Наоми Френкель - Смерть отца
Гейнц опускает на окна занавеси, Эрвин возвращается в кресло, и долго поигрывает большой пепельницей деда.
Резко звонит телефон. Гейнц поднимает трубку, и лицо его бледнеет.
– Сейчас приеду!
– Что случилось, Гейнц?
– Состояние отца ухудшилось. Кровотечение. Извини. Увидимся завтра.
Я очень сожалею, Гейнц. Я думаю… Я желаю тебе…
Но Гейнц уже не слышал слова Эрвина.
* * *Во дворе Нанте Дудля пылает огонь. Развел его одноглазый мастер. В этот год развелось в старом Берлине много мышей. И мастер стал истребителем мышей. Каждое утро он появляется в кухне Линхен, отвешивает ей глубокий поклон и сообщает нижайше: «Я к вашим услугам!»
Та не отвечает ему, и, молча, с кислым замкнутым лицом ставит перед ним чашку кофе и булочки, которые положены ему по договору о работе. Каролина смотрит на мастера и говорит мужу:
– Придет день, и этот человек выведет меня из себя. День этот близок…
Нанте Дудль грозит ей своим длинным костлявым пальцем и предупреждает:
– Упаси тебя, Бог, Каролина! Он наш родственник. Работу свою честно выполняет и политикой не занимается.
И мастер кружился в доме и во дворе, сыпал стрихнин во все дыры, а после полудня возвращался к тем дырам с двумя темными ведрами и собирал подохших мышей. Во дворе он выкопал глубокую яму, и там заливал падаль керосином, и поджигал. Вонь распространялась в воздухе.
– К чему эта вонь? – кипит Каролина, обращаясь к одноглазому мастеру. – Собери эту падаль в мешок – и в реку!
– К вашим услугам, – щелкает мастер каблуками, нижайше упирает в нее единственный здоровый глаз, – но в реку Шпрее не бросают падаль. Река пронесет их через весь город и отравит всю воду. Эпидемия мышей в городе продолжается. Только огнем эту падаль можно выжечь.
И огонь продолжает гореть во дворе Нанте Дудля.
До того предан своей работе мастер, что в конце рабочего дня не возвращается домой, к плоской, как доска, жене своей, госпоже Пумперникель, а проводит свободное время в доме Нанте Дудля.
С темнотой огонь его костра освещает двор. Николас, устрашающий хозяйский пес, покидает свою конуру и облаивает этот костер. В конюшне ржут лошади, те самые, бранденбургские, огромные и тяжелые битюги, на которых крестьяне приезжают из сел. Двор наполняется воплями и ликованием. Из дома выходят крестьяне, и, во главе с мастером, стоят вокруг костра. В этом багровом свете здания, кажется, парят в воздухе, и оттесняются к горизонту. С большим подозрением относится Каролина к этой дружбе мастера с крестьянами, но Нанте ее успокаивает:
– Что ты связываешь с ним какие-то необоснованные обвинения? Разговаривает он с ними о ценах и о том, что они выращивают у себя на полях. Какая может быть опасность в беседе о капусте и ее цене?
– Да, – отвечает добрая Каролина, – цены тоже политика, – и, глядя на огонь, пылающий в темноте двора, бормочет, – в один прекрасный день я выйду из себя из-за этого одноглазого.
И так как муж не хочет слушать ее мнение, изливает она душу скульптору-графу, живущему на чердаке. Множеством дел занят граф в эти дни. С тех пор, как он победил в конкурсе, он не спускается из своей мастерской в ресторан, чтобы зарисовывать затылки и лица крестьян. Доброй Линхен он открывает дверь всегда и в любое время, терпеливо выслушивает ее многословные рассказы о мастере, который уже завонял весь дом, но всегда обнаруживается, что из-за множества дел, не обращает внимания граф на нового жильца. Что же касается неприятных запахов, так они даже ему в пользу, ибо нос его страдает аллергией к запаху покрывающихся почками деревьев. И в эту весну, нос его не столь красен, как в прежнее время с приходом весны. И это тоже к добру!
Иоанна поднимается в мастерскую графа, зажав нос.
– Открыто.
Иоанне кажется, что дверь раскрылась силой ее сердцебиения.
– А, девочка! – радуется граф. – Хорошо сделала, что пришла меня проведать. – И проводит небрежной рукой по голове Иоанны. По выражению его лица видно, что он не совсем рад этой встрече.
– Садись здесь, девочка, – указывает он на стул у стола. – Хочешь посмотреть на дело моих рук, Иоанна?
Она кивает головой.
– Сиди, Иоанна, – нетерпеливо говорит граф.
Иоанна готова расплакаться. Она так ждала эту встречу! Вчера, по дороге в клуб и обратно, домой, бегала от одной телефонной будки к другой, чтобы позвонить графу и сообщить о том, что собирается его посетить. Набирала номер Нанте и, услышав его голос, бросала трубку, боясь, что волнение сделает ее косноязычной, и она не сможет говорить с графом. Кровь стучала в висках, голова начинала болеть. А теперь он равнодушно встречает ее и, видно, ждет, когда она уйдет. Стыд растекается по всему ее телу с каждым его отчужденным движением. Она хочет встать и уйти, но словно приросла к стулу.
На столе графа – огромная гипсовая форма. Памятник Иоанну Вольфгангу Гете в уменьшенном формате стоит между гипсовыми и деревянными скамьями. Граф лепит лицо тайного советника, и в лице графа ощутимо напряжение. Длинные его пальцы постукивают, время от времени по столу. И тогда сжимаются его губы и две глубокие морщины прорезаются по сторонам рта. Он отступает на два шага и рассматривает дело своих рук, и снова щупают его пальцы гипсовый лик. Одежды его и обувь – в пятнах гипса. За его спиной, заброшенный у окна, гигантский идол бога Триглава с тремя головами покрыт толстой тканью. Утренний жар стоит в мастерской. Красные крыши старого Берлина заглядывают через окно. Воробьи шумят на черепицах крыш. Иоанна грустно сидит у стола. Она для него в это утро не более, чем воздух за окном. С момента, как она села на стул, он не одарил ее ни одной улыбкой. Обида ее велика, и Иоанна откашливается, ибо першит в горле.
– А-а, Иоанна, – вскидывает граф голову в ее сторону, – каково твое мнение, девочка: то, что я сейчас делаю, это красиво?
– Нет!
Граф отступает в удивлении и откладывает мастерок. Перед ним увеличенное фото тайного советника, и он высекает его лицо. В неком смущении он спрашивает:
– Нет никакого сходства со снимком, Иоанна?
– Есть. Но и снимок не так уж красив.
– Но что поделаешь, Иоанна, таково лицо Гете.
– Нет!
– Иоанна, – граф удивлен упрямством девочки, – почему ты все время говоришь – «нет». В школе вам не показывали портреты Гете?
– Конечно же, показывали. И в нашем доме сейчас висит его большой портрет, как этот, – указывает она сердито на снимок. – И все так его изображают, но я представляю совсем иным. Он не был таким…
– Каким «таким», Иоанна?
– Таким строгим, серьезным, как прокурор в суде.
– Тебе знаком прокурор в суде, Иоанна?
– Нет. Но я его представляю себе.
– А каким ты представляешь себе Гете?
– Он был добрым человеком, и стихи его были добрыми. Много улыбался, и глаза у него не были такими острыми и гневными, а – мягкими, ласкающими.
– Но, Иоанна, почему ты представляешь его именно так?
– По его стихам. Я читаю много его стихов, и мне нравится настрой и выбор его слов, и потому я считаю, что лицо его было добрым и любящим.
– Любящим?
– Уверена! Как и в стихах его о любви. Она в его стихах так прекрасна.
– Ты знаешь, что такое любовь, Иоанна? – со смешком спрашивает граф.
– Нет, – Иоанна старается не показать, что смущена, – но я себе ее представляю.
Граф подходит к Иоанне, кладет руку ей на голову, и старается придать своему склоненному над ней лицу доброту и мягкость, которую девочка видит в лице Гете. Палец поглаживает ее маленькое бледное лицо, словно пытаясь его вылепить. Она опускает глаза, и ресницы ее дрожат. Граф касается пальцами ее чувствительных век, и тонкое дрожание ее кожи пробуждает его пальцы. Он любит эту маленькую чернявую девочку. Его большие ладони ощупывают все ее лицо. «Ты любишь ее, потому что она еще не созрела, зелена, и тебе дано ее освободить из незрелости, выгравировать ее облик, будущий, зрелый…» Пальцы его напрягают кожу ее лица, ее круглые темные, слегка скошенные глаза, ширящийся рот. Ноздри носа как бы разбегаются в стороны. Девочка сидит, не двигаясь, словно в дремоте. «Это тайна твоей жизни, – говорят ему пальцы, двигающиеся по ее лицу и голове, – тебе дано любить, когда ты высекаешь сущее из ничего, ты любишь сырой материал, в котором можно нащупать форму. Ты любишь незрелый плод!»
Граф целует девочку в губы. Они сухи и шершавы, замкнуты, только веки подрагивают.
– Ты не уклоняешься и не удивляешься тому, что я с тобой делаю, Иоанна?
Иоанна не может выдавить звук из горла, и глаза ее закрыты.
– За все красивые слова, что ты мне сказала, я тебя поцеловал, – говорит граф, и пальцы его сжимают ее плечи. И там, где пальцы его ощутимы, проходит дрожь по всему ее телу, а от него – к нему. – Ты дала мне хороший совет, Иоанна. Лицо тайного советника я сделаю более добрым и мягким.
Оттокар приносит стул и садится рядом с девочкой, берет ее маленькие руки, вспотевшие, напряженные, кладет их к себе на колени, и его ладони покрывают ее руки. В безмолвии ощущается напряжение, бесформенная глыба у окна скрыта под тканью. Большая белая гипсовая форма лежит на столе. Гипсовые скамеечки пусты. Гипсовые деревья нагоняют холод своей белизной. У миниатюрного памятника из гипса – перевернутый портрет Гете. Это Иоанна перевернула его, чтобы выразить свое возмущение хмурым сердитым лицом уважаемого тайного советника. С улицы доносятся какие-то шорохи, плач ребенка, постукивание по камням тележных колес и далекое лошадиное ржание. От всех этих звуков Иоанна чувствует какое-то облегчение, но снова возвращается напряженное молчание между ней и графом, держащим ее руки и вглядывающимся в нее. Она снова старается опустить глаза, но граф поднимает ее руки к носу и принюхивается, приближает свое лицо к ее лицу и снова принюхивается, как нюхают флакон духов. Страшное подозрение возникает в ее душе и бросает в дрожь все ее тело: не принюхивается ли граф-скульптор к ее волосам и шее, потому что подозревает, что неприятный запах в доме идет от нее?
