Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.2
Огневанно поскакал к воеводческой избе. Прокофий и Захар — пьяней вина — лежали на лавках с девками. Истома выхватил плетку, девки с визгом кинулись в сени. Пашков рванул Прокофия за ворот рубахи, приподнял.
— Не до гульбы ныне, воевода!
Ляпунов — глаза мутные, курослепые — что-то невнятно промычал и повалился на лавку. Истома зло плюнул и выскочил из избы. Выговаривал Прокофию на другой день:
— Срам глядеть на твое войско. Не рать — пьянь кабацкая. Не рано ли в гульбу ударился?
— А чего бы и не погулять? — ухмыльнулся Ляпунов. Ухмыльнулся нагло, с издевкой. — До самой Москвы дошли, пора и повеселиться.
— Не время! Прекращай пиры, пока худа не дождался.
— Худа?.. Это какого же худа, воевода? У нас ныне все слава богу. И Шуйского в Москве заперли, и Престольную как медведя обложили, и Большого воеводу над собой поставили. Как тут чарочку не опрокинуть?
— Не юродствуй! Без Болотникова нам Москвы не взять. Кишка тонка.
— Куда уж нам без лапотника, — продолжал изгаляться Ляпунов. — Пропадем, загинем. Спасай, Иван Исаевич, воеводствуй! Мы ж — холопишки твои верные. И Ляпунов, и Пашков земно челом бьем, — Прокофий Ткнулся широким лбом о пол.
— Не юродствуй, сказываю! — сорвался на крик Пашков, и гневливое лицо его побагровело. — Не юродствуй, Прокофий! — сел на лавку. Малость поостыв, сурово молвил: — Болотников ныне сильней, ему и первое место. И неча о том плакаться. Мы ж покуда не так и опасны для Шуйского. Вдвое, втрое войско наше увеличить надобно. Слабы мы без Болотникова. Слабы, Прокофий!
— Слабы? А кто ж Шуйского под Ельцом и Троицким наголову побил? О ком слава по всей Руси гремит? Не о нашем ли дворянском войске? Речь Посполитая — и та в ладоши хлопает. Виват! Знатно Шуйского разбили… Дивлюсь твоим речам, Истома Иваныч. Войско наше как никогда в силе.
— Видел вчера твое войско, — колюче глянул на Ляпунова Пашков. — Пьянь на пьяне сидит и пьяного погоняет. Срам! Доведись самая малая рать Шуйского — и костьми ляжет все твой войско. Вновь сказываю: прекращай гульбу, Прокофий. Москва — не Елец. Боле крепкое войско надобно. И не гулящее! А коми не остановишь, пеняй на себя.
С Ляпунова ухмылку будто ветром сдуло, лицо стало спесивым.
— Кому это ты угрожаешь, Истома? Дворянину Ляпунову, коего все Московское царство давным-давно ведает?! Не забывайся, мелкота веневская!
Пашков зашелся от гнева. Захотелось выплеснуть из себя злое, обидное, но все же сдержал себя, сдержал с трудом, чувствуя, как лицо покрывается испариной.
— Негоже нам ныне, Прокофий Петрович, родами считаться. И не моя вина, что не тебя в Рязани старейшиной поставили. Такова была воля дворянского войска. Ныне же не обессудь и не посчитай за срам у меня во вторых воеводах походить. Дело у нас общее — боярского царя спихнуть. А для того единенье надобно. От тебя ж покуда — чванство да гульба. Худо то, Прокофий! Приди в себя, проснись…
— Сам ведаю! — криком оборвал Истому Ляпунов. Горячий, необузданный, схватился за саблю. — Не учи, веневский сотник! — пнул ногой дверь в сени, загремел. — Фомка!.. Фомка, дьявол! Тащи бочонок и кличь начальных!.. Девок кличь, гулять буду!
Пашков укоризненно покачал головой.
В тот же день в стане Прокофия Ляпунова разыгралась кровавая буча. Дворянин Никита Васюков в пьяном угаре зарубил ратника из «даточных» мужиков. Мужики подняли Васюкова на копья. Набежали дворяне с саблями.
— Бей сиволапых!
Но «сиволапые» не устрашились и убили пятерых дворян. Ляпунов рассвирепел:
— В куски изрубить бунтовщиков! Коня!
Но до коня Прокофий так и не добрался: его удержали начальные люди, удержали насильно. Выпусти Ляпунова — и беды не избыть. Пьяный он и подавно неукротим, может и себя погубить, и войско опустошить. Уговаривали:
— Мужичья в рати боле половины. Не с руки нам ныне с лапотниками квитаться. Побереги дворян, воевода!
Но Ляпунов раскидывал начальных и рвался за порог. Пришлось связать Прокофия.
Похмелье было тягостным. На монастырском погосте хоронили убитых дворян. Батюшка на рысях (ветрено, стыло, секучий снег леденит щеки) бормотал заупокойные молитвы, а Ляпунов зло глядел на мужиков с заступами; лица их замкнуты, ни печали, ни покорства в глазах. Навозные рыла! Будь другое время — живьем бы в землю зарыл. Эк взяли волю на господ руку поднимать. Погоди, дай срок, за каждого дворянина ответят, о воле и помышлять забудут. В крови захлебнутся!
Возвращаясь в свою воеводскую избу, Ляпунов видел все те же злые, непокорливые глаза мужиков. «А что, как ночью скопом навалятся? — резанула неожиданная мысль. — Перебьют — и к Ивашке Болотникову».
И эта мысль настолько крепко засела в голову, что тотчас повелел утроить охрану воеводской избы.
А тут новая напасть. Примчал гонец Семка Хохлов из Рязани, ошарашил:
— Мужики заворовали, воевода! Поместья зорят и жгут, хлеб из житниц тащат. Вся рязанская земля взбунтовалась.
Ляпунов принялся стегать Семку плеткой; вымещая злобу на гонце, бесновато орал:
— Смерды, нечестивцы, паскудники!
Едва не до смерти забил Семку. Затем велел позвать в избу дворян, что из начальных. Услышав о мужичьем бунте, дворяне зашумели:
— Мы тут за их Красно Солнышко воюем, а они усадища наши громят!
— Ивашкиных грамот наслушались! Сам первый вор и мужичье воровать наущает.
— Неча нам тут боле делать! — взорвался Захар Ляпунов. — Айда в Рязань спасать поместья. Накажем мужиков! Немедля надо сниматься!
Слова брата всколыхнули было и Прокофия. Подмывало подняться и решимо кинуть: идем на Рязань, идем карать мужиков!.. И все же каким-то чудом остановил себя.
— Обождать надо, дворяне. Домой всегда успеем. Наша судьба ныне здесь.
Уж слишком многого ждал от похода на Москву Прокофий Ляпунов! Не любы были ему ни высокородцы-бояре (все у них), ни сам боярский царь Василий: покуда правят бояре на Руси, дворянам ни в почете, ни в славе не быть, век ходить униженными по царским задворкам. «Нам нужен свой царь, дворянский! — говорил Прокофий. — Такой, дабы на одних дворян опирался. Нас на Руси десятки тыщ, и, не будь дворянского войска, давно бы топтали Московию иноземцы. Бояр же — хилая горстка. Хватит им верховодить. Настал наш черед у трона стоять!»
С теми заветными думами и двигался Ляпунов к Москве, но чем ближе его рязанское войско приближалось к столице, тем все смятенней и тягостней становилось на душе воеводы. И виной тому — мужики. Они, треклятые! Побросали сохи, вышли из сел и деревенек и огромнейшей ратью пошли на Москву. И как пошли! Зверски, угрозливо, зоря поместья и вотчины, убивая бояр и дворян. Шли и кричали: «Довольно с нас боярской кабалы. На себя хотим хлеб растить. Добудем волю!»
Клич был такой могучий, что Прокофию становилось не по себе. А вдруг мужичье и в самом деле Москву возьмет, что тогда? Не кинется ли с оружьем и на тех дворян, что оказались с ними в одном войске?
Страшно становилось Прокофию. Начал колебаться. (Да и только ли он!) На верном ли пути? В воровском ли стане его место?
Подтолкнул Прокофия тайный посланник Шуйского. Царь посулил Ляпунову крупное поместье и высокий чин думного дворянина. Через несколько дней — все это время Прокофий скрытно сносился с царем — дворянское войско Ляпунова, воспользовавшись «мглою и непогодою», перешло на сторону Василий Шуйского.
Глава 13
Послы Московские
Весть об измене воевод Ляпуновых и Григория Сунбулова застала Болотникова неподалеку от Донского монастыря. Выслушал молча, окаменело. Иуды! Подлые переметчики. Предали народное войско в самое неподходящее время. Вот оно, господское нутро! Пойдет ли барин на барина? Никогда того не будет. Ворон ворону глаз не выклюнет. Плевать барам на простолюдина. Лишь бы шкуру свою сберечь, себялюбцы!
Весть была и в самом деле черная. Дворяне не только пошли на раскол, но и на явную измену. Войско поубавилось. Что скажут теперь повольники, не повлияет ли бегство дворянской конницы на их решимость? Не посеет ли сомненье? Лазутчики царя и патриарха и без того мутят рать. Грозят божьей карой и отлучением от церкви, пугают великим войском, что идет на выручку Москве, страшат ордынцами, что вот-вот несметными полчищами хлынут на Русь… Тяжко, тяжко устоять мужику и холопу. Какую ж надо иметь веру в себя, чтоб не дрогнула душа!
И все же устоят, непоколебимо думалось Болотникову, непременно устоят! Не для того народ дошел с боями до Москвы, чтоб поддаться кривде Шуйского. Не смутит народ и подлая измена дворян. Лишний раз поймет, что баре не были и никогда не будут пособниками черного люда. Мужику с барином не по пути. На свою мужичью силу надейся, а сила та неиссякаема. Не видать переметчикам счастья, ждет их неминучая расправа. Для продажной псины — кол из осины!
