Садриддин Айни - Рабы
Тогда Машраб сошел со своего старого тощего осла, ударил его и сказал: «Иди к этому стаду, принадлежи уж и ты Хаджи Ахрару». И пошел пешком…
— Правильно! Очень меткий, очень поучительный рассказ у вас, Гафур-ака, — сказал безбородый.
— Так было у нас и с землей до Советской власти, — сказал рассказчик. — Маленькие участки все время норовили выскользнуть из крестьянских рук, чтобы присоединиться к просторным землям помещиков, как Машрабов осел к стадам Хаджи Ахрара.
— Правильно, — сказал безбородый. — Большевики не тронули нашей земли. Но я не удивлюсь, что они заберут у тех баев, что сами на земле не сеют, не жнут, а торгуют на базаре сапогами, пока крестьяне обрабатывают для них поля. Земля — это не осел, она ни подохнуть, ни сбежать не может, ни увезти ее отсюда нельзя, она вся тут, и ее раздадут тем, кто хочет ее обрабатывать своими руками, кому нечем прокормить семью, а вы нас пугаете, Бобо-Мурад, говорите нам: «Жизнь с каждым днем ухудшается!» Что-то не видим мы этого: не ухудшается наша жизнь. Нет, не ухудшается! Ведь давно никто не верит вашим вздохам и вашим словам, потому что у вас только слова, а у нашей власти — дело. Дело мы видим, и оно нам по душе. А слова ваши невидимы, да к тому ж и противны.
Гафур-ака добавил:
— А если кто и поверит пустым словам, истинные дела опровергнут всякое лживое слово.
Один из крестьян строго посмотрел на Бобо-Мурада:
— Теперь тут власть наша, она нам помогает. С нами вместе рабочий класс, нам помогает партия большевиков!
Бобо-Мурад недовольно ответил:
— По вашим словам выходит, что землю ни у кого не отнимали? А где вакуфные земли? У нашей мечети землю взяли. Была при мечети школа, ее закрыли, а раз нет земли, мечеть не может содержать школу. Ребятам бы надо в школе сидеть, а они вон по улицам бегают.
— Верно, — согласился безбородый, — отобрали землю у мечетей, но земля эта в нашей же деревне осталась. Теперь на ней работает беднота, и урожай с нее пойдет тем, кто на ней сеет. А прежде работала на этих землях та же беднота, но урожай получали муллы. А школа при мечети морочила головы ребятам, только и всего. Есть ли у нас грамотные или знающие крестьяне? Где они? Никого нет, ничему никогда эта школа не научила. Только молитвы зубрили, — вот и все. Зато вместо нее открылась советская школа, и на нее государство дает десять тысяч рублей в год, само дает, без всяких вакуфов-макуфов. И ребята из нее выйдут грамотными.
— Какая же польза от такой школы, когда никто не хочет учить в ней своих детей? — пожал плечами Бобо-Мурад.
— Кто это не хочет? Вы и ваш мулла нашептываете всем, что эта школа вырастит детей богоотступниками, грешниками, но ребята все-таки уже ходят в эту школу и…
В конце улицы показался всадник, разговор оборвался. Всадник подскакал к безбородому:
— Ака Сийаркул! Прочтите эту бумагу и оповестите людей. Он отдал пакет и поскакал в соседнюю деревню. Безбородый, названный Сийаркулом, внимательно дочитал до конца большой лист голубоватой бумаги. Улыбнулся. Поднял голову и весело посмотрел вокруг.
— Так слушайте! Буду читать:
«Настоящим доводится до сведения безземельных и малоземельных крестьян, а также всех трудящихся Шафриканского туменя, что, согласно постановлению Бухарского окружного земводотдела, на реке Джилван начаты земляные работы. Цель этих работ в том, чтобы снова сделать полноводной занесенную песками реку. Земли, которые будут орошены в результате этих работ, подлежат распределению между безземельными и малоземельными крестьянами, а также будут выделены всем трудящимся, желающим заниматься земледелием.
Работы производятся под руководством опытных техников, ирригаторов.
Трудящимся, работающим по восстановлению реки Джилван, ежедневно выплачивается пять рублей, хлеб и горячее питание предоставляются бесплатно.
На работу принимаются все желающие…»
Выслушав это объявление, Самад воскликнул:
— Вот она, Советская власть. Вот она!
Он вскочил с места, подбежал к Бобо-Мураду и швырнул ему на коврик два сапога — один дошитый, а другой с недошитой головкой.
— Возьмите, бай, весь ваш товар. Конец! Шейте сами, а нам недосуг.
Бобо-Мурад вскочил, словно земля под ним вспыхнула. Он швырнул сшитым сапогом в Самада:
— Скотина! Безродный раб!
Самад увернулся от летевшего в его голову сапога.
Крестьянин Гафур, занятый прядением, молча слушал весь этот разговор, но, услышав ругань Бобо-Мурада, так же молча запустил в голову хозяина веретено и после этого объяснил:
— Самад — безродный раб, говоришь? Так я ничем от него не отличаюсь!
Веретено раскровенило Бобо-Мураду лоб.
Богач бросился было на Гафура. Самад схватил бая за длинную холеную бороду и дал ему несколько тумаков. Нор-Мурад ухватил Бобо-Мурада за руки:
— Эй, бай, не надо драться.
Так бай, начавший драку, теперь не мог никого ударить, зато сам получал удары со всех сторон.
Старик, вскочив на ноги, стал у стены, чтобы не попасть им под ноги, и закричала.
— Бейте его там, где почувствительней.
Долго созревала в людях ненависть, годами созревала, пока не прорвалась в этих неумелых, но горячих тумаках.
Сийаркул растолкал нападавших и, увидев бая уже на земле, закричал:
— Не бейте его! Это незаконно! За то, что ругался, составьте на него акт, подадим в суд. А ты, бай, ступай домой.
Бобо-Мурад с трудом поднялся, держась за бок, ссутулившись, вымазанный липкой весенней слякотью.
Словно пьяный, он не сразу сообразил, куда надо идти, и бессмысленно смотрел по сторонам.
— Бай, — сказал Сийаркул, — дом ваш направо. Идите спокойно, они не тронут, я их буду держать.
Бобо-Мурад вытер рукавом залепленные грязью глаза, увидел, что Сийаркул и в самом деле держит Гафура и Самада, и тихонько, пугливо, как поджавшая хвост собака, пробирающаяся чужим двором, вдоль стен засеменил к своему дому. Подойдя поближе к воротам, побежал во всю прыть, резво вскочил во двор, не обращая внимания на сползший с ноги сапог, и ловко задвинул за собой засов.
Продолжая запирать ворота на какие-то еще цепи и замки, он выкрикивал со двора ругательства:
— Безродные рабы! Голодные оборванцы!
«Мир» между двумя полюсами бухарских деревень кончился.
2
Джилван под песком иссяк,
Посев у крестьян зачах.
Воды здесь меньше, чем слез, —
Не смыть ей ни слезы, ни страх,
Джилван, породивший эту песню в прежние времена, преобразился.
Вода уже не сочилась каплями, как слезы, она стремительно текла, плеща и крутясь, обильная, как в доброй реке. На месте прежних пыльных, каменистых берегов всюду растекались, журча, ручьи по каналам, обсаженным стройными тополями и гибкими, пушистыми ивами. Густо зеленели хлопковые поля, строго и четко распланированные, любовно вспаханные, заботливо окученные.
А по краю этих полей покачивали своей голубой листвой рощи саксаула, посаженные, чтобы укрыть поля от песков, наползающих из безводной каменистой пустыни. И не узнать, что всего лишь несколько лет назад эти поля пропадали среди зыбучих холмов, где тяжелая мотыга раба пыталась отбить летом чахлые всходы, а осенью горсть зерна от песков, от сухого знойного ветра, от безводья, от жадных рук эмира, от сотни бед и напастей.
Потомки рабов и потомственная беднота много раз в прежние времена принимались разгребать песок, заваливший Джилван. Но река, проблеснув ненадолго, снова зарывалась в песок. И, глядя, как снова иссякают струи в песке, народ пел:
