Алексей Гатапов - Тэмуджин. Книга 2
Тэмуджин наскоро привязал коня, не обращая внимания на удивленные взгляды сидевших.
– А где же остальные? – спросила Сочигэл.
– Сейчас приедут, – коротко ответил он и, найдя взглядом старшего из хамниганов, кивком головы отозвал его в сторону.
Вдвоем они отошли к хамниганскому чуму, встали боком друг к другу.
– Вы уже трижды оказывали нам помошь, – сказал Тэмуджин, дружелюбно глядя ему в лицо. – Помогите и на этот раз.
– И десять и сто раз мы с радостью поможем своему другу, – без раздумий ответил тот, решительно глядя на него. – Что нужно сделать?
– Проведите меня через горы на кереитские степи.
Тот подумал и удивленно посмотрел на него:
– Ведь вам легче будет объехать вокруг, по открытой степи. А горная дорога трудна для лошадей.
– Я хочу, чтобы никто не узнал об этой моей поездке, – сказал Тэмуджин. – В степи южнее Керулена меня могут увидеть люди, догадаются, разнесут.
– Мы вас проведем, – твердо обещал тот. – Когда вы хотите отправиться в путь?
– Прямо сейчас, приготовимся и поедем.
– А сколько вас человек?
– Со мной будут двое братьев.
– Тогда я поеду с вами, а остальных своих братьев отправлю домой.
– Хорошо.
Подъехали отставшие мать Оэлун с Бортэ, Бэлгутэем и Боорчи. Тэмуджин решительно подошел к матери. Та пристально смотрела на него, и было видно, что она не на шутку встревожена его поведением.
Разговор, опередив его, начала мать.
– Что-то с тобой случилось, сын мой, – протяжно сказала она. Сойдя со своей кобылы, она передала поводья подскочившему Хачиуну. – Пойдем в юрту, нам нужно поговорить.
Тэмуджин пошел первым. Закусив губу, набираясь терпения, он вновь приготовился к спору с ней.
Оэлун вошла вслед за ним и прошла на женскую сторону. Тэмуджин сел на хоймор и дожидался, когда сядет мать. Та, не снимая верхнего халата, присела рядом и посмотрела на него жалостным, испытующим взглядом.
– Сын мой, ты, видно, сильно устал, у тебя перегрелась голова, – сказала она. – Все последнее время ты не знал покоя и перетрудился. Надо тебе хорошенько отдохнуть, поспать, а потом постоишь под западным ветром, подышишь, и голова твоя прояснится.
Тэмуджин невесело усмехнулся; он понял: мать заподозрила его в неладном.
– Мать, я не тронулся умом, – сказал он. – Просто мне сейчас же нужно отправляться в путь.
– В какой еще путь тебе надо отправляться?! – громко воскликнула она, уже не сдерживая раздражения. – Еще и гости не разъехались, с женой как следует не побыл…
– Гости все свои люди, а с Бортэ мне и самому не хочется расставаться… да так, что сердце в груди болит, – терпеливо сказал он и погладил правую руку матери. – Но сейчас я не могу терять время дома, дело у меня важное и оно не будет ждать… Я должен сейчас же ехать к хану Тогорилу… И я не тронулся умом, – твердо повторил он и улыбнулся. – До этого мне еще далеко.
Мать Оэлун, помедлив, еще раз внимательно посмотрела ему в глаза, убеждаясь в своей ошибке, и облегченно выдохнула.
– Слава западным богам… – она неловко улыбнулась, – а я подумала… Но почему так сразу нужно тебе ехать?
Он почти слово в слово рассказал ей о своем разговоре с Кокэчу и Мэнлигом.
Та, внимательно выслушав его, надолго замолчала, ошеломленно глядя в остывший очаг. Между бровями ее пролегла глубокая складка, уголки губ тяжело опустились, и Тэмуджин впервые отметил про себя, что мать стареет.
– Что ж, я и не знала, – наконец, промолвила она. – Думала, остались еще честные люди на земле, а оказывается, не так… Поезжай, раз так надо, удерживать не буду, я уже поняла, что ты лучше нас всех знаешь, что нужно делать, но одно спрошу, сынок, нельзя ли тебе подождать хоть день, с женой побыть? Жалко мне ее, только что навсегда оторвалась от своих и тут ты ее покинешь.
– Нельзя, мать, нельзя, – Тэмуджин был рад, что на этот раз обошлось без долгих разговоров. – Мне надо успеть все сделать, пока Мэнлиг и Кокэчу думают, что я дома, с женой. А то потом они опомнятся, Кокэчу начнет узнавать через своих духов о том, что я делаю, а когда узнает, он постарается мне помешать. Я должен успеть все сделать в это короткое время. А ты хорошенько помолись моим предкам, чтобы укрыли меня от них, и каждое утро брызгай западному хагану Чингису Шэрээтэ Богдо.
– А почему ему? – удивленно глядя на него, спросила Оэлун.
– Однажды он мне приснился, – коротко объяснил он и приступил к главному: – Отец сказал мне о Тогориле так: чтобы его о чем-то просить, сначала надо показать ему, что ты не никчемный человек, что твердо стоишь на ногах, и еще нужно что-то дать ему в подарок.
– У нас, пожалуй, ничего не осталось, – растерянно сказала мать, оглянувшись по юрте. – Ведь не будешь дарить ему оружие, это не нукер, а хан.
– У нас есть соболья доха, – напомнил Тэмуджин.
Мать обрадованно посмотрела на него.
– Верно, – сказала она. – Как это я забыла про нее. Эта вещь, пожалуй, и для хана подойдет.
Через малое время Хасар и Бэлгутэй сидели на конях, с притороченными переметными сумами, при луках и колчанах, ждали Тэмуджина. Тот вышел из большой юрты в сопровождении Бортэ; та первой подошла к коновязи, отвязала повод его жеребца и подала ему. Хачиун подал заводного коня старшему хамнигану. Из молочной юрты выходили матери Оэлун и Сочигэл с туесами и чашами в руках, готовые брызгать им вслед.
Тэмуджин кивнул на прощание всем и первым тронул коня в сторону леса.
Мать Оэлун подошла к Бортэ и сунула ей в руку чашу с молоком. Та нагнулась к земле, сорвала пучок белого ковыля и, макая им в молоко, трижды брызнула вслед удалявшимся всадникам.
XV
Через четыре дня по берегу небольшой реки они вышли из горных теснин на юго-западную сторону. Вышли на эту реку еще глубоко в горах, и Тэмуджин узнал от хамнигана, что это и есть та самая Тула, в среднем течении которой, как знали все на Ононе, находилась обычно летняя ставка кереитского хана. Обрадовавшись, Тэмуджин решил держаться нее, чтобы не сбиться с пути в незнакомой степи.
Ночи в горах были холодные; Бэлгутэй на третий день пути простудился и теперь сипел голосом. Хасар посмеивался над ним:
– Ты там перед кереитским ханом голос свой не подавай, лучше уж помалкивай. А то он подумает: оказывается, много архи пьют эти сыновья Есугея, мне такие друзья не нужны…
Бэлгутэй виновато посматривал на Тэмуджина, но тот, не обращая внимания на их разговор, думал о своем.
Впервые выехав на другую сторону Хэнтэйских гор, братья с любопытством оглядывали новую местность. С гребней сопок далеко виднелась холмистая степь, бескрайним простором уходя на запад, вслед за солнцем. По пути они часто поднимались на вершины сопок, намечали дорогу перед собой и, огибая стороной поначалу редкие встречные стойбища, скорой рысью продвигались вперед.
На второй день стали появляться большие курени, и Тэмуджин, чтобы потом их не приняли за лазутчиков, решил заехать в один из них и спросить дорогу. Пропустив мимо два куреня, они приблизились к третьему на извилистом берегу Толы.
У восточного прохода встретила их стража из пяти воинов в шлемах и доспехах. Поздоровавшись, Тэмуджин сказал им:
– Мы едем от ононских монголов к хану Тогорилу.
Их без промедления провели в середину куреня, из большой юрты вышел пожилой нойон в широких бархатных одеждах, оглядел их и коротко расспросил:
– От какого рода едете к нашему хану?
– От борджигинов, – уклончиво сказал Тэмуджин.
– От какого нойона?
«Они все знают», – подумал он и признался:
– Я сын покойного Есугея-нойона, мой отец был анда вашему хану.
Нойон недолго подумал, кивнул и сказал:
– Я дам вам провожатых до следующего куреня, дальше вас проводят другие.
Обрадованные таким приемом, теперь они продолжали путь в сопровождении двух всадников. Те держались с ними почтительно.
«Хороший порядок в кереитском ханстве, – удовлетворенно думал Тэмуджин, поглядывая на молчаливых воинов, рысивших с ним рядом. – Все делается быстро и без задержки… О порядке в улусе часто говорил и мой отец…»
Ехали еще два дня, переходя от куреня к куреню, сменяя провожатых. На третий день перед полуднем они, наконец, подъехали к темному бору на среднем течении Тулы, рядом с которым под южным склоном высокой сопки раскинулся огромный белый курень – ставка кереитского хана. На входе с южной стороны стояло десять воинов со щитами и копьями.
Их остановили и провожатые доложили старшему караула:
– Послы от ононских монголов.
– Сыновья киятского Есугея-нойона, – добавил Тэмуджин.
Строгий видом молодой десятник ткнул в грудь одному из воинов, тот молча отвязал от коновязи серого мерина, поскакал в курень. Десятник повернулся к ним и плеткой показал на пустую коновязь в стороне, видно, предназначенную для гостей:
– Там привяжите коней.
Тэмуджин первым спешился, знаком приказал своим следовать за ним; они отвели коней и привязали.
