Колин Маккалоу - Антоний и Клеопатра
— Спасибо, Цезарь, ты очень добр. Но Иллирия?
— Мятежей больше не будет. Скоро это станет немодно, или мое имя не Цезарь и я не сын бога. Тьфу! Я только что потерял почти шестнадцать тысяч талантов за пустяковую кампанию, в которой больше людей утонуло, чем погибло от меча. Больше не будет гражданских войн, и легионы больше не будут драться ради непомерных премий. Легионы будут драться в Иллирии за Рим, и только за Рим. Это будет настоящая кампания, без элемента преклонения перед командиром или зависимости от него во имя премий. Хотя я тоже приму участие в сражениях, это будет твоя кампания, Агриппа. Тебе я доверяю.
— Ты поражаешь, Цезарь.
— Почему? — удивленно спросил Октавиан.
— Ты запугал этих презренных негодяев. Они пришли сюда с раннего утра, чтобы запугать тебя, а ты повернул дело так, что это они ушли, очень напуганные.
Блеснула улыбка, которая (по мнению Ливии Друзиллы) могла расплавить бронзовую статую.
— Агриппа, может, они и законченные негодяи, но они такие дети! Я знаю, что всего лишь один из восьми легионеров умеет читать и писать, но в будущем, когда они станут постоянной армией, они все должны будут научиться грамоте и счету. В зимнем лагере должно быть много учителей. Если бы они имели представление, сколько стоит Риму их жадность, они сначала подумали бы, прежде чем столько требовать. Вот почему уроки начнутся сейчас, с этих мешков. — Он печально вздохнул. — Я должен послать за целой когортой казначейских клерков. Я буду сидеть здесь, Агриппа, пока все не будет сделано у меня на глазах. Чтобы не было никакого казнокрадства, хищения или обмана, даже намека на подобное.
— Ты заплатишь им цистофорами? В подвалах Секста их было полно. Я помню историю о брате великого Цицерона, которому заплатили цистофорами.
— Эти монеты расплавят и отчеканят сестерции и денарии. Моим негодяям и людям, которых они представляют, заплатят денариями, как они требуют. — На его лице появилось мечтательное выражение. — Я пытаюсь представить, какой высоты будет эта гора мешков, но даже моего воображения не хватает.
Только в январе Октавиан смог вернуться в Рим, выполнив свою задачу. Он превратил само событие в подобие цирка, заставив все сто двадцать тысяч легионеров пройти по сборочной площади и посмотреть на холмы мешков, потом произнес речь скорее в духе покойного Цезаря, чем от своего имени. Его способ донесения слов до слушателей был новым: сам он стоял на высоком трибунале и обращался к тем центурионам, которые, по сообщениям его агентов, были влиятельными людьми, а каждый из его агентов произносил ту же речь перед центурией, причем не читая по бумажке, а воспроизводя по памяти. Это удивило Агриппу, который знал все об агентах Октавиана, но не представлял, что их так много. Центурия состояла из восьмидесяти солдат и двадцати нестроевых слуг. В легионе было шестьдесят центурий. И двадцать легионов собрались, чтобы посмотреть на мешки и послушать речь. Тысяча двести агентов! Неудивительно, что он знал все, что необходимо. Он мог претендовать на звание сына Цезаря, но истина была в том, что Октавиан ни на кого не был похож, даже на своего божественного отца. Он был нечто абсолютно новое, и проницательные люди, такие как покойный Авл Гиртий, поняли это сразу, с первых шагов его карьеры.
Что касается его агентов, это были люди, непригодные ни для какой другой работы, болтливые бездельники, которым нравилось получать небольшое жалованье за то, что они шатаются по рыночной площади и говорят, говорят, говорят. Когда кто-нибудь сообщал своему хозяину ценную информацию подлинной, тщательно выстроенной цепочке, он получал несколько денариев как награду, но только если информация точная. Октавиан имел агентов и в легионах, но им платили только за информацию. Жалованье им платил Рим.
К тому времени как собрание закончилось, легионы знали, что демобилизованы будут только ветераны Мутины и Филипп, что в следующем году предстоят сражения в Иллирии и что мятежей больше не потерпят ни под каким предлогом, и меньше всего из-за премии. Малейший намек на мятеж — и будет порка, и полетят головы.
Агриппа наконец отметил свой триумф за победы в Дальней Галлии. Кальвин, обремененный испанскими трофеями и внушающей страх репутацией за жестокое обращение с мятежными солдатами, отделал дорогим мрамором потрескавшиеся стены небольшой базилики Регия, самого древнего храма в Риме, и украсил ее снаружи статуями. Статилий Тавр стал губернатором провинции Африка, оставив себе только два легиона. Зерно поступало как и полагалось, и по старой цене. Счастливый Октавиан приказал снести укрепления вокруг дома Ливии Друзиллы. Он построил для германцев удобные бараки на конце Палатина, на углу, где Триумфальная улица выходит к Большому цирку, и сделал их специальной охраной. Хотя впереди него всегда шли двенадцать ликторов, как велел обычай, он и его ликторы шли в окружении вооруженных германцев. Новое явление в Риме, не привыкшем видеть вооруженные войска внутри священных границ города, за исключением крайних случаев.
Легионы принадлежали Риму, но германцы принадлежали Октавиану, и только ему. Их было шестьсот человек, когорта телохранителей, официально предназначенная для защиты городских магистратов, сенаторов и триумвиров. Но ни магистраты, ни сенаторы не питали иллюзий. Германцы отвечали только перед Октавианом, который вдруг стал особой личностью, какой даже Цезарь не был. Богатые и влиятельные сенаторы и всадники всегда нанимали личную охрану, но из бывших гладиаторов, которые никогда не выглядели настоящими воинами. Октавиан одел своих германцев в эффектную форму. Они всегда были бодры, полны сил. Неимущие развлекались, глядя, как они каждый день выполняют свои упражнения на арене Большого цирка.
Никто уже не свистел, не шикал, не плевал Октавиану вслед, когда он шел по городским улицам или появлялся на Римском Форуме. Он спас Рим и Италию от голодной смерти без помощи Марка Антония, чей флот, полученный взаймы, даже не упоминался. Работа по организации Италии была поручена Сабину, и он с удовольствием взялся за ее выполнение. Он ратифицировал документы на землю, производил оценку общественных земель в разных городах и муниципиях, производил перепись ветеранов, фермеров, выращивающих пшеницу, всех, кого Октавиан считал ценными или заслуживающими внимания. Он наблюдал за ремонтом дорог, мостов, общественных зданий, гаваней, храмов и зернохранилищ. Сабину предоставили также команду преторов для заслушивания многочисленных жалоб: римляне всех классов имели право на судебное разбирательство.
Через двадцать дней после сражения у Навлоха Октавиану исполнилось двадцать семь лет. Целых девять лет он был в центре римской политики и войны. Даже дольше, чем Цезарь или Сулла, которые отсутствовали в Риме по нескольку лет. Октавиан был «оседлым» римлянином. Это было заметно во многом, но особенно в его осанке. Хрупкий, невысокий, одетый в тогу, он двигался с грацией и достоинством, в странной ауре силы — силы человека, который выжил вопреки всему и теперь торжествует. Люди Рима, от первого класса до неимущих, привыкли видеть его на улицах. Как и Юлий Цезарь, он не гнушался поговорить с любым. И это несмотря на германскую охрану, которая знала, что не надо препятствовать, когда он проходил сквозь их ряды, чтобы поговорить с человеком. Они научились скрывать свое беспокойство, обмениваясь замечаниями на ломаной латыни с теми в толпе, кто не осмеливался подойти к великолепному Цезарю.
К Новому году, когда этот счастливчик из рода Помпеев, тоже Секст Помпей, стал консулом в паре с Луцием Корнифицием, в Рим начали поступать известия о больших победах на Востоке, распространяемые агентами Антония по наущению Попликолы. Антоний победил парфян, завоевал обширные территории для Рима, собрал несметные сокровища. Его сторонники ликовали, его враги были смущены. Октавиан, не веривший в это, послал на Восток специальных агентов, чтобы узнать, правдивы ли слухи.
В мартовские календы он созвал сенат, что было редкостью. Всякий раз, когда он это делал, сенаторы приходили все до единого, из любопытства и растущего уважения. Он еще не был членом сената. Еще встречались сенаторы, которые звали его Октавианом, отказывая ему в титуле Цезарь, но их количество уменьшалось. А то, что он пережил девять опасных лет, добавило элемент страха. Так как его власть усиливалась, а Марк Антоний все не появлялся, ничто не мешало ему стать тем, кем он хотел быть. Вот откуда появился страх.
Как триумвир, ответственный за Рим и Италию, он занимал курульное кресло на возвышении магистратов в конце новой курии, которую построил его божественный отец. Она строилась так долго, что не была закончена до года поражения Секста Помпея. Поскольку Октавиан обладал imperium maius, по положению он был выше консулов, чьи курульные кресла были расположены по обе стороны от его кресла и далеко позади него.
