Вероника Тутенко - Дар кариатид
Немка жалобно охала, и Нина так и осталась растерянно стоять внизу, перед лестницей, пока с потолка не свесилась довольная веснушчатая мордашка, а потом и не нарисовалась вся Валя целиком, победно сжимавшая заветную корзинку в руке.
— Десятков семь, не меньше! — приподняла её, будто взвешивая.
Осторожно сжимая добычу, резвой молодой кошкой в несколько прыжков соскочила вниз.
— Вот ведь хитрюга, в самый угол запрятала и скатертью накрыла, — пожаловалась на хозяйку, не сумевшую или не захотевшую покинуть деревню старший сержант. Весело кивнула младшей подруге. — Пойдем!
Но — не тут-то было — крепкая старуха успела подняться и приготовиться к новому нападению.
— Nein, ich gebe es nicht! — вцепилась она в корзину. — Geht weg, Tiere! Geht weg aus unserem Dorf!
Нет, не отдам! Убирайтесь, звери! Прочь из нашей деревни!
Валя молча достала из кобуры револьвер, показала оружие упрямой и та, кусая губы, замолчала, бессильно моргая ненавидящими глазами вслед уносящим припасы.
* * *В госпиталь только что привезли раненых с передовой.
Товарищ капитан, спешившая с инструментами в операционную, едва не сбила с ног Валентину.
— Петрушу убили, — коротко сообщила на ходу.
— Петрушу? Убили? — слабым эхом отозвалась Валя. — Да как же так? Да как же…
Не вскрикнула даже. Качнулась только. Нина поспешила поддержить, но Валя устояла на ногах. Будто саваном, затянулись бледностью, заострились черты лица Валентины, а рука Невидимой стерла улыбку с веснушчатого лица.
Наклонившись над раненым в грудь солдатом, напряженно прислушивался к пульсу Владимир Петрович.
— Инструменты и спирт, — уловил он биение жизни в слабеющем теле.
Товарищ капитан уже приготовила бинты.
Глава 52
Встреча
— А мы с Анатолием в театр вчера ездили, живую Шульженко видела. Ты слышала бы. Соловей и соловей, — Манечка закатила глаза, глубоко и с наслаждением вздохнула и старательно вывела грудным не поставленным голосом: «Валенки, валенки, не подшиты, стареньки…»
— В сам Берлин? — оторвала Нина взгляд от намыленной тарелки и с любопытством смотрела на новую подругу с таким же неугомонным характером и пушистыми ресницами, как у нее самой. Глаза Манечки так и лучились синей радостью, и, если бы не навсегда застывший в них испуг, можно было бы подумать, что они не видели войны.
Девушки были знакомы всего несколько дней, с того момента, как оказались на одной мойке на кухне Днепропетровской флотилии, откуда им и предстояло возвращаться в Россию. В том, что мыть в Германии посуду им осталось считанные дни, обе ничуть не сомневались.
Домой! В Россию!
Германия, разгромленная, но сытая, тихая и уютная, уже не так радовала охватившей ее эйфорией свободы. Хотелось назад, в Россию. Разгромленную, голодную, измученную боями, но такую родную. И там тоже скоро все будет так же хорошо, как сейчас здесь, в Германии. Ведь мы победили в войне.
На восток отходили первые эшелоны. В Россию! В Россию!
Их провожали счастливыми и чуть завистливыми взглядами. А глаза у отъезжавших искрились радостью.
Одни ехали с комфортом в пассажирских вагонах. Другие — с ветерком в товарняках. Но что такое сквозняк для Солдата, дошедшего под дождями, под снегами до Берлина?
В Россию! Там — счастливые слезы встреч, там — горячие руки любимых, там — новая мирная жизнь.
Здесь, в Германии, не было ни в чем недостатка, а каждый новый день был продолжением Дня Победы. Победители праздновали мир.
Смех и песни наполняли разоренные улицы. Здесь было весело, но здесь все было чужим.
— Столько было народу. Наши офицеры, такие красивые, один другого лучше, а Анатолий, конечно, лучше всех, — продолжала щебетать. — Театр такой красивый, хоть и обгорел, на окраине Берлина. Мы на пороге постояли. Ближе не протолкнуться. А как бы ещё раз туда хотелось.
— А мне бы хотелось Берлин посмотреть, — вздохнула Нина и принялась усерднее намыливать тарелку.
— А может, — сощурились от озорной мысли большие синие глаза. — Сейчас домоем, и быстренько на попутных машинах, и сразу обратно…
Одобрительным взглядом Нина утвердила нехитрый план Манечки.
— Никто не узнает, — продолжала синеглазая заговорщицким тоном. — Мы туда и назад.
Нина опустила глаза. Ни она, ни Манечка толком не знали даже приблизительно, сколько займет это «туда и назад». А Совесть, неподкупная, как веснушчатая Валентина, говорила, что много, и что фронту нужны рабочие руки. «Но войне-то конец», — возражала поселившаяся в цветущих садах, опадающих уже теплым бело-розовым снегом Свобода.
Спорить с ней было бесполезно, ведь она закралась под самое сердце и пела там, плутовка, что впереди огромная-огромная жизнь — океан её, и вода в нём — счастье.
Но в Берлин подружки не попали. Попутный «грузовик» ехал не туда.
— Поехали лучше с нами, — подмигнул молоденький солдатик и заворожил загадочным «Эльба».
— «Город, город», — весело передразнил пытавшуюся было выяснить, что это такое, Манечку пожилой одноглазый солдат. — Едете или нет?
Девушки переглянулись и захохотали, каждая увидела в глазах подруги то бесшабашное веселье, что переполняло её саму. Но и оно не могло заглушить горечь неизвестности: что стало с теми, с кем разлучила война.
У Манечки осталась мать с маленькой сестрой где-то под Курском, а отец пропал на фронте без вести.
«Мы бы почувствовали, наверное, если бы что-то случилось», — успокаивала Нина себя и подругу, а измученное кошмарами войны воображение со всей страстью, на какое было способно, рисовало красивейший город с лесным именем Эльба.
— Ну что, приехали? — весело подмигнул щуплый черноволосый солдат девчонкам.
Машина, рыча, остановилась и вмиг опустела.
Девчонок легко подхватили чьи-то сильные руки, много рук. И вот они обе уже стоят, смеющиеся, на траве, а вокруг много-много людей, и вдали плещется, сверкает солнечными бликами река.
— Куда это мы приехали? — окинула Нина растерянным от удивления взглядом поляну. — На Одер?
Слова «Германия» и «река» теперь сливались для нее в короткое «Одер».
— Эльба! — щербато улыбнулся тот же черноволосый солдатик и затерялся в толпе.
Эльба… Это слово ни о чем не говорило Нине, но одно было очевидно, здесь на берегу реки происходило что-то очень радостное и важное. Как будто самые счастливые люди со всей земли собрались на пикник почему-то именно здесь, на берегу этой реки с загадочным именем, в котором слышится и ветер, и эхо…
«На Эльбу, на Эльбу», — разнесли ветер и эхо по всей земле. Ветер победы. Эхо победы.
Солдаты спешили, боясь опоздать на всемирный пикник.
Здесь не было, пожалуй, разве что эскимосов и индейцев, ито этого нельзя было сказать наверняка.
Немного испуганно Нина осматривала счастливых пирующих людей.
Победители праздновали Мир. Конец самой страшной войны в истории человечества. Самая страшная война день за днем утекает в историю, и новой войны уже не будет никогда. Ведь есть победители, и будут их дети и внуки, и правнуки…
Девушки нерешительно остановились на краю поляны.
Люди сидели прямо на траве. Победители пили, пели, обнимались, радовались друг другу, как родным. Некоторые перемещались от одной группе к другой.
— Ты не знаешь, что здесь происходит? — шепнула Манечка Нине.
— Победа, — растерянная, счастливая, пробормотала она в ответ. — Теперь и здесь Победа…
Нина не находила слов, чтобы выплеснуть радость. Беспричинную. Выстраданную, а потому дорогую вдвойне.
— Всё перемешалось, — бормотала она, совершенно счастливая и от яркого солнца, и от веселого журчания реки, и от многоголосного, многоязыкового гула на поляне. — Все перемешались. Как фрукты в компоте!
Девушка засмеялась над собственной неуклюжей и в то же время очень верной фразой. Переглянулась с подружкой. Та тоже засмеялась и весело подтвердила.
— Точно! Как фрукты!
Совсем рядом, в тени толстенного раскидистого дуба, белозубо улыбались те самые загадочные люди из «американская армия», о которой рассказывала Стефа, и которых не встретишь ни на Смоленщине, ни в Казани. Разве что увидишь на экране в кино. И вот они здесь, на поляне, смеются, и никто не удивляется, как шоколадно блестит на солнце их темная кожа.
Один из них поймал удивленный взгляд Нины и захохотал во все тридцать два крепкие, как у молодого коня, зуба.
Нина опустила глаза. Наверняка, чернокожий солдат заметил ее любопытный взгляд.
— Ple-ease! — протянул девушкам два больших, как яблоки, шоколадных шара сидевший в тени дуба светлокожий голубоглазый американец, но с такой же широкой улыбкой, как у темнокожего соседа.
— Спасибо, — улыбнулась Нина.
