Карин Эссекс - Фараон
На это празднество собрались все, как будто мир уже предвкушал, какой прекрасной станет жизнь после их победы. Люди не будут больше зависеть от воли жестоких римских проконсулов, от непосильных налогов и податей, от враждебных римских армий, марширующих по их землям, уничтожающих посевы, забирающих на службу их сыновей, насилующих их дочерей и грабящих храмы и сокровищницы. Мир объединится под властью Антония и Клеопатры. Реки крови, людской и звериной, проливаемой сейчас на аренах на потеху римлянам, сменятся тем, что происходит сейчас здесь, на Самосе, — празднествами, прославляющими не жестокость, господство и смерть, а искусство, музыку, поэзию и совершенство атлетов. Все это имеет своим источником величие и красоту человечества и прославляет его.
Ямблих, правитель священного города Эмеса, и его люди были облачены в развевающиеся черные одеяния и тюрбаны, защищающие их от солнца и ветров пустыни. Когда Антоний отсалютовал им, они встали единым движением, словно армия соколов, выхватив кинжалы и обратив их острия в сторону Рима. Солнце сверкнуло на клинках, и солдаты других народов тоже повскакивали и разразились приветственными воплями. Армии восточных стран, от Понта до Иудеи и Мидии, поднялись следом, отдавая дань уважения Антонию и царице.
— Впервые со времен Александра такие огромные пространства объединены под властью одного человека, — прошептала Клеопатра Антонию.
— И одной царицы, — отозвался Антоний. — Быть может, у Александра и была такая армия и такой флот, но даже у него не было тебя, Клеопатра.
ПАТРЫ
Девятнадцатый год царствования Клеопатры
— Мы создадим цепь морских аванпостов вдоль Ионического побережья, по одному на каждую жемчужину в твоем ожерелье, — сказал Антоний самым учтивым тоном.
На оставшуюся часть зимы они перенесли театр военных действий в Патры, одно из ключевых мест на этом побережье.
Патры, город, расположенный у выхода из Коринфского залива, был одной из истинных жемчужин моря, на котором Антоний развернул боевые действия. Начав с Керкиры на севере, Антоний расположил свои легионы вдоль изрезанной береговой линии, от острова Левкас до Закинфа, далее в Метоне, вдоль южной оконечности Греции и на всем пути до Крита и Киренаики. Он показывал Клеопатре на карте, как именно организована неуязвимость их войск для атак с моря и на суше и что сделано, чтобы их грузовые суда могли беспрепятственно добираться к ним из Египта. Теперь им оставалось лишь ждать, пока Октавиан пересечет море. Римляне должны были понести значительные потери от буйства морской стихии.
— Им придется выступать зимой, в самое неблагоприятное время. Я совершал подобное путешествие вместе с Цезарем и знаю, о чем говорю. В Италии не хватает ни продовольствия, ни денег. К тому времени, как они доберутся до берега, они уже наполовину свихнутся от голода. Надо бы заготовить для них провизию, потому что солдаты, несомненно, начнут разбегаться от Октавиана, как только окажутся в Греции, и их придется кормить.
Клеопатра никогда еще не видела Антония настолько уверенным в собственных силах. Так велика была его мощь, такой трепет он внушал, что друзья в Александрии перестали звать императора Несравненным и начали называть Непобедимым.
— Когда пехотинцы Октавиана примутся дезертировать, мы тут же атакуем его флот — вести войну на суше не придется. Летом мы с тобой уже будем сидеть на террасе твоего дворца в Александрии, пить лимонный напиток и подставлять лица ветерку с моря.
— Пусть твой дар предвидения окажется так же велик, как и твое могущество, — отозвалась Клеопатра.
Антоний снова взглянул на карту и провел пальцем по точкам, отмечающим морские базы, нарисовав извилистую линию.
— Это — самое драгоценное ожерелье из всех, которые я дарил тебе, дорогая. Оно тебе пойдет. Отныне мир — твой.
Конечно же, Антоний говорил ей все это наедине, поскольку любое прилюдное изъявление чувств сейчас воспринималось бы как чрезмерная забота Антония о царице. Клеопатра подумала, что ей следовало бы усвоить урок, преподнесенный Цезарем. Юлия Цезаря строго порицали за то, что его имя стало отождествляться с царскими привилегиями — несмотря на то, что он произвел завоевания, достойные царя, и располагал поистине царской армией. Но Клеопатра не присваивала мантию царицы — она была царицей. Почему же римские офицеры видят в этом угрозу? Изменилось бы что-либо для них, если бы она была царем, мужчиной? В Риме власть женщины зависела от того, насколько хорошо ей удавалось вертеть своим мужем. Фульвию раздавили, словно насекомое, стоило ей сделать шаг за отведенные женщинам пределы. Ее куда резче порицали за то, что она осмелилась действовать без дозволения мужа, нежели за безрассудство принятых ею решений.
Римляне никогда не видели женщины, чья власть была бы такой крепкой и простиралась бы так далеко, как у Клеопатры. Теперь же ей казалось, что те самые достоинства, при помощи которых она надеялась завоевать восхищение римлян, — богатство, преданность войск Египта и стран, лежащих к востоку, — что как раз эти качества и восстановили римлян против нее.
Чем дольше она находилась в одном лагере с римскими друзьями Антония, тем сильнее понимала, насколько пугает их власть монарха. Они были и зачарованы тоже, но скрывали свое благоговение за маской страха. Иногда этот страх принимал форму презрения, как в Афинах, когда Антоний едва не набросился на какого-то человека из-за нанесенного им оскорбления.
Тогда они остановились в Афинах по дороге к Патрам. Клеопатра не бывала в этом городе со времен похорон своей дорогой подруги, Мохамы. Царица снова навестила этот памятник после стольких лет, стерла с камня пятнышко грязи, и по щеке ее невольно скатилась слеза. Тогда Клеопатра настояла на том, чтобы ее убитой подруге поставили этот памятник, и теперь улыбнулась, вспомнив сгорбленного жреца, который взял ее деньги, и дрянного ремесленника, которого он нанял. Им и в голову не пришло, что когда-нибудь она вернется, дабы взглянуть, на что ушли ее деньги. Они безбожно исковеркали эпитафию, которую Клеопатра требовала высечь. В этой надписи саму Клеопатру нарекли «маленькой ливийской царевной», а о происхождении Мохамы вообще не было сказано ни слова.
Клеопатре было тогда одиннадцать лет. Двадцать семь лет прошло. Мохаме, навсегда оставшейся шестнадцатилетней, было бы теперь больше сорока. Клеопатра не могла представить себе эту девушку, дочь пустыни, зрелой женщиной. Если и есть что-то прекрасное в преждевременной смерти, то это сохранение вечной юности. Мохама, сильная и неистовая, такая чувственная, никогда не постареет. Ее прекрасная смуглая кожа не иссохнет и не покроется сетью морщин. Упругая кожа на ее груди и животе никогда не растянется после вынашивания и выкармливания детей.
Клеопатра пожалела, что не умеет вызывать мертвых. Она никогда не испытывала страха, когда находилась рядом с Мохамой. Что Мохама сделала бы для царицы царей и ее сыновей-царей? И что бы сделали с ней люди, оспаривавшие власть царицы, если бы Клеопатру по-прежнему повсюду сопровождала темнокожая сирена, владевшая скимитаром с искусством скифского воина? А какие истории породило бы присутствие Мохамы! Все офицеры пытались бы переспать с нею, и в результате расходились бы все новые слухи про жуткую амазонку, служащую Клеопатре. У Рима появился бы еще один повод для сплетен.
Клеопатра отвернулась от памятника подруге детства, но успела заметить, как Хармиона приложила ладонь к камню и прошептала:
— Прощай, дочь пустыни. Да будут боги милостивы к тебе.
И от этих слов слезы, навернувшиеся на глаза Клеопатры, превратились в озера печали. Хармиона обняла царицу.
— Ты плачешь об утраченной юности и о беззаботных днях, проведенных в ее обществе. Они давно окончились, в день ее смерти.
Хармиона была права. В тот день маленькая царевна, любившая переодеваться и бегать по улицам Александрии, навсегда выбросила те свои наряды и отказалась от детских приключений.
— Но Хармиона, похоже, будто боги послали мне Мохаму, чтобы подготовить меня к дальнейшим испытаниям. Те приключения, в которые мы с ней играли, — они ведь произошли со мной на самом деле! Дни, проведенные с Мохамой, словно были репетицией моих обязанностей.
— Боги добры к тем, кто чтит их. Ты и твой отец почитали богов. Ты была благословлена превыше всех женщин за то, что не забывала их.
В честь прибытия Клеопатры в Афины на Акрополе — самом священном месте города, там, где в своем великолепном храме стояла сама Афина, — была водружена статуя царицы, изображенной в виде Исиды. Клеопатра была убеждена, что афиняне стремятся искупить свой промах, который они допустили, воздавая неслыханные почести Октавии: они ведь тогда провозгласили ее земным воплощением Афины. Теперь же улицы были буквально засыпаны монетами, прославляющими Антония и Клеопатру. Повсюду, где проходили император и царица, во множестве стояли их изваяния. Клеопатре постоянно воздавали почести как первой царице Египта, удостоившей город своим божественным присутствием.
