Алекс Ратерфорд - Владыка мира
Вскоре после того, как свет полумесяца пролился в окно и мягкий бриз колыхнул легкие занавески, Хамида умерла. Ее последние слова были: «Я иду сквозь звезды, чтобы соединиться с тобой в раю, Хумаюн».
Что сейчас, должно быть, творится с отцом, думал Салим, едва сдерживая собственные чувства. Акбар должен острее осознавать скоротечность своей жизни после того, как несколькими месяцами ранее умерла Гульбадан, а теперь – Хамида. Он остался самым старшим в роду, а также – как и в многие прежние годы – его главой. Он потерял мать, которая любила и защищала его во младенчестве, когда в Умаркоте после безвременной кончины его отца грозил вспыхнуть мятеж. Хамида любила Акбара безо всяких условий, и Салим любил ее так же. И именно поэтому он будет скучать по ней больше, чем сможет выразить, чувствуя, что любовь и матери, и Акбара зависела от того, насколько он соответствует их ожиданиям и их представлениям о мире. Салим поглядел на Даниала, который стоял возле отца, сгорбленный и преждевременно постаревший. Его единокровный брат всего час назад явился ко двору, приехав из уединенного дворца около Фахтепур-Сикри, который он занимал по распоряжению Акбара, и его явно трясло. Салим подозревал, что это было или действие спиртного, или его отсутствия, – но только не горе. Тогда принц посмотрел на своих собственных троих сыновей – Хусрава, Парвиза и Хуррама, которые стояли рядом с ним. По понятной причине ни один из них не казался столь же тронут, как они с Акбаром, – ведь они не знали Хамиду так хорошо и так долго. Оставался ли он, Салим, для них такой же загадкой, какой для него был его собственный отец? Принц задавался этим вопросом не впервые. Если бы его дети пошли к Хамиде, стала бы она наставлять их уважать его и учиться от него так же, как велела ему самому относиться к Акбару много лет назад?
Для этого бабушка была слишком честна. Она обличала его слабости: не только пристрастие к спиртному и опиуму, но также мягкотелость и нетерпение, и его неумолимую ненависть и жажду мести, направленную на тех, кого он считал врагами, – таких, как Абуль Фазл. Однако, несмотря на эти недостатки, Хамида все еще верила в него – и в то, что он способен искупить свои ошибки, если придет к власти. Салим надеялся, что его сыновьям она объяснила бы все это так же подробно. Но если бабушка когда-нибудь с ними и говорила, то по поведению Хусрава этого сказать было нельзя. При встречах он продолжал держаться на отдалении от своего отца – примерно, скованно и отстраненно; казалось, он избегает контакта каждый раз, когда это было возможно. И, как подозревал Салим, надеялся оттеснить его от трона. Вот что, должно быть, чувствовал и сам Акбар, понял Салим. Тогда он посмотрел на изборожденное морщинами и заплаканное лицо своего отца и не задумываясь, почти невольно, положил руку ему на локоть в знак понимания и поддержки в его настоящем горе. Когда барабанщики стали выбивать медленную и печальную дробь и тело Хамиды осторожно понесли по трапу лодки, Акбар позволил руке сына оставаться на своей руке, в то время как сам прощался со своей матерью на земле.
– Сулейман-бек, у тебя кровь идет! Что произошло? – воскликнул Салим, когда его молочный брат прошел сквозь завесу, закрывающую дверной проем в покои Салима, и тот увидел, что его зеленая туника потемнела от крови, струившейся теперь по его левой руке и пальцам и капавшей на белый мраморный пол.
– Всего-навсего маленький спор о престолонаследии – и небольшая царапина.
– Подойди сюда, дай мне посмотреть. Может, вызвать хакима?
– Может, и вызвать. Хоть рана и неглубокая, ее, вероятно, придется зашить.
Сулейман-бек протянул руку, и Салим разорвал ткань рукава его туники, чтобы осмотреть рану – разрез три дюйма длиной на предплечье чуть выше локтя. Когда принц останавливал кровь своим шейным платком, то увидел, что лезвие разрезало светло-желтый слой подкожного жира и неглубоко проникло в мышцу, но не достало кость.
– Ты прав. Рана чистая и не слишком глубокая, но тебе все равно будет нужен хаким. Кровь еще идет, поэтому держи руку выше головы, чтобы уменьшить давление, а я пока перевяжу.
Повязывая свой шейный платок вокруг внушительного бицепса Сулейман-бека, он крикнул слуге привести хакима, а затем снова спросил брата, на сей раз с беспокойством в голосе, в котором слышалась уже не только забота о самом близком друге:
– Что произошло? О каком вопросе о престолонаследии ты говоришь?
– Я шел через внутренний двор мимо юнцов, с которыми водится Хусрав. И тут один из них громко говорит другому, да так, чтобы я слышал: «Видишь, идет старый Сулейман-бек. Мне его жаль. Не его хозяин станет падишахом. И останется ни с чем, не то что мы, когда придет к власти Хусрав, а не его мятежник-отец. Может, он к кому из нас в слуги пойдет, будет у нас новый хутмагар…[18] Такой и в винах, должно быть, разбирается. Салиму ведь много наливать приходится». Я ничего не мог с собой поделать, хоть и знал, что им только этого и надо. Я повернулся и пошел к ним, схватил говорившего за горло, прижал его к столбу и предложил повторить то, что он сказал. Он пробулькал, что мое время ушло. Что, когда падишах умрет, нас обойдут. И что преуспевать – удел молодых.
Тогда я сказал ему, продолжая держать за горло: пусть, мол, сейчас попросит меня стать его хутмагаром, коли захочет – и сможет. Он ничего не сказал. Я сжимал все сильнее. Его лицо посинело, а глаза аж затрещали. Еще минута, и я бы его убил. Но вдруг я почувствовал острую боль в руке. Один из его друзей оказался посмелее остальных и полоснул меня кинжалом, чтобы ослабить мою хватку. Я на миг поймал взгляд нападавшего, мы оба испугались от того, что произошло, – и еще больше того, что могло произойти… Потом друзья Хусрава убежали, утащив за собой своего горластого, но задыхающегося товарища. Его горло еще долго будет болеть, и он теперь, по крайней мере, дважды подумает, прежде когда-либо ввяжется в спор.
– Я бы не смог так сдержаться, как ты, – ответил на это Салим. – Друзья Хусрава все больше наглеют, наступают, чувствуют себя вольготно и прославляют моего сына как достойного и сильного будущего правителя. Так как после прискорбной кончины Даниала я остался единственным из ныне живущих сыновей моего отца, их притязания на власть и призывы перескочить через поколение стали громче и явственнее. Как они смели напасть на тебя? Тем самым они как будто проверяют, как далеко смогут пойти, – или, возможно, даже хотят вынудить меня выступить против них и таким образом поссорить меня с отцом…
– Почему падишах не остановит их?
– Я не знаю. Он сильно сдал после смерти матери и Даниала. Иногда выглядит совсем как старик, и его часто мучает живот. Он, похоже, очень любит бывать вместе с Хуррамом, проверяет и исследует его способности и учит его – чего он никогда не делал ни для своих сыновей, ни для других внуков.
– Иногда я даже думаю, не позволяет ли он специально Хусраву и его сторонникам показать нам, насколько больше народу пойдет за ними, чем за нами.
– Может, и так. Я был рад, что даже некоторые сановники старшего возраста, которые процветали при Абуль Фазле, теперь начинают склоняться в мою пользу, обеспокоенные тем, что Хусрав выпячивает свою молодость, а они уповают на опыт. Возможно, мой отец более проницателен, чем я полагаю, и подспудно настраивает своих придворных должным образом.
– Хоть падишах и дряхлеет, его нельзя недооценивать.
– Но тогда как ты объяснишь его вспышки гнева против меня? На днях, например, когда он разнес в пух и прах то, как я организовал военные учения, и прямо при всех придворных заявил, что я был небрежен или пребывал в опиумном дурмане, – просто потому, что командир сглупил, как сам он позже и признал, неправильно расслышав мою команду, и повернул свое подразделение на площади не в том направлении…
– Любой мужчина не желает расставаться с властью. Иногда, чувствуя, что власть ускользает, они набрасываются от огорчения на своих преемников, внутри себя негодуя на свою слабость и на то, что все преходяще – и власть, и даже сама жизнь…
– Ты становишься философом, Сулейман-бек, – отозвался Салим. В этот момент из-за занавесей в дверях показался один из его горчи и объявил, что прибыл врач. – Достаточно. Давай поговорим позже. А сейчас ты позволишь хакиму заняться его рукоделием.
– В чем дело, Хуррам? – спросил Салим, с удивлением увидев, что его младший сын идет к нему через внутренний двор, где они с Сулейман-беком играли в шахматы.
– Дед говорит, что ему для здоровья и хорошего самочувствия будет полезно посмотреть на поединок лучших боевых слонов, твоего и Хусрава.
Салим и Сулейман-бек переглянулись.
