Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.2
— Но и тут лихо. Уж лучше в иноках походить, чем без головы остаться. Чернь, того гляди, через стены хлынет, и удержать некому. Стрельцы на Красно Солнышко уповают. Каиново семя! Заодно с посадом ныне стоят. Посад же к Вору собрался. И как ты сие дозволил, государь? Зачем велел послов к Болотникову пропустить? Аль уж совсем нам крышка?
— Э-э-эх, — махнул рукой и покачал головой Василий Иваныч. — Вижу, последнего умишка лишились… Пусть, пусть сбегают охальники к Вору.
Царь Василий не только не противился посольству, но и тайком от бояр и братьев его поощрял.
В тот же день, когда посланники вернулись в Москву и когда весь московский люд узнал, что царя Дмитрия в рати Болотникова нет, Василий Шуйский разослал по Китаю, Белому городу и Скородому своих ближних людей. Те ж, облачившись в азямы, дерюги и сермяги (под голь посадскую), громко и неустанно кричали:
— Православные! Неча нам боле Ивана Болотникова держаться. Он — облыжник! Мы-то чаяли с царем Дмитрием идти, а того и в помине нет. То ли у ляхов, то ли у черта на куличках. Нет никаких грамот Дмитрия! То проделки чернокнижника Мишки Молчанова. Поди, не забыли сего святотатца? Мишку за колдовство на Ивановской площади кнутом били, а Гришка Расстрига сего ведуна и прелюбодея к себе приблизил. Не забыли, православные, как Мишка вкупе с Расстригой честных девок силил? Не забыли, как по приказу Самозванца он ляхов ублажал как божьи храмы зорил и рушил? Расстригу убили, а Мишка схитил цареву печать и к ляхам утек. Вот и рассылает оттоль свои воровские грамоты. Нет царя Дмитрия! На Руси один царь — Василий Шуйский. Стоять за Василия!
Кое-где крикунов слушать не захотели; гнали прочь, носы кровенили. На Варварке и в Зарядье побили насмерть.
— Сами облыжники! Жив Красно Солнышко! Стоять за Избавителя и воеводу его Болотникова!
В иных же местах к крикунам прислушивались. Особо поколебали московский люд речи красносельцев: Иван Болотников велит не только бояр и дворян побивать, но и самих мужиков. (Показывали головы убитых.)
Посад раскололся.
Царь Василий повеселел, ожил. Еще день, другой — и гиль на Москве пойдет на убыль. Да и патриарх Гермоген вовсю усердствует. Слово святейшего пуще стрелы бунтовщиков разит. Одумаются. Не так-то просто супротив царя и церкви крамолить. От бога отказаться — к сатане пристать. Одумаются! Не стоять им за еретика и разорителя веры христианской Ивашку Болотникова.
Молебны, проповеди захлестнули Москву.
Зол Иван Исаевич. Зол на Истому Пашкова. Так вот чем обернулась его хитродальняя байка. Выходит, нарочно распустил слух о царе Дмитрии. Как будто наперед все знал о посольстве. Предугадал — и ударил. Ударил коварно, исподтишка…
Послы уехали кислыми, без запала. И один теперь бог ведает — поднимется ли посад на Шуйского и бояр. Уж слишком на царя Дмитрия в Москве уповали. А где его взять, коль он за тыщу верст. И чего так долго у ляхов сидит, почему к Москве не поспешает? Войско у столицы, а царь за рубежом прохлаждается. Скорей, скорей надо ехать! (В Путивль к Шаховскому ускакали гонцы. Пусть поторопит князь государя Дмитрия, пусть тот немедля снимается к Москве.) Будь он здесь, въехал бы в столицу без боя и крови. Ныне же… ныне едва ли без крови обойдешься, едва ли посад откроет ворота.
Ждал новых вестей от Аничкина. Вести же пришли неутешительные: черный люд в ропоте поутих и повалил в храмы. Многие постятся и каются, другие же все еще поджидают из Речи Посполитой царя Дмитрия. Нужно чем-то вновь всколыхнуть посад.
Матвей прав: нужно всколыхнуть, непременно всколыхнуть! Выжиданьем и переговорами Москвы не взять. Пора показать Москве свою силу, пора готовить полки к сече. Нечего и Пашкову стоять без дела. Будет ему отсиживаться под Угрешью и разносить пакостные слухи, будет ему злобиться и чваниться. Чертов вестоплет!.. Да и только ли вестоплет? Не кроется ли за его опасными байками еще более мерзкая каверза? Не готовит ли дворянские полки к измене?
Неожиданная мысль показалась чересчур страшной и невероятной; постарался задавить ее, отбросить… Не хули, не хули Пашкова! Не такой он человек, чтоб пойти на измену. Уж слишком зло бил он царские рати. Человек он, по всему, достойный, да и мужиков, сказывают, в своем поместье не обижал. Лютой кабалой не давил, меру знал. А что спесив да честолюбив — так это у бар в крови. И все же… и все же гложет душу сомненье. Не послать ли его к Красному селу? Пусть дорогу с Ярославля и Вологды перекроет. Москву же надо запереть со всех сторон, дабы ни один хлебный обоз к Шуйскому не проскочил.
(Пораньше бы к этому пришел, Иван Исаевич! Уж чересчур опоздал ты, понадеявшись на мирную сдачу столицы! Пораньше бы, воевода!)
С приказом к Пашкову был послан Юшка Беззубцев.
— Выходить Истоме всеми полками, — сказал Болотников. — Взять Красное и перекрыть Москву с востока и севера. И чтоб мышь не прошмыгнула к Шуйскому! В Красном же — народ не трогать.
Село Красное — заноза в сердце. Сколь порухи нанес войску набег на торговых мужиков сотника Нетяги! На Москве только и разговоров: Болотников мирных, христолюбивых крестьян зорит и бьет… Да и в самой рати недобрые речи поплыли: казаки-де крестьян грабят и саблями рубят. То дело неправедное.
Вгорячах было приказал казнить Нетягу при всем войске, но казнь пришлось отменить: за Степана заступилась вся казачья сотня. Дерзко шумела: село купецкое, торговое, мужики там сохи не знают, товарами промышляют. Мошны им не занимать, купцами живут и царя Шуйского держатся. Помочь же войску наотрез отказались. Аль не злыдни-враги?
Заступился за казаков и Мирон Нагиба:
— Тут не в одном Степане дело, воевода. Казнить Нетягу — казаки огневаются.
Болотников, скрепя сердце отменил приказ: не ко времени сейчас раздоры. Однако с тревогой почувствовал: в крепко сбитой рати начинают появляться трещины. От Беззубцева, Бобыля и Нагибы нет-нет да и придут неутешительные вести: то ратники вражьих чернецов-лазутчиков с миром отпустят (наслушаются «христовых иноков»!), то на царевы подачки польстятся. Сколь уже повольников лазутчики подкупили, чтоб те полки мутили; многих вылавливали, но всех разве выудишь? Находились и такие, кои из войска в села и деревеньки свои уходили… Нет, нелегко стоять мужику под царевой Москвой, нелегко противиться карающим проповедям патриарха, коль он грозит отлучением от церкви христовой. Нелегко! Какую ж надо иметь силу, чтоб не убитб в себе чаяния о лучшей доле. И видит бог — сила та жива в мужике. Лишь немногие поддаются на крючок Шуйского и устрашающие речи Гермогена. Рать жива дерзкими помыслами о воле, о царстве без господ и неправедных судей. И помыслы эти неистребимы. Вот падет боярская столица и заживет мужик добрым житьем. Скоро, скоро тому быть! Не раз уж били царские войска на пути к Москве, будут разбиты они и под Москвой. Перед волей мужика, перед волей народа никакому врагу не устоять.
Глава 14
Бык и гусак в паре не пойдут
Услышав о бунте рязанских мужиков, Истома Иваныч сокрушенно подумал: и там крестьяне заворовали! Заворовали на землях дворян, кои на царя Шуйского пошли. Теперь и в тульских волостях ожидай беды.
Чутье Пашкова не обмануло: вскоре получил весть из Венева. Мужики отказались платить ему оброк, разорили поместье и захватили хлеб из житницы.
У Пашкова аж скулы свело от злости. Надеялся, что хоть его-то поместье крестьяне не тронут. Как могли, как посмели? Он тут с сечами к Москве пробивается, с царскими войсками бьется, а подлые мужики его усадище громят. Ну, не лиходеи ли!
— Болотниковских грамот наслушались, вот и заворовали, — пояснил гонец. — Нет-де ныне земли барской, вся земля теперь мужичья. Кто за сохой ходит — того и нива. Межевые столбы повыметывали и пожгли, земли на мирской сходке поделили. Шибко заворовали, воевода, по всем волостям.
— А что ж дворяне? Ужель на воров управы не найдут?
— Попробуй сунься. Сосед твой попытал было стрельцов на мужиков напустить, так мужики его дрекольем побили и в прорубь кинули. Сын прискакал — и его убили. Лихо ныне у нас, воевода.
Пашков стал сумрачней тучи. «Болотниковских грамот наслушались». Неприязнь — острая, бешеная — с новой силой всколыхнула Истому. Смерд сиволапый, холопье рыло! Эк мужичье взметнуло тебя на вершину. Не слишком ли высоко взлетел, лапотник? Ох как падать тебе будет тяжко. А падать придется. Не ходить смерду в воеводах: то дело дворянское. Не будет к тебе скоро никакого доверия, не будет, Болотников!
Пашков начал подсекать доверие к Болотникову с того дня, когда из «старейшины» превратился в подручного мужичьего воеводы, подсекать исподволь, утайчиво, но ощутимо. Чего только стоила молва о нахождении царя Дмитрия в болотниковском стане! Ныне не только на Москве, но и в самой рати пошатнулась вера в Большого воеводу. Да и в подмосковных уездах мужики засомневались: и царя нет, и добрых крестьян казаки громят — Пашков и здесь приложил руку, пугая мужиков зверской расправой повольницы, — стоит ли за Болотникова биться?