Мика Валтари - Тайна царствия
– Трудно поверить, что на этом свете можно встретить человека с такой чистой душой, как у этого юноши! – сказала она – Почему же тогда это несчастье произошло именно с ним?
– Не спрашивай его об этом, сам он безропотно принял случившееся! – ответил я – Он не думает о своей боли и заботится лишь об отце. Закон сынов Израиля заставляет их с особым почтением относиться к отцу и матери.
Услышав мое объяснение, Натан, который понимал греческий язык, обернулся и сказал:
– Закон именно так и гласит. Однако мне рассказывали, что в своих проповедях Иисус из Назарета говорил о том, что для того, дабы попасть в его царство, муж должен оставить жену, сын – своего отца, мать, брата и сестру, а богатый – свой дом и свое состояние. По зову Учителя рыбак должен оставить свой невод в воде, хлебопашец – быков в поле, а тому, кто сначала хотел похоронить своего отца, он даже запретил приближаться к нему.
Старик громко и жалобно застенал.
– Я угодил в руки богоотступников, и меня ведет сам Сатана! Что хорошего можно ожидать на пути, по которому ходят люди, своими словами попирающие закон!
Его сына охватила грусть, и все же он попытался утешить отца;
– Я слышал, как Иисус говорил об этом в своей проповеди. Миротворцев и кротких он называл блаженными. Он запрещал сквернословить и противиться злым людям, а также приказывал возлюбить своих врагов и молиться за своих преследователей. Он говорил, что его отец знает все наши нужды и удовлетворит их, если мы перестанем заботиться о завтрашнем дне и станем думать о его царстве.
Эти слова удивили меня, и я в сомнении произнес:
– Мне приходилось много слышать о нем и о его учении! В зависимости от того, кто ведет рассказ, его учение становится таким противоречивым, что теперь я уже не знаю, что думать.
Мирина подняла на меня удивленный взгляд.
– К чему начинать этот спор, если мы направляемся к нему самому? – спросила она. – Думаю, что я самая счастливая из вас, потому что ничего не знаю, и меня можно наполнить, как пустой кубок, чем угодно.
Я почувствовал, что ее слова задели меня за живое. Пока мы шагали за ослами, я вспоминал о всех предшествовавших событиях и размышлял над тем, каким был мой разум, воспринимавший их. Мне больше не удавалось отыскать в себе ничего хорошего, и поступки, в которых я проявил милосердие, показались мне малозначимыми. В то же время я убедился, что направляюсь к воскресшему не из любопытства. В душе я взывал к назаретянину и просил его избавить меня от тщеславия и эгоизма, от прежних познаний и образа мыслей, присущего человеку, я просил даже лишить меня способности рассуждать, чтобы я тоже, словно пустая чаша, мог вместить в себя содержимое, которым он пожелал бы меня наполнить.
Помолившись, я устремил свой взор к горе, которая возвышалась на другом конце долины: заходившее солнце казалось нимбом над ее округлой вершиной. С первого же взгляда я понял, что эта высокая гора со столь пропорциональными очертаниями и была целью нашего путешествия. Вначале мы продвигались по широкой дороге, пересекавшей русло высохшего ручья, затем – по тропинке, вьющейся по склону горы в южном направлении, тем самым обходя стороной город, который, по словам Натана, находился с северной стороны. Плодоносные поля вскоре сменились кустарниками, и мы, добравшись до тени, отбрасываемой горой, сделали привал. Вокруг стояла мертвая тишина; не было слышно ни щебетанья птиц, ни криков животных, не было видно ни одной живой души. Молчание было таким глухим, что это заставило меня усомниться в том, что мы находимся на верном пути, однако земля, деревья и красота горы свидетельствовали, что это место священно, и я перестал мучиться от нетерпения.
Натан тоже никуда больше не торопился. Мне показалось, что он выбрал самую крутую тропинку, чтобы избежать встречи с другими паломниками и их ненужных расспросов; взглянув на небо и на сгущавшиеся тени, он придержал ослов, чтобы те смогли передохнуть. Я был удивлен, что смиренные душой не установили никакого наблюдения за ведущими к горе дорогами. С моей точки зрения, поскольку речь шла о тайном собрании, на котором должно было присутствовать столько народа, ученикам следовало расставить своих людей на тропах, чтоб те показывали путь вновь прибывшим и, в случае необходимости, могли изгнать тех, чье присутствие было нежелательно. Когда на небе зажглись три звезды, мы опять тронулись в путь и с наступлением темноты добрались до вершины горы, где обнаружили огромное количество людей; они сидели на земле небольшими группами.
Вокруг стояла необычная тишина, а люди разговаривали так тихо, что казалось, будто это влажный ветерок ласкает гору. Натан привязал ослов в зарослях, подальше от посторонних взглядов, затем помог слепому сойти на землю, а я и Мирина тем временем поддерживали его сына. Затем мы подошли к толпе и заняли место на земле неподалеку от группы верующих. С противоположной от нас стороны толпа оживилась, там бродили какие-то тени. Вновь прибывшие молча опускались на землю и по примеру других ожидали. Приглушенный шепот навел меня на мысль о том, что на вершине горы уже собралась не одна сотня людей, однако я никогда бы не смог себе представить, чтобы такая огромная толпа могла чего-то ожидать, соблюдая подобное молчание.
Так прошло время первой стражи, и все же никому не надоело ждать, никто не поднялся с места и не ушел. Луны на небе не было, однако яркий свет звезд, словно серебряный дождь, падал на землю. Я стал ощущать все более сильное присутствие какой-то силы. Обняв Мирину, я почувствовал, как ее крепкое тело напряглось от ожидания, и точно так же, как в моей комнате в Иерусалиме, мне показалось, что на мое лицо упали тяжелые капли, однако, проведя по нему рукой, я не обнаружил ни малейшего следа влаги.
Вдруг я увидел, как люди всматриваются во что-то наверху, и последовал их примеру. Посреди толпы, в лучах звезд поднялась фигура высокого человека, он громко обратился к присутствующим:
– Люди, братья мои!
Тотчас же наступило гробовое молчание. Человек продолжал:
– Зерно созревает к жатве, и теперь пора готовить ее праздник, потому что сорок дней, которые он предоставил нам, подошли к концу. Пришло время расставания. Мы не сможем следовать за ним туда, куда он отправляется. Он был хлебом, сошедшим с небес. Тот, кто будет есть этот хлеб, обретет вечную жизнь. Хлеб, который он нам дал, – это его плоть, отданная за нашу жизнь. И не будем обсуждать, почему такое возможно. Он может дать свою плоть, чтобы ее ели, и мы, Одиннадцать, видели это и свидетельствуем о нем. Он раскрыл нам тайну своего царствия. Действительно, если вы не станете есть плоть Сына Человеческого и не будете пить его кровь, в вас не будет жизни. Лишь тот, кто вкушает его плоть и пьет его кровь, будет иметь жизнь вечную и в последний день воскреснет. Ибо его плоть – это истинная пища, а его кровь – истинное питье. Тот, кто ест его плоть и пьет его кровь, навсегда пребудет в нем. Но если среди нас есть такие, для кого эти слова кажутся обидными, а учение слишком строгим, пусть они встанут и уйдут, и никто их не осудит.
Все остались на месте, даже я, хотя это таинство наполняло меня ужасом. Кроме того, мне не удалось бы подняться, потому что мои руки и ноги стали словно ватными, и я внимал словам, затаив дыхание.
Говоривший на некоторое время замолчал, он стоял, не произнося ни слова, возвышаясь посреди толпы, словно скала при свете звезд. Затем с простотой ребенка он продолжил:
– В ночь, когда его предали, мы вместе ели пасхального ягненка. Тогда он взял хлеб, благословил его, преломил и, раздав нам. сказал: «Сие есть тело мое!» Взяв чашу и благословив, подал нам и сказал: «Пейте из нее все, ибо сие есть кровь моя, за многих изливаемая во оставление грехов».
И говоривший произнес, воздев руки к небу:
– Так пусть же все, кто любят его, оплакивают его и верят в то, что он Христос, Сын Божий, берут, едят и пьют. Благословите хлеб его именем, разломите его и разделите между собой, благословите вино его именем и разделите между собой. Пусть никто не останется с пустыми руками. А после – бодрствуйте и дожидайтесь его прихода.
Закончив говорить, он прилег на землю, а люди пришли в движение, поднимаясь с мест, для того чтобы омыть руки и помочь друг другу. У нас было мало воды, однако Натан слил нам ее на руки и затем проделал то же самое со слепым стариком и его сыном; после этого он позволил мне взять в руки кувшин и оказать ему ту же услугу. Продуктов у нас было в избытке, но старик, весь дрожа, попросил нас дать ему возможность есть свой собственный хлеб и пить свое же вино.
Не было слышно ни единого громкого возгласа, пробегавший по толпе шепот был похож на дуновение ветерка.
Я не чувствовал обиды за то, что старик, подчиняясь своему закону, отказался разделить с нами трапезу. Натан, благословив его хлеб во имя Иисуса Христа, преломил его и дал половину сыну, а половину отцу, оставив себе небольшую часть; затем он благословил наш белый хлеб и разделил его на три части: для себя, меня и Мирины.
