Джек Коуп - Прекрасный дом
Потом вспыхнула война, и он чувствовал, что, возможно, никогда больше не увидит Исайю. Время шло, находить работу становилось все труднее и труднее, и ему пришлось снизить цены. Цветной всегда должен запрашивать меньше, чем белый — не потому, что он хуже работает, а потому, что у него коричневая кожа. Цветные считали это незыблемым законом вечной природы. Почти всё в своей жизни они считали неизменным и поэтому были смертельно напуганы той яростью, которую вызывали у белых чистокровные зулусы. Зулусы пытались изменить положение вещей.
Порывы великой бури тревожили Эбена, и мысли его не могли ни на чем сосредоточиться, неизменно возвращаясь к войне. Джози утверждала, что у него лихорадка; она пичкала его хинином и принесла из аптеки бутылку слабительного. Уже в двух поколениях семьи Джози не было чистокровных зулусов, она не знала, что такое крааль и племя, и говорила по-зулусски плохо, как настоящая белая женщина. Она не могла понять его мучительных забот и тревог. Она не возражала против его дружбы с Исайей, потому что этот зулус нравился ей и она могла объясняться с ним на английском языке, но, разумеется, она предпочла бы, чтобы у него была более светлая кожа и смешанная кровь. Она редко бывала с Эбеном в поселке Виктория, а в Сионской церкви епископа Зингели была только один раз — на венчании Исайи и Люси. Эбену не за что было ее упрекать — она нашла себе в этом мире крошечный островок спокойствия, и, любовно выращивая комнатные цветы, она так же любовно и терпеливо выращивала в своем доме семейную гордость и самолюбие. Немаловажным, хотя и негласным источником этой гордости был отец Эбена. Сам Эбен за всю свою жизнь не мог привыкнуть к мысли о том, что мистер Филип Эрскин — его отец. Он никогда не видел этого великого белого человека, и его представление о нем было весьма сумбурно. В глубине души он считал своим отцом Бхеку, как матерью — Номлалазу.
Он сошел с трамвая у железнодорожной станции. Вдоль дома губернатора и вокруг вокзала быстрым, чеканным шагом, притоптывая и махая руками, чтобы согреться, ходили часовые, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками. Эбен свернул налево и двинулся в далекий путь к поселку Виктория.
Он вынул из кармана пакет с лепешками и пирожками с мясом, которые испекла Джози. Он сидел у порога лачуги, принадлежавшей Мейм, а грузная хозяйка раздавала гостинцы возбужденной ораве прыгавших по кровати ребятишек. Они смеялись и пищали от радости, но не забывали, что нужно вести себя прилично и как следует поблагодарить «бааса Эбена». Они называли его «баасом», как будто он был белым, но не боялись его. Роза Сарона отказалась от угощения. Она сидела на циновке рядом с матерью, и по их лицам Эбен видел, что у них плохие новости. Роза необычайно похорошела; у нее был открытый лоб, мелкие черты лица и полная, высокая грудь. За последние полгода она стала совсем взрослой, а на лице ее появилось выражение твердости и задумчивости.
Мать и дочь должны были еще выгладить платья, одеться и умыть детей перед тем, как отправиться в церковь, поэтому Эбен оставил их и присоединился к группе мужчин, расположившихся вокруг жаровни на открытом воздухе. Они сидели лицом к канаве с отбросами, а лист ржавого железа, прикрепленный к столбу, защищал их от ветра. Они молчали. Время от времени кто-нибудь бросал палку или камень в овраг или передавал по кругу жестянку с табаком. Поселок Виктория имел на своем счету кое-какие заслуги: правительство с помощью миссионеров сформировало целый полк из зулусов-христиан. Тысячи людей, польстившись на жалованье или из страха перед репрессиями и полицией, вступили в этот полк. Тогда среди них появились Мейм и жены ушедших к Бамбате христиан из секты эфиопов. И вскоре комиссарские импи потребовали выборности вождей, а затем заявили, что готовы защищать только свои собственные дома — лачуги поселка и миссию. К концу шестой недели, по совету главного зулусского комиссара, они были распущены по домам. Роза тоже участвовала в этой работе, и с тех пор Мейм позволяла ей отлучаться одной по ночам, когда нужно было выполнить какое-нибудь поручение. Полиция прочесывала поселок, в самую гущу населения засылались шпионы, поэтому люди были осторожны и молчаливы.
Во время службы в церковь тоже приходили шпионы, поэтому епископ Зингели не сказал ничего лишнего ни в молитвах, ни в проповеди; он ограничился лишь главой 65 из книги пророка Исайи и упомянул о предательстве Иуды Искариота. Роза Сарона молилась о спасении души Люси, за Исайю, за проповедника Давида и за Мьонго, который все еще ожидал смерти в тюрьме. Это было утро того воскресенья, когда произошла битва в ущелье. Молящиеся ничего не знали о происшедшем, ибо ущелье находилось на расстоянии многих дней ходьбы от поселка, но в битком набитой людьми Сионской церкви было мало таких, кто бы не плакал.
Эбен жевал пористые ломтики бычьего легкого, которые Мейм сварила для воскресного угощения. Еды в горшке было явно недостаточно, чтобы все могли насытиться, поэтому он делал вид, что тщательно пережевывает, и говорил больше, чем обычно, стараясь скрыть свои чувства. Прополоскав рот, он сел рядом с Мейм и Розой Сарона и сказал медленно и задумчиво:
— Я иду туда.
Они знали, куда он собирается, и ничего не ответили. Он травинкой чертил узоры в пыли за порогом. Косые лучи солнца проникали в лачугу и освещали ее убогое, но опрятное убранство.
— Я навещу свою мать. Я посмотрю, живы ли мои сестры, дед и… Бхека — добавил он неловко. — Я погляжу на могилу Люси и Коко.
— Ты должен быть осторожен, — оказала Мейм.
— Почему? Я ведь не поеду на поезде. Я пойду пешком мимо ферм, заверну в одеяла пилу, молоток и лопатку и буду делать разную работу для фермеров. Сейчас некому на них работать.
Роза Сарона не поднимала глаз; сердце ее отчаянно билось.
— Я пойду с тобой, Эбен, — еле слышным голосом сказала она.
Он удивленно взглянул на Мейм. Она вязала белую скатерть, которую надеялась продать европейцам, руки ее быстро двигались. Широкое медное кольцо блестело на ее пальце. У Мейм никогда не было постоянного мужа, но силой своего характера она заставляла людей уважать ее, ее обручальное кольцо и ее семью и не задавать лишних вопросов. Думала она еще быстрее, чем двигались ее проворные пальцы. Она знала, что маленькая Лозана, ее Роза Сарона, думала только о своей любви к Исайе и мечтала только о нем. Когда Лозане сказали, что Люси погибла, она безудержно плакала и в течение двух дней не произносила ни слова. Она горевала и потому, что ее любовь и огонек надежды, который зажгла в ее сердце печальная весть, казались ей смертным грехом. Она не могла изгнать из сердца эту надежду, сколько ни молилась. Она мечтала отправиться в места сражений, чтобы искупить свою вину и доказать, что она достойна Люси и Исайи.
Мейм понимала ее чувства, поэтому она сказала:
— Иди и найди Исайю, облегчи его участь и помоги ему.
Лозана подняла глаза, и лицо ее засветилось благодарностью. Внезапно она разразилась рыданиями и уткнулась головой в колени Мейм.
Джози сразу заметила, как изменился ее муж, когда вернулся домой во второй половине дня. Нет, он не казался счастливым. Его потрясли и огорчили новости, услышанные им в поселке. Но в поведении его появились твердость и решимость. Он подождал, пока малыши Джозеф и Мария выйдут играть во двор, и затем рассказал ей обо всем. Он не вилял и не оправдывался, как часто бывало, когда он сообщал ей печальное известие. Она слушала спокойно, с болью в сердце, сильно досадуя на него и немного жалея его. Он возвращался в долину, откуда ушел почти двадцать лет назад. Он ушел, когда еще не появились на свет его сводные сестры, а теперь там выросло новое поколение, и он ничего о нем не знал, он только жадно ловил всякие слухи и расспрашивал случайных людей, приходивших в город наниматься на работу, — особенно об Исайе, своем двоюродном брате. Вдруг Эбен вспомнил, что не сказал жене о Лозане. Они были в кухне, и она раздувала огонь в плите, чтобы вскипятить чай.
— Я беру с собой Розу Сарона, — сказал он.
Она стала еще сильнее дуть на остывшие угли.
— Она хочет разыскать Исайю, — неловко продолжал он. — Если он, конечно, жив… Его тоже могли убить. Она хочет помочь ему, если он жив. Так сказала Мейм.
Джози резко обернулась. В ее глазах стояли слезы.
— Значит, ты возвращаешься в крааль. Неужели у тебя нет чувства собственного достоинства?
— У меня его столько же, сколько у тебя.
— Ложь. Ты забыл, кто ты такой. Ты не чистокровный зулус. Ты не нужен им, а они не нужны нам, мы не хотим иметь с ними ничего общего. Вот увидишь, кончится тем, что у тебя будут неприятности с полицией.
— Я ухожу, — мрачно сказал он.
— И берешь с собой девушку, чтобы не скучать. Прекрасно. Надеюсь, ты зайдешь к своему отцу, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение?
