Джек Коуп - Прекрасный дом
— Ничего не могу сказать по этому поводу, — ответил офицер. Вид у него был угрюмый и раздраженный.
— Вы, наверное, думаете, что я тщеславный и самодовольный человек?
— Я бы этого не оказал. Я просто никак не могу вас понять… вот в чем дело.
— Почему?
— Ну… Ради чего вы заварили эту кашу и поставили всех в такое нелепое положение? Кому это все нужно?
— Например, вам.
Офицер вспыхнул от гнева.
— Спасибо, — сказал он, — но я могу обойтись и без ваших благодеяний.
— Извините, я не это имел в виду. Я хотел сказать, что для каждого человека, для вас, для меня, для всякого, кто заслуживает уважения, существуют поступки, которых нельзя совершать, если хочешь ходить с высоко поднятой головой.
— Правильно, но это совсем из другой оперы. И это вовсе не смешно — вы знаете, что я хочу сказать. Я не хочу, чтобы у меня были связаны руки, когда речь идет о спасении моей жизни или жизни моих детей.
— Когда ваши дети столкнутся с тем же, с чем вы сейчас, только в гораздо большем объеме, они захотят узнать, в чем вы ошиблись. Они спросят вас, что вы сделали.
— Они будут гордиться тем, что я сделал.
— И вы расскажете им обо всем? О Мехлоказулу, о голове Бамбаты, о пулях дум-дум и мальчиках, отданных в рабство?
— В какое рабство, черт побери? — взревел офицер, и его глаза сверкнули бешенством. Синие губы его были крепко сжаты.
— Я говорю об ученичестве, — ответил Том.
Фермер с яростью взглянул на него, и он понял, что нажил себе еще одного заклятого врага. Он старался вновь встать на ноги, нащупав твердую почву, но вместо этого только приобретал новых врагов. Больше они не разговаривали. Из-за плывущих облаков выглянуло солнце, и лошади весело закивали головами; ноги у них были стерты, животные устали и отощали от трудной дороги, но они, казалось, уже чуяли теплые конюшни, сено и овес и прежнюю привольную жизнь в степи. Во второй половине дня ветер утих, облака поредели, и бледный солнечный свет испещрил пятнами бесконечные волны хребтов, составлявших сплошную синюю цепь. Можно было сказать наперед, что ночь будет звездной, а река к утру покроется льдом и толстой пеленой инея.
Они подъехали к перекрестку у старой, заброшенной каучуковой плантации. На столбе были три стрелки: «На Конистон», «На Блувлей», «На Ренсбергс Дрифт». До Раштон Грейнджа было менее двух миль по Конистонской дороге. В памяти Тома встал летний день — когда он, Линда и Оума свернули здесь на Блувлей, к маленькой церкви, где состоялось обручение. Мбазо тоже ехал с ними. Ему придется рассказать людям о Мбазо; он должен также рассказать женам Умтакати о судьбе их мужа — и той, у которой уже пятеро детей, и той, которая ждет рождения своего первенца. Том неподвижно сидел в седле, пека офицер не спросил раздраженно:
— В чем дело? Вы что, не знаете дороги?
Из Блувлея в их сторону гнали небольшое стадо коров с телятами. Том узнал этот скот — он принадлежал одному из соседей, пожилому фермеру по фамилии Бретт, — и захотел посмотреть, кто гонит коров. Стадо подошло к перекрестку и остановилось. Пастухом оказался маленький мальчик в рваной мужской рубашке, доходившей ему до пят. С ним шли еще двое: мужчина-мулат и молодая зулуска в голубой юбке, закутанная в шаль и в одеяло. Больной полицейский равнодушно сидел в седле, не проявляя ни к чему интереса, но двое других подозрительно разглядывали незнакомцев.
— Куда вы идете? — спросил офицер.
Мужчина снял шляпу и вытащил из кармана бумагу.
— Я ищу работы, сударь, вот мои документы, — ответил он на хорошем английском языке.
— А что ты умеешь делать? — спросил офицер; он, по-видимому, вспомнил о недостатке рабочей силы на своей ферме.
— Работать на ферме, строить, плотничать и все, что придется.
Тому сразу показалось, что он знает этого человека, а манеры мулата и речь с легким, скорее зулусским, чем кейптаунским, акцентом подтвердили его предположение. Том слез с лошади и подошел к путнику.
— Я знаю, кто ты… А ты узнал меня? — спросил он.
Эбен побледнел от испуга. Он плохо различал европейцев и сейчас был смущен тем, что не знает, кто этот широкоплечий солдат с голубыми глазами и изможденным лицом. Он решил, что его узнали и он попал в беду.
— Я никогда вас не видел, сударь, — ответил он, понизив голос до раболепного шепота.
— Не так давно я заходил в твой дом в Питермарицбурге. Я искал Коломба Пелу.
В глазах Эбена блеснул удивленный огонек, а девушка затаила дыхание.
— Да, я вспоминаю, — оказал Эбен. — Вы очень изменились, сэр.
— Тогда я не назвал себя.
— Исайя, то есть Коломб, сказал, что вы скототорговец.
— Я скажу тебе, кто я, но сначала мне хотелось бы знать, зачем ты здесь. Сюда опасно приходить. Опасно идти дальше по этой дороге. — Он указал в сторону Ренсбергс Дрифта.
Они настороженно молчали.
— Долго еще вы будете здесь канителиться? — крикнул офицер конвоя.
— Минутку — этот человек ищет работы.
Лицо Эбена пополнело, у него был вид здорового и закаленного человека. Это был высокий, широкоплечий мужчина с большими сильными руками. Он поставил корзину с инструментами на землю и стоял, опустив голову.
— Что привело тебя сюда, Эбен? — тихо спросил Том.
— Честно говоря, я пришел навестить мою мать; она живет здесь, и я хочу посмотреть, жива ли она.
Он с тревогой взглянул на Тома.
— Да, я знаю твою мать. Она не у себя в Колючих Акациях. Колючие Акации сожжены. Но она в безопасности на ферме.
— Благодарю вас, сэр.
— Кто эта девушка? Она твоя родственница?
— Нет, она хочет найти Коломба Пелу, человека, которого вы искали.
Том почувствовал, что его решимость идет на убыль.
Конвойный офицер уже нетерпеливо и раздраженно поглядывает на него и скоро прикажет ему двигаться дальше. Он пристально посмотрел на Розу Сарона, чтобы запомнить ее лицо. У нее был высокий лоб, мелкие черты лица и большие глаза, как на изделиях древних египетских резчиков. Она, несомненно, была храброй девушкой, ибо смело глядела на него, и только учащенное дыхание и дрожащие ноздри выдавали ее волнение, вызванное присутствием вооруженных белых солдат.
— Коломб на войне, — сказал Том по-зулусски. — Он за рекой. Ты не найдешь его здесь, его вообще будет трудно найти. Но могу сказать тебе, что еще два дня назад он был жив и здоров. Я видел его и говорил с ним. Я знаю его много лет. Мы были близки с ним, и у меня в сердце нет зла к нему. Скажи ему это, если отыщешь его.
Приоткрыв рот, девушка глядела на Тома глазами, полными слез. Губы ее шевелились, не произнося ни звука.
— Ты можешь пойти со мной, — продолжал Том, обращаясь к Эбену. — Теперь ты знаешь, кто я?
— Я не уверен.
— Но ты догадался… Ведь мы братья.
— Я… Я… Простите… — начал Эбен.
— Пойдем.
Том вскочил в седло. Перекресток опустел, и коровы, погоняемые маленьким пастухом, двинулись домой. Том оглянулся и увидел Эбена и девушку; они шли по дороге, освещенной зимним солнцем. Две черные птицы с белыми шеями кружились, каркая, над посеребренными верхушками камедных деревьев.
Глава XXXII
ДОРОГА НАЧИНАЕТСЯ
Они свернули в аллею, ведущую к Раштон Грейнджу.
— Я не могу больше ехать, сэр, — простонал больной полицейский. — Я конченый человек.
— Мы уже на месте, — сказал Том. — Через полчаса вы будете в постели глотать хинин и горячий бренди.
— Я не могу больше ехать…
Его поддерживал в седле второй полицейский. У офицера был кислый вид. Он ясно давал понять, что это самое отвратительное задание из всех, какие ему приходилось выполнять, и, глядя на его раздраженное и злое лицо, Том невольно улыбнулся.
— Да, не очень-то геройский у нас вид, — заметил он.
Офицер лишь раздраженно фыркнул.
Старая ферма Парадиз пустовала. Ставни были закрыты, а ворота со стороны аллеи обнесены проволокой. Эбен и девушка шли следом за четырьмя лошадьми по аллее. Молодые чинары, вязы и дубы стояли голые под слабыми лучами солнца, а земля у их подножия была усыпана сухими листьями. Над головой проносились стаи зябликов и желтых птичек ткачей, спешивших к своим гнездам на плантациях за Раштон Грейнджем. Чем ближе был дом, тем большее волнение охватывало Тома. Нужно было поехать прямо в столицу, думал он. Там он мог сам выбирать, с кем и когда ему встречаться, и успеть подготовиться к сражению, где главную роль будут играть нервы и выносливость. Он наживет себе новых врагов — это неизбежно, но надо попытаться собрать вокруг себя близких людей, которые поддержат его. Один, без них, он всего лишь ничтожная пылинка. Кое-кто поддержит его из дружеских чувств, некоторые — потому, что у них тоже неспокойно на душе, а большинство честных людей — потому, что не смогут не откликнуться на зов справедливости. Что касается его семьи, то он мог рассчитывать только на Линду, и она должна знать, должна знать с самого начала, что, если бы все это произошло вновь, он не выбрал бы иного пути. Отступать он не станет.
