Вероника Тутенко - Дар кариатид
Обзор книги Вероника Тутенко - Дар кариатид
Вероника Тутенко
Дар кариатид
Светлой памяти моей бабушки Беловой Нины Степановны.
Выражаю огромную благодарность всем, без чьей помощи не был бы написан этот роман — Елене Иванниковой, Яну Зембжуски, Игорю Краевянову, Владимиру Коровину и моей маме Людмиле Тутенко.
Часть I
«БЛУДНЫЙ СЫН»
Глава 1
Роза
…В комнате на втором этаже Пассажа было светло даже ночью, когда фонари на главной улице Казани пересмеивались, как огни на новогодней ёлке.
За окном падал, падал снег, алмазно искрился в бесчисленных световых тоннелях, рассекавших темноту.
Маленькое хвойное деревце серебряно поблескивало в углу гирляндами из фольги.
Еще вчера, когда его наряжали к празднику всей семьей, оно казалось маленьким сверкающим чудом. Но сегодня… сегодня все стало иначе…
Совсем не такая ёлка была в доме Полины Сергеевны… Огромная, пушистая, она почти касалась потолка верхушкой, увенчанной звездой. Среди вечной зелени покачивались разноцветные шары и серебристые колокольчики. Во весь широкий красный рот улыбался клоун из фольги…
Как удивленно и радостно смотрела на эту сверкающую красоту Роза! Как красива она была в своем новом светло-розовом платьице, отделанном кремовыми кружевами, и белых туфельках!
Теперь аккуратно сложенный воздушный наряд лежал рядом на стульчике.
Нина смотрела и не могла оторвать глаз от дочки. Какие длинные у спящей Розы ресницы! Ни у кого в целом свете нет таких длинных темных ресниц. Тени от них веерами ложились на румянец щек. И ни у кого в целом свете нет таких льняных белокурых волос! Маленький пухлый ротик Розы был полуоткрыт.
Только теперь, когда у нее появилась белокурая кроха, Нина чувствовала себя по настоящему счастливой. Ма-ма… Нина мысленно повторила короткое нежное слово, представляя, как еще беспомощно, но уже звучно шевелятся губы дочки.
Роза! Другого имени ей нельзя было и придумать — так она была красива!
Лежа на краю кровати, Нина боялась пошевелиться, чтобы не разбудить дочку. «Спи, доченька!» — нежно-нежно прошептала она. Но вдруг ей показалось, что белокурую малышку мучают кошмары, хотя Роза даже не шевельнулась во сне.
Нина бережно взяла дочку на руки. Хотела было спеть колыбельную, но побоялась разбудить братьев. И Толик, и Сережа уже вовсю посапывали на своих жестких кроватях. За ширмой спала мать.
Осторожно, со всей нежностью, на которую была способна, Нина принялась укачивать белокурую крошку. Ресницы Розы затрепетали, и Нина, испугавшись, что она проснется, положила дочку на подушку, и снова сегодняшний день в доме Полины Сергеевны повторился, как на черно-белой кинопленке, но гораздо ярче — со всеми красками и запахами кофе и апельсинов. Так пахнет Новый год.
Полина Сергеевна, очень мудрая женщина и добрая, как фея из сказки, рассказывала, что эта ночь не такая, как все другие ночи в году. И если загадать желание… Но только чего бы пожелать, ведь самая заветная мечта — голубоглазая маленькая принцесса — спала под боком.
Наконец, хитро поблескивая зрачками, Нина бросила на Розу полный нежности взгляд и отчетливо прошептала в темноту: «Я хочу, чтобы у меня было еще много-много таких же красивых кукол!» и, счастливая, закрыла глаза.
…Пушистые хлопья, похожие на клочья сладкой ваты ложились на землю. Стрелки часов отсчитывали последние минуты 1932 года.
* * *Кариатиды безучастно смотрели на снег, безупречно белый в отблесках новогодних огней. Казалось, эти античные статуи, служительницы храма Артемиды, были здесь всегда. На самом деле — всего пять десятков лет, с тех пор, как модный петербургский архитектор Генрих Руш закончил заказ миллионера Александрова.
Пассаж задумывался как один из первых в Казани доходных домов, но сама суть величественного здания противилась этому.
Позже сестра казанского миллионера, Ольга Александрова- Гейнс, купившая это здание, подарила его городу под музей. Но планировка Пассажа помешала воплотить и эту идею. Здание, предназначенное, казалось, лишь для того, чтобы служить украшением Воскресенской улицы, так и осталось общим домом, где с меблированными комнатами соседствовали конторы, редакции, торговые залы…
Позолота множилась в зеркалах, вызывала волнующие ассоциации с северной столицей, где балы и маскарады особенно пышны. Взмах веера — как будто повеяло свежестью с Невы. Извольте-с приподнять вашу маску.
Лица, застывшие в гипсе, означают бесстрастность. Довольно! Лица побежденных, лица победителей. Глаза, в которых навечно застыла война.
Но среди побежденных нет мужчин. Кариатиды помнили ту войну, когда Кария встала на сторону персов. Греки, одержав победу, истребили карийцев- мужчин, а кариянок угнали в рабство. С тех пор и держат на своих плечах вечные узницы каменные своды. С тех пор не смолкает безмолвный плач кариатид.
Вечные узницы жили какой-то своей отдельной жизнью. Их совершенно не волновали каменные призраки прошлого, собравшиеся из разных эпох под стеклянным куполом Александровского пассажа.
Между колоннами галантно застыл рыцарь в латах. Каменная леди изящно держала в руках канделябр.
Полуулыбки, полуобороты ветром мгновений застыли в камне вечности.
Казалось, каменных жителей одного из красивейших зданий в центре Казани объединяет какая-то необыкновенно важная общая тайна, которую они по какой-то причине договорились охранять от людей. Тайна, которая давала силы каменным женщинам держать на своих плечах неподъемную ношу и бесстрастно смотреть на то, как в вечном коловращении стремительно меняется мир.
Когда-то вечерние огни зазывали на Воскресенскую улицу горожан в электротеатр «Пассаж» Розенберга и ресторан «Пале де Кристаль» — жемчужину Александровского пассажа. Теперь в шикарном здании советские граждане могли отдохнуть в кафе «Отдых» или сводить детей в находившийся здесь же кинотеатр «Пионер».
Жильцы роскошного здания и его многочисленные посетители не слишком заботились о его убранстве. Электрические подъёмники и лифты пришли в негодность. Но хуже всего было то, что изо дня в день изящные стены сотрясала располагавшаяся на третьем этаже типография Харитонова, так что от ударов машин фонарь в проходе, вздрагивая, ронял стекла. И даже сам Генрих Руш, снимавший квартиру в Пассаже, сокрушался и предрекал своему детищу печальную участь: от таких нагрузок непременно просядет грунт со стороны Черного озера. И пророчества создателя каменного чуда грозили обернуться реальностью… Не дожидаясь этих печальных дней, пассаж покинул загадочный рыцарь. Просто исчез однажды утром. Может быть, отправился искать другое пристанище. И может быть, даже нашел…
Новое время словно мстило шикарному выходцу из патриархального прошлого, превращая его в некое подобие огромной коммунальной квартиры. Воскресенская улица стала улицей Чернышевского. И только кариатиды по-прежнему держали каменные своды, безучастные ко всем переменам.
* * *1933 год Степан встретил в ресторане «Аркадия». Ровно в полночь воздух взорвали разом выстрелы — взметнулись к потолку пробки и шипучие брызги вырвавшегося из бутылок шампанского. Дамы и господа, которых теперь называли одним безликим «товарищи», пили за светлое будущее и смеялись сальным шуткам какого-нибудь стареющего идеолога коммунизма.
Неподвижно застыв у входа, Степан смотрел, как блеск бокалов и украшений жен и любовниц партийных работников растворяются, тонут в дыму. Он был единственным трезвым в этом мелькании лиц, платьев, бриллиантов.
Степан не любил ресторанную суету, пьяную и чопорную, в своем лоске похожую на стареющую дорогую проститутку. И не только потому, что он всегда оставался неподвижным наблюдателем на этом нескончаемом застолье.
На первый взгляд, коренной горожанин, статный чернобородый красавец, он втайне даже от себя самого грустил по бескрайним ржаным просторам с бесчисленными звездочками- васильками.
Такие же, синие-синие, ясные-ясные, глаза у Натальи. Его Натальи. А волосы — золотисто-русые, чуть темнее спелой ржи. Вот только не струиться бы им сквозь огрубевшие от тяжелой крестьянской работы пальцы Степана, если бы выстрел «Авроры» не расколол настоящее на темное прошлое и светлое будущее.
Из васильковых полей Смоленщины Степана вырвала повестка. Будто траву с корнем из земли — казалось тогда. Камень — не солнышко. Не согреет. Кариатиды холодно взирали на сельского паренька в добротных красных лаптях, такого же, как сотни других новобранцев.
И не было холодным каменным женщинам никакого дела ни до розовощеких солдат царской армии, ни до голода, душившего город.
А потом Казань сотрясали судороги стачек. Бастовали рабочие, бастовали студенты. Солдаты самовольно покидали воинские части. Листовки, попадавшие и в Казанский гарнизон, грозно предвещали близкий конец самодержавия. И в ночь на 28 февраля телеграф донес весть: свершилось.
