Милий Езерский - Марий и Сулла. Книга первая
— Скажи, господин, кто же, по-твоему, должен стоять у власти, если ты порицаешь все сословия?
— У власти будет стоять один человек: вождь, и главенство его признает сенат…
— Царь?
Он не ответил, точно не слышал вопроса, и продолжал после минутного молчания:
— Он повернет железной рукой республику к древним временам, чтобы жизнь стала такой же, как до Пунических войн. Плебс и всадники должны знать свое место!
Мельком взглянула на него и вздрогнула: лицо его, принявшее жестокое выражение, пылало, губы подергивались, а глаза горели, как у дикого зверя. Вдруг он рассмеялся:
— Какие странные разговоры ведем мы ночью, после нападения злодеев! Ты находишься, девушка, во власти незнакомого человека, который может оказаться, неожиданно для самого себя, разбойником! Ты не боишься меня?
Нагнулся к ней, она близко увидела его мужественное некрасивое лицо, чувственные губы, запах крепких духов ударил ей в голову, но она не отстранилась.
— Нет, не боюсь.., Я долго думала о том, где увидела тебя впервые, и вот наконец вспомнила: Дядя Авл, рассказывая о пиршестве у Метелла, показал мне тебя на улице, и твои золотистые волосы остались у меня в памяти. Там, на пиру, один всадник оскорбил какую-то плясунью, а вступившегося за нее патриция обозвал дурным словом. Патриций подошел к обидчику и ударом кулака свалил его на землю… Скажи, ты не Люций Корнелий Сулла?
Он опять промолчал, задумчиво шагая рядом с девушкой. Ему приятно было, что она, привлекательная и умная, рассуждает, как взрослый мужчина, но досадно, что ее родные тяготеют к плебсу…
Когда Юлия, указав на дом Цезарей, стоявший на углу какой-то невзрачной улицы, объявила, что они уже пришли, он просто сказал:
— Прощай.
— Благодарю тебя за великодушие, — вздохнула девушка, — мой дядя…
— Твой дядя и брат — враги патрициев, значит - и мои враги, — резко ответил он и остановился.
Смотрел, как белый ее пеплум мелькал в темноте, и ему казалось, что с ним улетала от него душа Юлии.
Круто повернулся и быстро зашагал. Вскоре его крепкая фигура пропала во мраке одного из переулков.
IX
Спустя несколько дней Квинт Цецилий Метелл праздновал выздоровление жены от опасной болезни, и Марий, успевший увидеться с ним и хитростью войти к нему в доверие, получил приглашение на пир.
Треножники с вазами, столики и столы, кресла и скамьи загромождали атриум. Он жужжал голосами гостей, сверкал женскими одеждами, расшитыми серебряными и золотыми блестками, искрился драгоценными камнями, пестрел мозаикой пола, благоухал запахом духов, чеснока и пота.
Высокие светильники ярко горели, потрескивая и мигая, и фитили чадили.
Войдя в атриум, Марий взглянул в зеркало, находившееся у входа, и оправил на себе тогу. Блестящая поверхность отразила большую голову с всклокоченными волосами, которые не поддавались действию гребня, круглое красно-бурое, обросшее лицо и черную неподстриженную бороду, тоже всклокоченную.
Не смущаясь своей наружностью, Марий оглядел исподлобья гостей, отыскал в толпе Квинта Цецилия Метелла, обритого широкоплечего патриция с умными, быстрыми глазами, который беседовал у имплювия с всадниками, а у входа в таблинум увидел его братьев: Люция Далматского и Квинта Балеарского.
Оставив всадников, хозяин пошел навстречу гостю. Но не успел он подойти к нему, как лицо Мария побагровело, кулаки сжались.
Квинт Цецилий Метелл оглянулся. Марий не сводил глаз с Суллы; окруженный толпою женщин, золотоволосый патриций беседовал с ними, и взрывы хохота потрясали атриум.
— Сулла! — шепнул он, направляясь к нему.
Но Метелл удержал его:
— Прошу тебя, успокойся и расскажи, отчего взволновала тебя встреча с этим молодым человеком.
Выслушав Мария, амфитрион улыбнулся:
— Не обращай внимания на дерзкие проделки этого человека. Все говорят, что он ведет гнусный образ жизни, но я не мог не пригласить его: он принадлежит к старинному роду и, кажется, не лишен дарований…
Метелл не кончил: к ним подходил Сулла; в его глазах искрился смех.
— А, старый знакомый! — воскликнул он, взглянув на Мария, и тотчас же повернулся к Метеллу: — Мы поспорили немного на набережной, и я, — обратился он к Марию, — призываю в свидетели всех богов и Ромула-Квирина, что не хотел обидеть сподвижника Сципиона Эмилиана! Я высоко ценю, пропретор, подвиги и деятельность, которыми ты прославился в Испании, и надеюсь, что в будущем твое имя прогремит по всей республике, как громы Юпитера Капитолийского… Не сердишься?
Слова Суллы смягчили сердце Мария. Он улыбнулся и первый протянул руку.
— Если я тогда, — подчеркнул он, — обидел тебя, забудь и не сердись.
Метелл был доволен их примирением, но не предполагал, что за словами Суллы таились холодная ненависть, тогда как Марий искренно высказывал свои чувства.
В это время в атриум входили Цезари — Авл, Секст и Юлия. Шепот пролетел по атриуму, точно залепетали листья, тронутые ветерком;
— Прекрасна! Божественна!
— Какие руки и глаза! Какой цвет лица!
Высоко подпоясанная, чтобы казаться стройнее, Юлия и без того была стройна. С шеи свисала на грудь золотая цепь с драгоценными камнями, в ушах сверкали продолговатые серьги, на руках — серебряные змеевидные перстни. А на голове сияла золотая диадема.
Марий и Сулла, стоя рядом, любовались девушкой. Рука Мария то приглаживала непослушные вихры, то тянулась к всклокоченной бороде. Он волновался.
Сулла был спокоен. Легкая улыбка блуждала по его губам. Он перевел глаза на дядю-претора и брата-квестора. Авл был муж пожилой, с сединой на висках и бороде, а Секст значительно старше сестры. Оба держали себя гордо и независимо, а Метеллам дружески пожимали руки, хотя были только знакомыми, а не друзьями.
Юлия узнала Суллу и, вспыхнув, опустила глаза.
Он подошел к ней, поклонился, похвалил ее дорогую одежду, сказал, что рад видеть такую прелестную девушку, которой все восхищаются, «даже бородатые дикари» (это был намек на Мария), и отошел, не взглянув даже на обоих Цезарей.
Марий с завистью смотрел на Суллу.
— Ты давно знаком с этой красавицей? — шепнул он. — Расскажи, кто она, какого поведения, кто эти мужи, сопровождающие ее, где живут, богаты ли и пользуются ли влиянием в Риме?
— Все это меня мало занимает. Я познакомился с ней, как знакомятся все — на пирах, в амфитеатре или на прогулках. Об остальном спроси у амфитриона.
И, отвернувшись от него, направился к Метеллам.
— Югурта обнаглел, — говорил Балеарский, щуря близорукие глаза, — он приказал Бомилькару, своему сановнику, тайно умертвить Массиву, а когда Альбин раскрыл преступление и Бомилькар сознался, Югурта сумел так повести дело, что убийцу отпустили на поруки пятидесяти царских сановников. Потом Бомилькар исчез — очевидно, Югурта отослал его в Нумидию…
— А сенат? Неужели отцы государства не заключили царя в Мамертинскую темницу? — спросил Далматский.
— Увы, — вздохнул Квинт Цецилий, — сенат приказал ему удалиться из Италии. И он поспешил уехать в сопровождении нашей стражи. Центурион, сопутствовавший ему, говорит, что царь молча оборачивался на Рим и, наконец, воскликнул: «Вот продажный город, который погибнет, если найдет покупателя!»
О, позор, клянусь Марсом-мстителем! — вскричал Балеарский. — Неужели центурион смолчал, слыша глумление варвара?
— Центурион заколол бы его, как свинью, но, понимаешь, приказ об охране царской особы — приказ!
Сулла громко засмеялся, и братья повернулись к нему.
— Приказ? — переспросил он, пожимая плечами. — Я бы не задумался наказать его со всей строгостью, какой он заслуживает.
Марий стоял, прислонившись к колонне. «Нужно ехать на войну, добиваться консулата, — думал он, — но прежде всего я должен разбогатеть и выгодно жениться… Ох, Юлия! Юлия! Прекрасная, как Венера, строгая, как Диана, мужественная, как Минерва, ты покорила мое сердце и будешь моей Юноной, клянусь небожителями! Иначе жизнь станет для меня тягостью!»
Гости занимали уже места за столами. Марий отыскал глазами Цезарей и возлег рядом с ними.
X
В этом году зима была суровая, и римляне рано надели теплые тоги. С ноябрьских ид по ночам и утрам шли холодные дожди, а в пятый день декабрьских календ выпал густой снег, Вскоре он растаял под лучами солнца, и несколько суток стояла оттепель с туманами и пронизывающей сыростью. Спустя неделю снег опять покрыл землю, подул холодный Борей и сковал морозом лужи. Даже вдоль берегов Тибра появилась хрупкая корка льда. Солнце скрылось.
В шестнадцатый день римских календ ветер утих, пошел снег крупными хлопьями.
Но улицы, несмотря на холод, жили напряженной жизнью. Рабы и невольницы, кутаясь в плащи, спешили разнести подарки, посылаемые господами друзьям и знакомым. Торговцы готовились закрыть лавки, торопясь продать товары.
