Степан Злобин - Степан Разин (Книга 1)
– Покинь ты ходить к ней, блудяща душа! Далась тебе Машка! Постыл ты ей, – сказала ему старуха.
– А может, полюбит! – с надеждою возразил стрелец. – Не блудом я: замуж возьму, всю жизнь любить стану!
Старуха качнула головой.
– Да кто же таких берет замуж! Ума ты рехнулся!
– Каких – «таких»?! – удивился Никита.
– Слепой ты, что ли! Не та стала Маша: вино пьет, гуляет! – сказала старуха.
Никиту как обдало варом... Он пошел от корчмы сам не свой.
«Надругалась она надо мной, опоганилась, осрамилась... И все только мне же в месть...»
Но оставить ее он уже не мог.
Он ходил за стрельчихой в церковь, как тень. Она становилась всегда перед образом «Усекновенной главы Предтечи», но не молилась, а молча стояла часами на коленях, словно упиваясь зрелищем отрубленной головы.
Из церкви Никита тащился за Машей. Она не гнала его, словно не замечала...
– Хороша у тебя стрельчиха! – сказал ему брат воеводы, стольник Михайла Семенович Прозоровский, так вдруг, ни с того ни с сего, увидев его в карауле.
– Да я не женат, князь Михайла Семеныч, сударь! – ответил Никита. – Знать, сударь, ты обознался!
– Чего врешь! Не ногаец – жену хоронить от людей. Намедни ты с ней из Предтеченской церкви...
– Какая же она мне жена! Так, блудливая вдовка, сударь! – с поспешностью злобно ответил Никита. – Со всеми знается, ну... так и я не плоше других...
– Брешешь! Гулящие к богу с таким усердием не прибегают. Видал я, как молится...
Никита вскипел. «И княжич к ней, боярская кровь! Далась вам чужая доля... Всем надобна Машка!» – подумал он.
– Умом она тронута, сударь! И в церковь-то шляется не к молитве: на отсеченную голову ходит глядеть. Мнится ей, будто в Предтече голову мужа казненного видит. Вот грех-то!..
– За что же ее мужа казнили? – настойчиво, с любопытством расспрашивал стольник.
– Разин в Яицком городке ему голову ссек. Она и ума рехнулась: блудит, да плачет, да в церковь таскается, сердце терзает... Сказывает: «Блудом живу, а любви не знаю. А того полюблю, кто голову срубит Стеньке-злодею...»
– А где та женка живет? – с еще большей настойчивостью допрашивал брат воеводы.
– Да что ты, сударь! Срамно мне и молвить такой грех: безумка гулящая, пьяная баба на что тебе, князю? – воскликнул Никита, кляня себя за то, что сказал Прозоровскому слишком много.
И князь Михайла вдруг засмеялся.
Прозоровский не спрашивал больше Никиту, но дней через пять как-то вечером Никита услышал в корчме его голос.
Никто из гостей старухи так не тревожил Никиту, как этот богатый князь. Молодой, в красивом доспехе, высокий и статный...
Больше не было времени ждать.
Никита сумел подарить своему сотнику, небольшому дворянину, сукна на кафтан и вскоре после того был назначен десятником. С того дня, как он приехал в Астрахань, у него лежали припрятанные разинские деньги, данные на дорогу атаманом. Никита решил, что теперь нечего уже думать о возвращении к Разину и не к чему тем деньгам пропадать.
«Куплю домок да пойду Марью звать к себе в дом. Неужто не опостылело ей там, у бабки?» – подумал Никита.
Никита пришел на кладбище, где вот уже больше года под камнем были надежно запрятаны его деньги, данные на дорогу Разиным, вытащил их, купил давно уже присмотренный домишко и побежал к стрельчихе, решившись позвать ее жить в свой дом, к себе навсегда...
Старуха поставила пред ним вино и закуску. Никита мигнул ей к выходу, и старуха ушла.
– Маша! – глухо позвал Никита.
Вдова не откликнулась.
– Маша! – настойчиво звал он. – Выйди ко мне, не страшись...
– А чего мне тебя страшиться? – задорно спросила стрельчиха. – Хошь убить, так убей, мне жизнь не мила. Чего тебе надо?
Маша вышла к нему злая, холодная, как в то утро, после ночи, проведенной на острове.
– Зачем пришел? – спросила она, ознобив своим голосом.
– Проведать пришел, – робко ответил стрелец. – Сядь со мной, выпей вина.
– Что ж, налей. Мне вина отрекаться негоже.
Никита ей налил вина.
– Слышь, Марья, измаялась ты, и я с тобой муку примаю. Обоим нам горько. Покинь ты свою старуху, идем ко мне жить, – осмелился он. – Замуж иди за меня.
– На что ты мне нужен?
– Люблю я тебя. Сама знаешь: ночи не сплю, под окнами у тебя терзаюсь. Гляди, извелся как: кости одни да глаза остались. Помнишь сама – я дородный был!..
– Что мне твое дородство?..
– Полюби меня.
– Тошно глядеть на тебя! Гадок ты мне. За что мне любить тебя?
– За любовь мою! Ведь себя не жалел, в реку скакнул за тобой. Атаману изменщиком стал за тебя. Иссох, истомился, ведь видишь!..
– Не просила меня спасать из воды и от злодея тебя не держала! А ты языком не пори. Позвал, так вина наливай! Буду пить! Али жалко?..
– Да что ты, Маша! Да пей, сколько хошь!..
– И рад! Чаешь, напьюсь – и меня добьешься! Пес добьется, а ты никогда! – со злобой сказала она. – Что бабку услал, так мыслишь – и Машка твоя? Проста твоя хитрость! – Она постучала по столу пальцем.
– Машенька, жить не могу без тебя. Люблю тебя, пропаду... – умолял Никита.
– Не можешь жить, так издохни. Я тебя не держу.
– Маша! – с мольбой воскликнул он. – Я за тебя казацкую долю покинул, в стрельцы предался. Я к тебе не забавы искать, я жениться хочу на тебе. Да и чем я других тебе хуже?!.
– А тем хуже, что горе мое опакостил, – вдруг со слезами сказала она. – Я не своя была: мужа любимого истеряла. А ты ко мне блудом собачьим пришел, опоганил!.. Налей, еще буду пить!..
– Такое-то горе твое! – злобно воскликнул Никита. – Вино пьешь да путаешься со всеми... Кому старая кочерыжка вино подает, к тому и ты на закуску! Такое и горе!..
– Теперь-то все горе во злость изошло. А первое свято было.
– Князем прельщаешься? Ныне я видел, что брат воеводский к тебе ходит...
Она с нехорошей усмешкой сверкнула глазами.
– Чего же не ходить: знать, сладка! Сама наблужу, сама рассужу! Кто мне хозяин!.. А брат воеводский – богат, и собой пригож, и злодея хочет сгубить! – Маша вся подалась к Никите и, перегнувшись к нему через стол, зашептала со страстью: – Сказывают, бояре и царь даровали злодею вору прощенье. Стрельцов казненных, наше вдовство-сиротство ему простили, а воеводский брат Мишенька, князь молодой, стольничек, сабельку выточил на него, пистолик призарядил, изготовил... Придет ворище назад – и смерть ему будет!.. Да как же мне, вдове, такого удалого князя не полюбить, коли он ни бояр, ни царя самого не страшится и голову Стеньке проклятому снимет?..
– Народ разорвет тебя вместе с князем, княжецкая подстилка! Народ-то Степан Тимофеича любит и чтит! – забываясь в хмелю и ревности, крикнул Никита. – Он за долю людскую идет, Степан-то! Вот что!.. А станет к тебе еще воеводский ублюдок шататься, – с угрозой закончил Никита, – так знай, что я ноги ему сломаю!.. Я тебе всех прощу, а Мишке твому...
Никита не досказал, вскочил с места и выбежал из корчмы.
Морская пустыня
В непроглядной тьме прокуренной дымом землянки какой-то казак звонко хлопнул себя по щеке или по шее.
– Черт их наслал не поймешь откуда, из пекла, что ли! – выбранился он под нос. – И воздуху ведь не чуешь, сидишь тут в дыму. А нет – доберутся!
– От экого дыму медведь бы давно свое логово кинул! – послышалось несколько голосов.
– Ба-ба-ба... бы-бы-бы-б-б-б... – покрывая говор, выбивал дрожь в одном из углов землянки трясущийся в лихорадке, укрытый десятком одежин больной казак. Но к нему привыкли, и судорожных завываний его никто не слыхал.
– Комар – тот же дьявол, лишь ростом трохи поменьше, – заметил первый казак.
– А ты их чи бачив?
– Кого?
– А живых чертякив.
– С пьяных глаз в паньском хуторе, писля мэду.
– Велико ль воно помстылось?
– С козла...
– А я, братцы, видел не боле блохи! – вмешался еще один казак, разбуженный говором.
Приподнявшись на локоть, он высекал огнивом искру для трубки.
– А нечистый их ведает, может, их вовсе на свете нет...
– Тю ты, леший! Ведь грех!
– Чего грех?
– Нечистого нет – стало бога нет! Помысли сам: кабы тьмы человек не знал, как бы ведал, что свет есть на свете?!
Они стояли на этом проклятом острове десять недель. Сухая, толченая или свежая рыба, кишмиш, курага, сушеная алыча – и ни крошки хлеба. Зной. Солнце в полдень стоит почти отвесно над головой. Сотни верст соленой воды вокруг, а по ночам – комары...
Разинцев мучили жажда и лихорадка. Месяц назад три десятка казаков, не выдержав, бежали в челнах. Каждую ночь стало умирать человека по два. Казалось бы, надо покинуть этот гнилой остров и, сберегая людей, уходить подобру от беды. Но Разин упорно держал ватагу на острове.
При одном из набегов на берег около сотни раненых казаков оказалось в плену у персов. Не в обычае Разина было покинуть их и уйти. На другой день Степан снова сделал набег, но не сумел освободить своих товарищей, зато захватил богатых персов в залог – для обмена на казаков. Несмотря на общие мучения всей ватаги, со злобным упорством он ждал, когда астаринский хан предложит размен пленных...
