Королева Бона. Дракон в гербе - Аудерская Галина

Епископ бросил на нее быстрый взгляд и тут же опустил глаза. И в свою очередь спросил ее, подбирая слова, словно бы после раздумья:

— А вы, ваше величество, хотели бы видеть его в каком-нибудь отдаленном приходе?

— Зачем же? — возразила она. — Краковский каноник, королевский сын, достоин и епископского сана. Я слышала от канцлера Алифио, что виленское епископство до сих пор не имеет своего пастыря.

Мендзылеский не скрывал удивления:

— Стало быть, наисветлейшая госпожа, вы уже слышали и о том, как дорожит его величество литовскими землями? Носит их в своем сердце?

— Я знаю, что государь был великим князем Литовским еще до того, как стал коронованным монархом всей Польши. А познакомившись с великим гетманом Острожским, слышала из его уст в Моравице, сколь важно сохранить узы, соединяющие эти народы.

— Острожский, доблестный полководец, герой Орши, разумеется, не мог не вспомнить об этом, приветствуя будущую королеву. А что касается Яна… — размышлял Мендзылеский, — я, как доверенное лицо примаса Лаского, мог бы повторить его преосвященству пожелание вашего величества.

— Ах нет, — возразила она, — это пока что еще только семена мысли, брошенные для ростков. Не буду скрывать, что тогда пани Катажина была бы вместе с сыном-епископом далеко от нас.

Мендзылеский нахмурил брови.

— Может быть, Катажина Косцелецкая чем-то оскорбила вас, светлейшая госпожа?

Он ожидал всего, но только не взрыва смеха.

— Меня? Запомните, ваша милость, мещанка из Моравицы, даже выданная потом замуж за коронного подскарбия, не может оскорбить Бону Сфорцу, внучку неаполитанского короля и польскую монархиню. Но пан подскарбий уже более трех лет как в могиле, сыну самое время стать достойной опорой матери. Молчите… Я и так догадываюсь, что вы хотите напомнить мне о дочке Косцелецких — Беате. Обе принцессы любят ее, привыкли играть с нею. Bene. Пусть остается тут. Не как заложница, это было бы смешно, а просто под моей опекой. Это красивая девочка и, признаюсь, нравится мне.

— Быть может, встречи с ней будут тяжелым воспоминанием для короля? — заметил епископ.

— Что с того? Я буду воспитывать ее вместе с королевскими дочками, выдам замуж так, чтобы не разлучать с матерью и братом. Кто знает, быть может, за сына князя Острожского Илью, того самого, о котором с такой гордостью рассказывал мне великий литовский гетман?

Мендзылеский долго молчал, обдумывая ее слова, наконец промолвил:

— Вы загадываете слишком далеко, госпожа, не знаю, что бы я мог вам посоветовать. Но было бы хорошо, если бы Ян, получив епископство, стал верным стражем отцовских интересов в Литве, а Беата — доверенным лицом в столь любимой нашим господином Вильне. Об одном лишь я хотел спросить вас, ваше величество, если позволите: этот план предложил вашей милости канцлер Алифио, или же он был обдуман и выношен вами?

Она снова рассмеялась, на этот раз искренне.

— Только мною, — сказала она с победоносной ноткой в голосе. — Алифио будет после вас вторым человеком, который об этом узнает, а его величество король — третьим. Надеюсь, вы, ваше преосвященство, выразите свое согласие, на которое я очень рассчитываю.

Она встала, и Мендзылеский понял, что этими словами она решила закончить свою аудиенцию.

Неужто эта женщина, столь непохожая на первую жену короля, хочет сделать его своим наперсником? Бона. Недаром она носила такое имя. Хорошая, канцлерская голова? А быть может, хороший ловкий игрок?

В башне у астролога господствовал полумрак, но шар, в который он вглядывался вот уже несколько минут, горел удивительно чистым блеском. Королева выступила вперед, отодвинув Марину, и не спускала глаз с предсказателя. Наконец он сказал:

— Родится под знаком Козерога. В январе…

— Это я знаю и без вас, — нетерпеливо прервала она. — Но верно ли, что это будет младенец мужского пола? Сын?

— Звезды говорят, что дитя будет окружено почестями и славой. Будет носить корону.

— Он?

— Я сказал — дитя, — отвечал маг.

— В Польше обычно королями выбирают мужчин. Стало быть, вы сказали — сын, — настаивала Бона.

— Светлейшая госпожа…

— Ваmbino? Мальчик?

— ЭТОГО Я пока сказать не могу. Может, через неделю? В начале января?

— Значит, когда уже родится, да? — крикнула она в ярости. — Bene. Пришлю к вам гонца, и тогда будете знать точно! Совершенно точно, что сын.

Она била кулаками по столу, в такт своим угрозам, и Марина в страхе отступила назад. Давно уже она не видела свою госпожу в такой ярости.

Теперь Бона стала осторожней, реже бывала в том крыле замка, где резвились королевские дочери, и, казалось, была занята лишь собой. И в эти дни неожиданно пришла весть о смерти главы династии Габсбургов императора Максимилиана.

— Ему минуло всего шестьдесят, а он уже распростился со своим титулом римского короля и императора. Что будет теперь, Алифио? — спрашивала она.

— Я полагаю, — отвечал канцлер, — что внук его Карл, который вот уже три года как правит в Испании, не захочет покинуть Мадрид. Главным претендентом на корону Габсбургов остается его брат Фердинанд Австрийский.

— Не терплю Фердинанда. Заносчивый, властолюбивый юнец.

— Но на пути его может встать муж более зрелый, лет на десять постарше, и уже прославившийся в боях за Милан — французский король Франциск, а может, и аглицкий — Генрих Восьмой.

Она улыбнулась его словам, как удачной шутке.

— Разве что первым прискачет на выборы, загнав насмерть подаренную мною кобылу. Нет, едва ли он, хотя я предпочла бы его или даже Франциска обоим родичам Максимилиана.

— Жива и полна сил матушка вашего королевского величества, принцесса Изабелла.

— Но она не вечная. Меня же Максимилиан просватал за Сигизмунда как раз для того, чтобы я была подальше от Италии и борьбы императора за италийские герцогства.

Алифио склонил голову.

— Светлейшая госпожа, вы судите мудро, но вредите своему здоровью, хлопоча о столь сложных материях. Электоров — семь, трудно предугадать, кому они захотят отдать свои голоса.

— Но вовсе нетрудно отправить во Франкфурт послов, которые могли бы повлиять на чешского электора. Племянник моего супруга не захочет голосовать иначе, нежели этого пожелает наш король.

— Поляки будут в свите чешского электора, но разве один голос может что-то решить в столь важном деле?

На этот раз она взвилась от негодования.

— Послы для того и существуют, чтобы собирать вокруг себя сторонников. Будь я сейчас поздоровее, я сама поговорила бы с теми, кого его величество, опекун малолетнего Людвика, определит посланниками во Франкфурт.

— Светлейшая госпожа сейчас должна заботиться только о себе, ни о ком и ни о чем больше.

Она выпятила губы. Хотя лицо у нее слегка отекло, стало массивным, рот по-прежнему оставался ярким и свежим.

— Мне кажется, что я успею набраться здоровья и сил, прежде чем его величество выберет и пошлет своих людей.

Одним из них оказался влоцлавский епископ, многолетний королевский секретарь Мацей Джевицкий, и именно его Бона пригласила в свои покои. Не пытаясь даже скрыть собственных планов, она спросила его сразу:

— Скажите, епископ, вы сторонник Габсбургов?

Он минуту раздумывал, глядя на ее отяжелевшую фигуру. Пощадить ее или сказать правду? Должно быть, решил выбрать второе, потому что сказал:

— Так мне по крайней мере казалось. Но если вы, ваше королевское величество, сумеете убедить меня, что я заблуждаюсь, я готов положить все снова на чаши весов.

Бона хлопнула в ладоши, и на пороге покоев тотчас же появилась верная Марина.

— Принесите свиток, который я привезла из Италии, — приказала она. — От наших вассалов в Бари я получила свадебный подарок — карту Европы. Дар поистине бесценный.

Карта была цветная и в самом деле необыкновенно эффектная, и, когда Марина разложила ее на столе, епископ с любопытством склонился над ней. Королева стала напротив, и ее тонкие, изящные пальцы медленно водили по линиям границ.