Юрий Слезкин - Брусилов
«Во всяком случае сделаем, что можем, — сомкнув плотной чертой губы, начал писать далее, точно отвечая на свои мысли, Брусилов. — Да будет Господня воля!..»
XVI
Наутро капитану Смоличу представилась возможность действовать. Брусилов поручил Игорю Смоличу отправиться к Каледину. Командарм 8-й вызывал в главнокомандующем серьезную тревогу. Вопреки данным ему точным указаниям — остановить центр армии на занимаемых им рубежах, Алексей Максимович 1 июня продвинул 15-й корпус вперед, и, несмотря на то что на другой же день в разосланной директиве штаба фронта, касавшейся почти исключительно 8-й армии, было категорически запрещено дальнейшее наступление на Владимир-Волынском направлении и указывалось собрать не менее четырех дивизий на Ковельском плацдарме, где перейти в наступление 4 июня, войска продолжали продвигаться в прежнем направлении. Надо было не только уломать упрямца, но и внушить ему, что он сам лично считает такое изменение маневра необходимым и целесообразным. Без этого сознания обидчивый генерал не способен был на разумные действия.
Уже в пути Игорь почувствовал, что в армии нарастает тревога и эта тревога вызвана противоречивостью директив штаба фронта, откладыванием дальнейшего наступления… Никто в корпусных и дивизионных штабах армии не мог понять, как в такие полные боевого воодушевления дни можно было терять время на перегруппировки и оттяжки. Игорь догадывался, что в 8-й армии не знали, какая велась переписка в эти дни между штабом фронта и ставкой, как дорого стоило Брусилову остановить свои начинания, и потому дивились и даже ворчали на неясность и сбивчивость директив главнокомандующего. Им казалось, что Брусилов и его начштаба потеряли уверенность в победе и спутали карты…
Такую же тревогу ощущали в рядах самой армии нижние чины и младшие офицеры. Свою тревогу они не высказывали явно капитану из штаба фронта, но она проскальзывала во всем; в словечках, брошенных невзначай, в угрюмом молчании в часы отдыха, в неохотных и медлительных движениях, с какими они чистили амуницию и оружие, распрягали лошадей, даже готовили пищу. Но эта тревога и явное недовольство, предощущавшиеся Игорем еще тогда, когда он находился в штабе фронта, были вызваны здесь какой-то иной, чем в штабах, причиной, хотя и питались теми же, отзывавшимися на каждом, оттяжками наступления и непонятными перегруппировками…
Однажды Игорь услышал случайно вырвавшееся громко имя Эверта из беседы, ведущейся солдатами шепотком.
— Ну, наш-то тоже хитер! Его не проведешь! — сказал кто-то.
— Провести не проведешь, а нагадить можно, — мрачно отозвался другой.
И Смолич, при свете оплывшего огарка в вагонном фонаре, увидел бородатое строгое лицо возражавшего. Смолич торопливо прошел мимо, чтобы не подать виду, что слышал опрометчивые слова. Но в душе его так и осталась саднящая боль от этого разговора.
И вот теперь он стоит перед лицом двух генералов — Каледина и Зайончковского — в кабинете командарма…
В кабинете сумрачно. Поздний вечер. С запада гонит ветер грузные сизые тучи, в открытые окна летят в комнату с мокрых листьев дождевые капли. Генералы сидят понуро, Каледин опустил голову, кусает губы, сознательно избегает взглянуть на капитана, возмущающего его своей сдержанностью. Зайончковский, напротив, издалека, от окна, из-под опущенных век то и дело вскидывает живые, с пытливой прищуркою глаза на Игоря. Нет-нет, да набежит на его тонкие подвижные губы лукавая усмешка. На лысине взблескивают дождевые капли. Он не отирает лысину, точно ему приятен щекотливый холодок, отрезвляющий мысли.
— Что-то творится с Алексеем Алексеевичем, — говорит Алексей Максимович, — я не узнаю его — то наступать, то стоять на месте… а дух армии падает, а подкреплений нет… а снаряды на исходе…
«Ну еще, еще! — думает Игорь, глядя на него в упор немигающим взглядом. — Все это я уже слышал в штабах…»
— Вы бы нам сообщили, Игорь Никанорович, что-нибудь приятное, новенькое, — добавляет Зайончковский. — Что у вас там творится! Я наступаю — мне говорят: стоять…
— Андрей Медардович стоит, ему кричат — почему он не наступает! — взвизгивает Каледин и с истерической ненавистью побелевшими глазами смотрит на Игоря.
— А ответ простой, — подсказывает Зайончковский, — потому что сил не хватает, ваше высокопревосходительство! — ответил бы я Алексею Алексеевичу! Потому что австрийцы подкрепились за счет Западного фронта…
— А тот и в ус не дует! — опять подхватывает Каледин.
— И все-таки нельзя же вертеть нами, как в котильоне, — а гош, а друат…[59] Мы не на балу, согласитесь… — саркастически поджимая губы, замечает Зайончковский.
Игорь молчит. Ему забыли предложить сесть, он стоит навытяжку, как мальчишка-ординарец, прибывший с донесением. Но он равнодушен к этой невнимательности. Он оскорблен за Брусилова. Он видит всю непроходимую пропасть между этими генералами и их главнокомандующим. Каледин как будто храбрый вояка. Зайончковский — дальновидный, искусный командир корпуса. Никто не отнимает у них способностей и личных качеств, но они не могут отрешиться от своей маленькой правды, от своих самолюбий… «Пусть выскажутся до конца. Я помолчу…»
И они высказываются до конца.
— Боюсь, как бы у нас не получилось по стишкам, — говорит Андрей Медардович, — «Мы начали, как Бог, а кончим, как свинья»… или что-то в этом роде…
Игорь на мгновение закрывает глаза, чтобы не выдать их возмущенного блеска. Он сжимает кулаки и вновь разжимает их. Пальцы невольно теребят сукно у карманов брюк. Что сказал бы в таком случае сам Алексей Алексеевич? Как бы он себя повел? Во всяком случае был бы далек от обиды.
Игорь начинает притушенным голосом, исподволь, с общих положений.
Да, штаб фронта лихорадит. Скрывать нечего. И он — капитан Смолич — прислан главнокомандующим затем, чтобы сказать это напрямки. У Алексея Алексеевича нет тайн от его превосходительства, так же, как и от Андрея Медардовича. Главнокомандующий просил передать это при встрече генералам от своего имени. Штаб фронта лихорадит. Но надо знать причину. Иметь больше доверия к главному командованию…
Игорь смолкает. Мысли торопят одна другую. С каким наслаждением он высказал бы все, что он думает об этих двух людях, к которым Алексей Алексеевич действительно относится вполне искренне, как к верным товарищам и славным воинам. А они позволяют себе сомневаться в нем…
И, сдерживая себя, повторяя себе, что не надо поддаваться обиде, Игорь говорит:
— Разрешите мне, ваше высокопревосходительство, до конца быть откровенным…
— Говорите, — подозрительно насторожившись, отвечает Каледин.
— Простые солдаты вернее угадали причину лихорадки… — «Зачем я говорю это?» — спрашивает себя Игорь, но говорит с еще большей настойчивостью: — У них больше доверия к своему Брусилову. Они твердо знают, что он колебаться не может в своей вере в них. А здесь, среди чинов штаба, среди высшего командования…
— Что-с? — играя скулами, глухо переспрашивает Алексей Максимович.
Зайончковский во все глаза смотрит на капитана, стоящего перед ними неподвижно. Любопытство и ожидание в его глазах и улыбочка готовы уже заиграть на тонких губах. «Однако смел этот брусиловский любимчик!»
— Вам, к сожалению, неизвестно, какая велась переписка в эти дни между штабом фронта и ставкой, как дорого стоило Алексею Алексеевичу отстаивать свои начинания… Я, к сожалению, не уполномочен доложить вашему высокопревосходительству содержание этой переписки… Но по долгу совести должен сказать, что штаб фронта лихорадит не потому, что он не учел всех возможностей или утерял нить управления армиями…
«И этого тоже говорить не надо. Я точно оправдываюсь в чем-то за Алексея Алексеевича, — опережают мысли еще не сказанное, но уже готовое сорваться с языка. — Не в том дело, что они не знают причин, а в том, что они смеют сомневаться!»
— Лихорадит штаб потому, что время не ждет и настоятельно диктует дальнейшее развитие наступательных действий, а ставка и Запфронт ставят нас в положение пассивного выжидания, — одним духом выговаривает Игорь, точно спешит перегнать свои собственные рассудительные мысли. — Исподволь приходится держать армии в непрестанном напряжении. Исподволь! — упрямо повторяет Игорь, и все большая обида закипает в нем. — Вот почему директивы командования производят впечатление противоречивое!.. Командование фронта стремилось и стремится к наступлению. Пускает в ход все средства, чтобы наступление продолжалось и не ослабевало. Знает, что только наступление, и именно наступление в том направлении, в каком оно было намечено, единственно правильно и дает плоды. Но все становится штабу поперек дороги!
![Роберт Сальваторе - Магический кристалл [Хрустальный осколок]](/uploads/posts/books/64264/64264.jpg)
