Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

— Ты обнаружила что-то необычное в её стряпне, о чём мы до сих пор и не слышали?!

Хотя Зейнаб как-то предложила, что приготовит им любимое блюдо в доме её отца — «Шаркасийю» — то был первый раз, когда эта шаркасийя появилась в доме у господина Ахмада, а когда её попробовали, блюдо удостоилось высших похвал, особенно со стороны Ясина. Зависть даже кольнула саму хозяйку. А вот Хадиджа, так та и вовсе обезумела и начала глумиться над Зейнаб в своей манере и сказала:

— Назвали это шаркасийей, а мы назовём так: рис с соусом, с самым обычным вкусом, не к селу, не к городу, словно невеста на свадьбе в чарующем платье, жемчугах и каменьях, а если с неё снять всю одежду, то окажется она обычной девицей, состоящей из давно уже известной смеси: кожи, костей да крови!

Не прошло и двух недель со дня свадьбы, как Хадиджа в присутствии матери и Камаля заявила, что невестка у них хоть и белокожая да и красотой не обделённая, но такая же неприятная, как и её шаркасийя. Слова её были сказаны всего через несколько минут после того, как распробовав шаркасийю, все признали кулинарный талант Зейнаб! Но Зейнаб была предметом её разговоров без всяких задних мыслей — по крайней мере сейчас, пока не пришло время для злонамеренности, — она вызывала у Хадиджи раздражение, и бросала на себя тень подозрений, ибо всякий раз, как представлялся случай, ей нравилось намекать на своё благородное турецкое происхождение, хотя она и соблюдала правила учтивости. Ей также доставляло удовольствие рассказывать им о поездках в экипаже отца, и о том, как она сопровождала его в невинных развлечениях и прогулках в садах. Всё это вызывало у Амины изумление, доходящее до тревоги. Её удивляла такая жизнь, о которой она слышала впервые в жизни и которую не признавала. Ей в высшей степени претила подобная странная свобода и вольность, а хвастовство девушки своим чистокровным турецким происхождением — при всём её простодушии и вежливости — ей и вовсе было неприятно, так как хоть Зейнаб и проявляла смирение и была замкнута, однако чрезвычайно гордилась отцом и мужем. Амина видела, что в глазах Зейнаб они занимали непревзойдённо высокое положение, и ей приходилось сдерживать свои чувства и внимательно наблюдать за девушкой, да любезно ей улыбаться.

Если бы Амина не стремилась изо всех сил к миру в доме, то Хадиджа уже давно бы просто лопнула от ярости, и последствия этого были бы удручающими. Хадиджа изливала свой гнев не напрямую, а изощрёнными способами, ей не было дела до того, нарушит ли она безмятежность и покой своими комментариями по поводу рассказов Зейнаб о её путешествиях, к примеру. Она не могла открыто высказать своего мнения об этом с преувеличенным удивлением или громким восклицанием, и потому просто смотрела в лицо рассказчице, широко раскрыв глаза, и приговаривая:

— Ну и дела! — или хлопала себя в грудь, и при этом говорила. — И прохожие видели тебя, когда ты ходила по саду?! — либо, — Боже мой, я и не представляла себе такого! — И тому подобные выражения, в которых она хоть и не высказывала буквально недовольство, зато её тон и презрительно искривлённые, словно в заученной роли губы выражали гораздо больше. Это было похоже на крик её отца, когда он читает Коран, и кто-то из сыновей близ него явно нарушает дисциплину или этикет. По правде говоря, ему и самому в тягость было кричать на них, так как он прерывал молитву.

Хадиджа даже не ходила к Ясину, так как гнев опережал её:

— Боже мой! Боже мой! Ну и сибаритка же наша невестка!

Ясин засмеялся и сказал:

— Это турецкая мода — тебе этого не понять!

Слово «турецкая» он произнёс с явной гордостью, и Хадиджа тут же впарила ему:

— Кстати, а почему хозяйка дома так хвалится своим турецким происхождением?… Потому что у неё пра- пра- пра- пра- прадед был турком!.. Смотри, братец, эти турчанки в конце концов сходят с ума.

Ясин ответил ей таким же насмешливым тоном:

— Мне больше нравятся безумцы, чем носы тех, которые сводят с ума здравомыслящих людей!

В глазах остальных членов семьи, предвидевших развитие событий, конфликт Хадиджи и Зейнаб в скором времени был вполне очевиден. Фахми предостерёг сестру, чтобы та придержала свой язычок, и до ушей невестки не долетела её пустая болтовня. Он сделал ей упредительный жест, указав на Камаля, который усердно доносил обо всём, происходящем между ней и Зейнаб, словно пчёлка, переносящая пыльцу с цветка на цветок. Но кое-что Фахми, как и все остальные, упускал из виду — а именно, тот факт, что самой судьбой было предрешено, что обе девушки расстанутся.

И когда в гости к ним пришли вдова покойного Шауката и Аиша, никто и помыслить не мог о том, что будет уготовано им в скором времени. Старуха, обратившись к Амине, но так, чтобы и Хадиджа слышала, сказала:

— Госпожа Амина, сегодня я пришла, чтобы посватать Хадиджу для моего сына Ибрахима…

Вот она — радость без всяких предпосылок, хотя и столь долгожданная. Слова старухи показались Амине прекрасными стихами, не стоит даже и упоминать, что они оросили сердце матери влагой умиротворения и покоя. Дрожащим от возбуждения голосом она ответила:

— Хадиджа мне такая же дочь, что и вам. Она — дочь ваша, и вы, как свекровь, подарите ей много больше счастья, чем она знала в отчем доме…

Эта счастливая весть достигла ушей Хадиджи, однако она пребывала в какой-то растерянности: стыдливо опустила глаза; язвительный дух, что так долго пылал в её зрачках, бесследно пропал, и девушку объяла необычная доселе кротость, и поток мыслей увлёк её за собой. Просьба её руки была такой внезапной, и казалась настолько же невероятной, насколько и затруднительной, а потому тяжёлая волна замешательства накрыла собой её радость… «…чтобы посватать Хадиджу для моего сына Ибрахима…» Что его так поразило в ней?… Он был вялым, так что его вялость даже вызвала у неё насмешку, с добродушной физиономией, и к тому же из знатного рода. Так что же его поразило в ней?!

— Это счастливая судьба так подгадала, что обе сестры будут жить в одном доме.

Да, голос вдовы Шауката подтверждал, что всё это — правда. Лицо Хадиджи засияло. Значит, больше нет никаких сомнений… Ибрахим был таким же богатым, как и Халиль, и таким же знатным. Какую же удачу приготовила ей судьба! Она так горевала, когда Аиша опередила её и вышла замуж первой, но откуда было ей знать тогда, что замужество Аиши было тем ключом, который откроет перед ней закрытые двери фортуны?

— Как же замечательно, что я буду невесткой своей родной сестре — так исчезнет одна из причин для головной боли всей семьи, — затем она засмеялась. — И останется тогда одна лишь свекровь, но это уже легко!..

— Если её невесткой будет собственная сестра, то мать — без всякого преуменьшения — свекровью.

Обе матери продолжали обмениваться любезностями друг с другом. Хадиджа полюбила эту старуху, которая принесла ей эту чудесную новость, в той же степени, как и возненавидела, когда та пришла сватать Аишу! Сегодня же Мариам должна узнать об этом — Хадидже не терпелось поведать ей, не откладывая на завтра. Она и сама не знала, какое непреодолимое желание подталкивало её к этому; возможно, то были слова самой Мариам, сказанные на следующий день после помолвки Аиши:

— А что было бы, если бы они подождали, пока не отдадут тебя замуж?!

Тогда её охватило недоверие, отложившееся осадком на душе, несмотря на всю непричастность к этому Мариам. Когда вдова Шауката удалилась, Ясин, который решил задеть сестру, сказал:

— По правде говоря, после того, как я увидел Ибрахима Шауката, то сказал себе: «До чего же достоин этот бык, который, кажется, даже не может отделить белое от чёрного, стать в один прекрасный день суженым Хадиджи!»

На губах Хадиджи появилась лёгкая улыбка. Она не проронила ни слова, и Ясин с изумлением воскликнул:

— Ты что, наконец-то научилась благовоспитанности и смущению?!

И хотя лицо её говорило само за себя, пока он с удовольствием шутил с ней, спокойствие её смог нарушить только Камаль своим тревожным вопросом: