Гор Видал - Империя
— Французы любят цветы. — Лиззи собирала циннии и ранние хризантемы; она присела рядом, расстелив покрывало; в откинутой назад широкополой соломенной шляпе она была похожа на красивого деревенского мальчика.
— Конечно, мы любим, когда цветы в вазах украшают дом. Вы не боитесь хризантем?
— Нет. Я вообще ничего не боюсь, — сказала племянница генерала Шермана, и Каролина ей верила.
— Я рада, что здесь нет Маргариты. Она бы устроила сцену. Хризантемы положены только мертвым. Она в это свято верит.
— Она приедет?
— В конце месяца, — сказала Каролина, — когда я вернусь в Вашингтон. Спасибо вам, что пригласили меня к себе.
— Тебе спасибо. Без тебя я сошла бы с ума в этом доме в окружении своих любимых.
— Сенатор не столь суетлив, как раньше. — Каролина постаралась говорить нейтрально. Дон Камерон сильно постарел и столь же сильно пил. Хотя при них он никогда не был пьян, однако не был и вполне трезв. Дочь Марта пребывала в том неловком возрасте, который мог растянуться на всю жизнь. Крупная, малопривлекательная и оттого несчастная — одним словом, полная противоположность красивой и элегантной матери. Лиззи, желая дочери добра, добивалась, как правило, обратного результата. Их ничто не объединяло, кроме уз крови, самых непрочных из всех возможных. Генри Адамс помог им снять этот дом в Биверли, на северном побережье залива Массачусетс, неподалеку от Нэханта, где проводили лето Лоджи. Но в это лето Лоджи и Адамс уехали в Европу, предоставив Камеронов самим себе в гипотетическом обществе Брукса Адамса, жившего в не столь уж близком Куинси.
В начале года Дон урезал содержание Лиззи. Она едва сводила концы с концами в Париже на восемьсот долларов в месяц. Когда она потребовала тысячу, Дон урезал даже те восемьсот, а затем принял и вовсе странное решение — они должны вести совместную экономную жизнь в Соединенных Штатах, где Марте вскоре предстоял выход в общество, не говоря уже о занятиях в школе. Родители с дочерью обосновались в местечке с подходящим случаю названием Гордый холм, где их окружали арендованные сельские красоты, и пригласили Каролину составить им компанию.
После смерти Дела Каролина не без колебаний отправилась к Хэям в Нью-Гэмпшир. Она предпочла бы провести лето в вашингтонском пекле, погрузившись в дела газеты, или даже вернуться в Ньюпорт к миссис Делакроу, но Клара Хэй настояла на ее приезде, и Каролина отправилась в Сьюнапи в роли вдовы, которой она могла когда-нибудь стать.
Хэй тяжело пережил смерть сына.
— Все время передо мной его улыбающееся лицо. — Он прочитал Каролине забавно интимное и нехарактерное для Адамса его письмо Кларе. Впервые он заговорил в нем о самоубийстве жены. «Я так и не воспрял духом и до сего момента не восстановил силы и интерес к возвращению к активной жизни». Он советовал Кларе сделать все возможное, чтобы не дать Хэю сломаться, как это произошло с ним; теперь, как он отметил в порыве уничтожающего самоанализа, «… стало привычным думать, что все лишено какого-либо смысла. Привычка эта засасывает, и в критические моменты я избегаю близких контактов, потому что она прочно вошла в мое сознание». Хэй был обрадован и растроган сочувствием Дикобраза и его откровенностью.
Когда Камероны пригласили Каролину в Биверли, именно Клара настояла на том, что она должна ехать.
— Они настолько поглощены собой, что у тебя не будет времени думать о себе. — Каролина приняла приглашение, отправила Маргариту во Францию проведать больную мать, которая обязательно есть у каждой служанки и живет до ста лет как постоянное memento non mori [120].
Камероны и впрямь были поглощены собой, но поскольку Каролина всегда восхищалась Лиззи, она была готова жить с ними до конца лета. Сейчас в прохладном морском ветре уже чувствовалась осень. Вскоре отсыревший дом заколотят на зиму и Камероны уедут, хотя и неизвестно куда. Они как Летучие голландцы разбегались по разным маршрутам, которые пересекались лишь изредка, как сейчас.
Прибежала Кики, крохотный перекормленный пудель, вспрыгнула Лиззи на колени и принялась методично вылизывать ее твердый подбородок.
— Проблема Марты состоит в том, что она и ленива, и тщеславна одновременно. Как ты думаешь, что хуже? — похоже, этот вопрос был обращен к Кики.
— Мне нравится и то, и другое, по крайней мере в друзьях. Ленивые никогда вам не докучают, а тщеславные не вмешиваются в вашу жизнь. Я хотела бы иметь такую дочь, — добавила Каролина, удивив и самоё себя, и Лиззи.
— Ты в самом деле хочешь детей?
— Я так сказала, должно быть, это так. — Каролина никогда не могла себе представить, что родит ребенка от Дела. Того хуже, даже в фантазиях она не могла представить занятие с ним любовью.
— Она носит мои прошлогодние платья, — равнодушно сказала Лиззи. — Дон ее обожает. Она гораздо более Камерон, нежели Шерман. Мы не так широки в кости. Мне кажется, что она хотела бы выйти замуж за того еврея. Но я вовремя ее увезла.
Ранее в этом году в Палермо девятнадцатилетний студент выпускного курса Кэмбриджа Лайонел Ротшильд буквально приклеился к Марте.
— Самое поразительное в том, — сказала Лиззи, — что он абсолютно очарователен, но…
— Еврей. — Каролина пережила дело Дрейфуса, и этого не мог понять никто из нефранцузов; но ведь она практически была француженкой, перевоплотившейся в американку. В гражданской войне, что вспыхнула в парижских гостиных, она вступала в схватки на множестве рингов, слышала злобный вой вражеских эпиграмм, глухое перешептывание за спиной, и это при том, что у нее не было знакомых евреев. — Но по крайней мере, Ротшильды очень богаты.
— Хуже другое! — Лиззи сдвинула дальше назад соломенную шляпу. — Юноша очарователен. Но нация проклята…
— Вы говорите вточь, как дядюшка Генри.
— Что ж, так уж устроен наш мир. К тому же она еще слишком молода…
— А я чересчур стара. — Каролина предпочитала поговорить о себе. После смерти Дела она стала больше, чем когда-либо, интересоваться собой и недоумевать по поводу того, что же делать с этой необыкновенной особой. Она вознамерилась прожить долгую жизнь. Но чем занять отпущенное ей время? Мысль о необходимости прожить еще полвека повергала ее в большее уныние, чем мысль о вечном небытии.
— С чего ты это взяла? — тотчас спросила Лиззи. — Однако очень скоро тебе надо предпринять какой-то шаг. Ты же не хочешь быть первой и, наверное, последней издательницей в Вашингтоне или в Америке, не так ли?
— Я не… Я право не знаю. Мне не хватает Дела.
— Это понятно. Ты пережила шок. Но шок иногда идет на пользу, конечно, когда проходит боль. Ты обращала когда-нибудь внимание на дерево, в которое ударила молния? Оставшаяся живой часть становится вдвое жизнеспособнее и выбрасывает больше ветвей и листьев…
— В отличие от женщины, сраженной молнией. Ее просто хоронят.
— Ты говоришь чудовищные вещи. Но ты ведь везучая. И богатая, или скоро ею будешь. Я вот завишу от мужа, для которого самое блаженное состояние — одиночество.
Этот самый счастливый человек выглядел очень довольным, прогуливаясь под руку с Мартой — темнобровой, высокой крупной девицей. Они вышли из дома, старомодное крыльцо которого — именуемое в этих местах пиацца — переливалось яркими красками гортензий в горшках, аккуратно расставленных Лиззи. Кики спрыгнула с колен хозяйки и вскочила на руки к Марте; краснолицый патриарх с улыбкой взирал на эту домашнюю сцену.
Камерону было уже под семьдесят, полноватый и до недавнего времени очень богатый, он пил за двоих после внезапного падения акций на бирже в прошлом месяце. Вести из внешнего мира коснулись их всех. «История трудится сверхурочно», — любила повторять Лиззи.
— По-прежнему нет газет, — сказал Дон, очень медленно и осторожно устраивая свое тело на подстилке. Марта осталась стоять с Кики на руках — Святая Дева с собачьим богом, подумала вдруг Каролина.
— По крайней мере мы знаем теперь, как произносится это имя, — сказала Марта. — Леон Чолгош. — Она не без труда выговорила два шипящих звука. — Кажется, он поляк.
— Анархист! — рявкнул Дон. — Они повсюду. Они намерены убить всех правителей мира, как прошлым летом убили короля Италии, а до него… как ее звали?
— Елизавета, — сказала Каролина, — императрица Австрии. И еще они — кто бы они ни были — убили премьер-министра Испании и президента Франции… Она была очень хороша. — Каролине не раз говорили, что ее мать была очень похожа на императрицу, чья смерть от удара ножом в сердце, когда она поднималась на борт корабля, ужаснула весь мир. Было что-то неестественное в беспричинной гибели этой красивейшей женщины.
— Забавно, — сказала Каролина. — Ханна уже год с лишним места не находил от тревожных предчувствий. «Мне нужно усилить охрану», — говорил он секретной службе. Затем они нашли этот список итальяшек в Нью-Джерси, с именами правителей, которых они собирались убить, и Ханна полагал, что это не случайно, потому что там значилось и имя Майора, но Майор только махнул рукой; он всегда был фаталист.
