.
Как раз в эти дни они снова дали о себе знать. Танжер позвонила мне из ресторана «Пес Рохо» на мысе Палое и попросила, чтобы я помог ей с расчетами, так как у нее получается, что погрешность в восточном направлении на полмили больше. Я подтвердил ее правоту и поинтересовался, как идет работа, она ответила, что все, дескать, хорошо, большое спасибо, скоро она позвонит и расскажет подробно. Подробностей мне, однако, пришлось ждать недели две, да и узнал я их из газет, но когда узнал, то почувствовал себя идиотом, а идиотами были почти все действующие лица этой истории. Но не будем предвосхищать события. Танжер звонила мне в полдень, когда «Карпанта» встала у пирса бывшей рыбацкой деревушки, ныне превратившейся в туристический комплекс. Циклон над Атлантикой оставался на прежнем месте, и над всеми параллелями и меридианами Иберийского полуострова сияло солнце. Барометр стоял высоко, стрелка не пересекала опасной вертикальной черты, не уходила влево; но именно это, как ни странно, привело их в маленький порт, расположенный в черной бухте, испещренной выступающими над поверхностью воды скалами; над бухтой возвышался маяк, стоявший на отдельной, выступающей в море скале. Утром из-за жары вдали высоко в небе начали образовываться кучевые облака, потом соединились в одну угрожающе темную тучу. Ветер, узлов двенадцать – пятнадцать, вроде бы дул как раз в сторону тучи, но Кой понял, что если туча станет разрастаться, то когда она окажется над их головами, с противоположной стороны на них понесется шквал. Пилото, прищурившись, от чего морщины в уголках глаз стали глубже, смотрел в том же направлении, и двум морякам достаточно было обменяться взглядом, чтобы понять друг друга.
И Пилото взял курс на мыс Палое. Там, на беленой веранде ресторана «Пес Рохо», они сидели и ели жареных анчоусов с салатом, запивая все это красным вином.
– Еще полмили, – сказала, присоединившись к ним, Танжер.
Сказала с сердцем. Взяла с блюда одну рыбку, посмотрела на нее так, словно думала, в чем бы ее обвинить, а потом с презрением раздавила в пальцах.
– Еще пол чертовой мили, – повторила она.
При ее обычной сдержанности слово «чертова» прозвучало почти как непристойность. Очень странно звучал этот тон, а еще страннее было то, что она потеряла контроль над собой. Кой с интересом смотрел на нее.
– Это не так уж страшно, – возразил он.
– Еще неделя работы.
Голова у нее была немытая, от морской соли волосы стали тусклыми и жесткими, сгоревшая кожа, тоже давно толком не мытая, натянулась и блестела.
Пилото с Коем выглядели не лучше – несколько дней не брились, не мылись с мылом, почернели от зноя. На всех троих были джинсы, выгоревшие майки, спортивные туфли, дни, проведенные в море, не прошли для них бесследно.
– Еще неделя, – повторила она. – Никак не меньше.
Она мрачно смотрела на «Карпанту», пришвартованную внизу у пирса. Парусник еще был освещен, но темная туча, словно занавес, надвигалась на бухту, гася солнечное сияние на стенах белых домиков и кобальтовой сини моря. Кой вдруг понял: Танжер теряет надежду. Она потратила столько времени, столько усилий, а тут до нее дошло, что неудача возможна, что это не пустое слово, что за ним кроется крушение надежд. Глубины второго района поисков были больше, а это означает, что если мы даже и найдем бригантину, мы, вероятно, не сможем до нее добраться. Кроме того, время, отведенное на поиски, подходило к концу, как, наверное, и ее деньги. И вот ее впервые охватило сомнение.
Он взглянул на Пилото. Серые глаза безмолвно подтвердили ход его рассуждений: вся эта авантюра начинала становиться абсурдной. Все данные верны, все проверено и доказано, не хватает лишь малости – корабля. Никто не сомневается, что он где-то здесь. Может, даже с этой веранды ресторана они видят то место, где шебека и бригантина сошлись в бою. Может, они уже несколько раз прошли над их останками, на которых наросли метры ила и песка.
Может, все это не более чем последовательная цепь ошибок и заблуждений; и главное из них состоит в том, что век поиска сокровищ не выдерживает рациональности века зрелого и умудренного.
– Осталось обследовать всего полторы мили, – тихо сказал Кой.
Он еще не договорил, как почувствовал себя смешным. Он – и ободряет ее. Вот уж не поверил бы.
Хотя на самом деле он просто оттягивал конец. Он всеми силами хотел оттянуть его, потому что знал: потом его, одинокого и покинутого, понесет по волнам на гробе Квикега. На шлюпке «Деи Глории».
