Бетси Шидфар - Абу Нувас
Евнух оглянулся, — может быть услышал, но Хасан, не обращая больше на него внимания, подозвал слуг и приказал им седлать коней.
Дома Хасан встретил вопли и причитания женщин. Румийка с распущенными волосами по обычаю арабов, обессилев от слез, сидела в своей комнате и, когда Хасан вошел, бросилась к нему:
— Господин мой, я не уберегла твоего сына, накажи меня!
— Что с ним случилось? — спросил Хасан, глядя на посиневшее личико и судорожно сжавшиеся кулачки младенца.
— Он стал кашлять и задыхаться, а потом на него напали судороги и он захрипел. Я позвала лекаря, но было слишком поздно…
— Смерть преследует меня, — прошептал Хасан. — Это плохая примета, видно, и мой конец близок.
Отстранив цепляющуюся за него женщину, он повернулся и быстро вышел из дома, чтобы не слышать воплей и причитаний, от которых звенело в ушах. Ему показалось, что он задыхается, закружилась голова и он едва не упал.
Было совсем темно, на перекрестках протягивали цепи, и их концы, падая на землю, тяжело звенели. Он может пойти сейчас только к Марьям — ее лавка открыта допоздна и она не ложится, присматривая за посетителями.
Все еще кружилась голова. Хасан закрыл глаза, надеялось, что это пройдет, и действительно, стало немного легче. Он пошел медленней, опираясь на какую-то палку, подобранную на улице. Внезапно его ослепил яркий свет факелов. Их красное пламя, окруженное черными космами дыма, освещало гримасничающие лица — у одного из-под шапки будто высовывались рога, другой показывал необычайно длинный красный язык. Хасан вздрогнул — именно такими должны быть черти, пляшущие над телами грешников в адском пламени.
— Эй, ты кто таков? — окликнул его хриплый голос.
Хасан опомнился — это ведь ночная стража.
— Я упал и повредил ногу, и сейчас иду домой. А за вашу заботу, добрые мусульмане, возьмите этот дар.
Поэт бросил стражникам несколько серебряных монет, один из них ловко подхватил деньги:
— Это почтенный человек, пусть проходит!
Хасан пошел дальше, но у него дрожали ноги и сильно билось сердце — все стояли перед глазами страшные рожи, освещенные адским огнем. Марьям посмотрела ему в лицо и сразу увела в заднюю комнату. Молча поставила перед ним стеклянную чашу с лимонным напитком, яблоки, блюдо с фисташками.
— Дай мне бумагу и калам,
Марьям подала ему несколько листов бумаги, вопросительно взглянула.
— У меня умер сегодня сын, — коротко сказал Хасан. Марьям подала ему чернильницу и калам:
— Напиши стихи о нем, и тебе станет легче. У вас, поэтов, чувства долго не держатся в сердце, все выливается в слова.
Хасан вздохнул: может быть, эта иудейка права. Ведь стихи уносят часть сердца. Кто-то сказал о нем: «Стихи Абу Али выходят из сердца и попадают прямо в сердце, а крики других поэтов идут не дальше ушей». Он взял калам, и ему представилось крошечное сморщенное лицо ребенка, похожее на вялый плод инжира. Но ведь так не напишешь! Он начал стихи со строк:
«Клянусь жизнью твоей, смерть не оставила нам никого живого,
Она выклевала, как ворон, ему глаза в то злосчастное утро.
Как будто я обидел смерть, заимев сына, который был бы мне опорой.
В то время, когда придет старость и седина».
Хасан писал, и постепенно тоска отходила куда-то, действительно становилось легче, будто, как сказала Марьям, вся боль перешла в слова.
— Я останусь сегодня у тебя, — сказал он девушке. — А если меня будут спрашивать, скажи, что я утонул вон в том кувшине.
— Хорошо, — кивнула Марьям. — А сейчас отдохни.
Он проснулся и не понял, утро сейчас или вечер. Слабый розовый свет отражался на бледном потолке, проходя сквозь узкое оконце.
Хасан заставил себя вспомнить, что было вчера, но сморщился от стыда и отвращения — будто перед собой увидел он Ибн Мухарика и самого себя, глупо смеющегося, жалкого… Потом прислушался — кто-то, видно, хотел войти к нему, а Марьям не пускала. Наконец она замолчала, и в комнате появился Ибн Мухарик в новой джуббе, зеленой, которую накануне залили жиром; на полах и теперь еще кое-где виднелись пятна, но уже сильно побледневшие, наверное, слуги Ибн Мухарика потрудились, вымывая жир.
— Абу Али, повелитель правоверных требует тебя, повинуйся эмиру эмиров!
Хасан повернул голову, не вставая:
— Как ты нашел меня?
— Кто же не знает, где искать Абу Нуваса? В кабаке у неверных, конечно, пока он не раскается и не прибегнет к Аллаху, Господу миров. Повелитель правоверных уже не раз спрашивал о тебе. Завистники распустили языки — конечно, и я в их числе. Ибрахим например, говорит: «Это грешник, пьяница и бродяга, он любит общаться с чернью и всяким сбродом, ходит по кабакам и прелюбодействует». Но Амин всякий раз отвечал: «Только человек, обладающий подобным остроумием, образованностью и совершенством, достоин быть собеседником халифа». Пойдем, Абу Али, халиф скучает без тебя.
Хасан отвернулся к стене, ничего не ответив. Но Ибн Мухарик не отставал:
— Пойдем, Абу Али, повелитель правоверных ждет и будет недоволен, если ты опоздаешь.
Хасан поднялся на постели:
— Разве ты не видишь, что я пьян? — раздраженно спросил он — Не могу же я в таком виде идти к имаму всех мусульман, ведь пьянство — грех и запрещено нашей верой!
Ибн Мухарик засмеялся:
— Ты действительно остроумный человек, все знают это, а сейчас пойдем, халиф не любит ждать!
Хасан в бешенстве вскочил:
— Разве ты не понимаешь, что я не хочу идти сегодня и не пойду, хоть бы меня разрубили на двадцать четыре куска, или на сорок восемь! С халифами могут постоянно общаться только те, которые смотрят им в руки и не поступают иначе как по их воле. А я вхожу к Амину и думаю только о том, как бы уйти от него, потому что в его дворце я не принадлежу себе. Лучше гореть в аду, чем жариться на угольях страха и унижения!
— Но ведь Амин благоволит тебе, и ты не раз говорил, что он тебе нравится.
— Да, он мне нравится, как всякий белолицый молодец-гуляка, но я не хочу продаваться целиком даже за мешок жемчуга, хватит с них моего языка. Иди, Ибн Мухарик, и скажи, что застал меня бесчувственно пьяным, да опиши все это посмешнее, чтобы твой рассказ пришелся по вкусу повелителю правоверных.
Мухарик вздохнул и, с трудом поднявшись, вышел, а Хасан снова повернулся лицом к стене и попытался уснуть, но напрасно. Ему показалось вдруг, что пол под ним проваливается, снова закружилась голова.
Хасан сел, внезапно ударила мысль: ребенка похоронили без него! Он вспомнил его жалкое сморщенное личико и заплакал, как не плакал никогда в жизни. Правда, у него есть еще дети от жены и других наложниц, но эта нравилась ему больше всех, и он хотел, чтобы ее сын остался жить после его смерти. В глаза бросился листок со стихами на смерть ребенка. Взяв его, Хасан написал под ними:
Смерть близка к нам
И не хочет покинуть нас.
Каждый день я слышу вопли,
Каждый день кричат плакальщицы.
Сердца горюют и плачут,
И стонут, и слышны крики.
До каких пор ты будешь веселиться?
Беспечно шутить и смеяться!
Ведь смерть каждый день
Может ударить по огниву твоей жизни!
Поступай же так, словно завтра
Наступит мрачный день, полный ужасов.
Пусть не прельщает тебя мир,
Ведь его блага для тебя не вечны.
Ненависть к миру — твое украшение,
А любовь к нему — твой позор!
Книга V
XXIX
— Привет тебе, Абу Али, да пошлет Аллах несчетные милости твоему дому!
— И тебе привет, Абу Муххамед, добро пожаловать, но что у тебя за благочестивый вид?
Аль-Уттаби с усмешкой посмотрел на Хасана:
— Нет, достойнейшей господин, это ты стал знаменитым благочестивцем. Об этом уже говорит весь Багдад.
Хасан с удивлением посмотрел на Уттаби:
— Что же говорит весь Багдад?
— Говорят, то Абу Нувас раскаялся, ходит босиком в мечеть пять раз каждый день, даже в дождь по грязи, отрекся от вина и от своих прежних заблуждений и пишет только стихи, предостерегающие от адских мук и призывающие к праведной жизни.
— Кто говорит это? — спросил Хасан в бешенстве. — Я уже стал шутом повелителя правоверных, не хватает мне только превратиться в посмешище для багдадских гуляк и являть собой осла из набожных слов!
Хасан хлопнул в ладоши. Появился растолстевший и важный Лулу.
— Пошли к Марьям, вели ей доставить два бурдюка с вином получше для моих друзей, и пусть нам прислуживает ее брат. А потом пригласи ко мне всех моих друзей и тех, кто раньше считался другом, и прикажи потом приготовить все, что нужно, и побыстрей.
Получить приглашение от любимого поэта халифа, прославленного Абу Нувасу, считается честью, тем более что он теперь реже устраивал пирушки — вечерами его требовал к себе Амин, а в другое время он был утомлен. Встретиться с ним легче всего у Марьям — там он часто занимался с учениками, диктовал им свои стихи, исправлял писанное ими, иногда читал молодым любимых древних поэтов.
