Милий Езерский - Марий и Сулла. Книга первая
Обзор книги Милий Езерский - Марий и Сулла. Книга первая
Милий Викентьевич Езерский
Марий и Сулла
Книга первая
I
В плодородной долине между деревней Цереатами и зелеными холмами, среди которых мчалась быстрая речка, дремали в тени деревьев три домика.
Справа от них колосились рожь и пшеница, слева шумели на ветру кустарники и виноградник, а ближе к воде шептались оливковые насаждения. И совсем недалеко звенела детскими криками и пронзительными голосам» женщин небольшая деревушка.
А в долине — тишина. Однообразная жизнь трех семейств была похожа на длинную серую дорогу, давно не оглашаемую стуком колес и шагами пешеходов. И жилища казались забытыми, — даже вести из Рима добирались сюда медленно, как безногие калеки.
В домиках жили земледельцы: в одном — старуха, вдова кузнеца Тита, Мульвий и Тицииий — его сыновья, и юная дочь; Тукция — жена Тициния, дочь портного Мания; в другом — хромоногий Виллий, брат Тукции, и в третьем — родители Гая Мария, служившего в то время пропретором в Испании, «любимца великого Сципиона», как с гордостью величали его отец с матерью. При стариках находились раб и невольница, подаренные сыном.
Три семьи, издавна связанные дружбой, объединившись после долгих скитаний и невзгод для совместного труда, работали от рассвета до сумерек на неразмежеванном поле, плодов между собой не делили, пользуясь ими по потребностям, а излишки продавали на рынке в Арпине и вырученные деньги расходовали, поуказаниям стариков, на покупку одежды, обуви и предметов домашнего обихода. В праздники они обходили свое поле, виноградник, оливковые посадки, огороды и садики, любовались всходами и заранее радовались урожаю, который, по приметам, известным только хлебопашцу, обещал быть обильным. И в теплых молитвах благодарили Вакха и Цереру за милость и щедрость.
Однажды вечером, когда солнце садилось в розовом сиянии за виноградником, Мульвий и Тициний возвращались из города. Уже по тому, что всегда спокойный Мульвий ругался, подгоняя лошадей, а Тициний сидел на мешках с зерном, хмуря густые черные брови, и не смотрел на вышедших из хижин друзей, — видно было, что случилась какая-то неприятность.
Жена и мать молча остановились, а подошедший Виллий спросил:
— Так же ль, как всегда, Меркурий с нами?
— Меркурий, Меркурий! — зарычал Тициний, спрыгивая с повозки. — Сколько стадиев проехали, сколько… Тьфу! — плюнул он. — Вот тебе рожь и все остальное…
И он принялся разбрасывать привезенные плоды, топтать их ногами.
Виллий смотрел на него злобно и презрительно.
— Топчи, топчи! — указывал он на рассыпанные яблоки, вздрагивая от гнева. — Неужели боги пошлют дуракам еще больший урожай за такое пренебрежение?
Тициний вспыхнул, шагнул к Виллию. Ссора казалась неизбежной, но с повозки слез Мульвий, встал между ними, похлопал лошадей по шее и стал собирать яблоки.
— Зачем расшвырял? — говорил он, пожимая плечами. — Виной не Меркурий, а торговцы…
И он рассказал подошедшим старикам, что вольноотпущенники Метелла скупали в этот день только лучшие фрукты, а о хлебе кричали: «Кому он нужен? Сицилия, Кампания и завоеванные страны пришлют нам его даром!»
— Так мы ничего и не продали, — закончил свою речь Мульвий.
— С тех пор, как приехали в свою виллу сыновья Метелла Македонского, — вмешался Тициний, — жизнь опрокинулась, как чаша, задетая пьяницею: хлеб стал ненужен, у Метеллов своего вдоволь. А так как плодовые деревья в господских садах запущены, то вольноотпущенники набрасываются на лучшие яблоки и виноград…
Марий покачал головою.
— Время тяжелое, — вздохнул он, — хлеб придется сеять только для себя, — вот эту полоску, — указал он на поле, — а на остальных сажать оливковые деревья…. Виноградник же увеличим и займемся приготовлением вина…
Предложение было ново, и высказаться никто не решался.
За ужином в большом атриуме Мария, у очага, беседовали: Фульциния советовала подождать («Может быть, все изменится»), вдова Тита кричала с пеной у рта, что виноделие развратит детей («Мало ли пьяниц в Арпине?»), а Виллий злобно посмеивался.
— Вино, оливки? Кому они нужны? У господ и своих много, а если вольноотпущенники и купят для продажи в город, то заплатят медными ассами…
— Что же делать? — спросил Тициний. — Неужели опять такой же гнет, как до Гракхов?
— Разве наши отцы ни за что сложили свои головы? — воскликнул Мульвий. — Нет! Боги несправедливы!..
— Тише, — прервал Марий, вставая из-за стола, — Не надо роптать на небожителей. Они помнят о бедняках, А вы делайте, что сказано. Вино и оливковое масло — это хорошо, но пчеловодство еще лучше. Мед купят всюду, а если мы научимся подбавлять его в вино — заживем хорошо.
Огонь на очаге потрескивал. Семьи собирались расходиться и ожидали, когда Марий обернется лицом к лара-рию и начнет молиться, как это бывало по утрам и вечерам в течение многих лет. Однако старик медлил, о чем-то думая. И вдруг вымолвил тихим голосом:
— Нужно позаботиться о чанах и амфорах. Мульвию и Тицинию ехать за ними завтра в город: наши друзья бондарь и горшечник нам не откажут! Виллию раздобыть в деревне трапет и посуду под масло. А женщины начнут собирать поспевший виноград.
Он помолчал и прибавил:
— Я же отправлюсь к господам…
— К Метеллам? — разом вскрикнули Мульвий и Тициний.
— Хочу взять у них в аренду плодородный участок под виноградник и оливковые посадки. А может быть, удастся арендовать и пасеку…
— Ты хочешь стать колоном, прикрепиться к земле? — воскликнул Мульвий. — Но Метеллы шкуру с нас сдерут, будут требовать больше доходов… Разве колоны Цереат не стонут от ига господ?
— Больше, чем в силах дать, не дадим, — спокойно возразил старик, — зато получим земледельческие орудия и все, что нужно. Ведь живут же вольноотпущенники при виллах на правах колонов, а земледельцы Цереат имеют скот и землю.
— Но эти колоны постоянно в долгах! — взглянул на него Мульвий. — Я не согласен на это.
— И я тоже, — сказал Тициний, — прикрепление к земле похоже на рабство. Поступай, отец, как хочешь, а мы подождем. Мы не отказываемся тебе помогать, но договора с Метеллами не подпишем: дела у тебя могут пойти плохо, а тогда нам не выбраться из страны вольсков…
— Не люблю я нобилей, — хмуро выговорил Мульвий. Марий пожал плечами.
— Жить в мире с господами — жить в мире с богами. И если бессмертные будут с нами, жизнь станет такая же, как была, говорят, при Кроносе.
Он встал и повернулся к ларарию:
— А теперь помолимся о помощи, заботе и заступничестве небожителей.
II
В одиннадцатый день до майских календ в Вечном городе и окрестных деревнях справлялся день рождения Рима. Этот праздник назывался Палилии и был посвящен Палу, древнему божеству полевых работ.
В Цереатах звенели песни, гремели голосами и хохотом улицы, шумела на игрищах молодежь, и веселые звуки долетали до трех домиков, стоявших в долине.
— Не пойти ли вам в деревню? — предложил Марий. Но Тициний с раздражением отказался, и это обеспокоило старика:
— Скажи, что с тобою, сын мой?
Тициний, хмурясь, взглянул на Мария:
— Виною всему ты, отец! Зачем ходил с Тукцией к Метеллам? Зачем она понесла им овощи?
— А кого же было послать? Все были заняты, и только одна Тукция не работала… Сам знаешь, она порезала себе руку…
— В Цереатах ходят недобрые слухи, — продолжал Тициний, багровея, — говорят, что Тукция гуляла в господском саду с молодым Квйнтом Метеллом…
— Ну и что ж? — удивился Марий.
— Отец, ты не понимаешь! — вскричал Тициний. — Всюду смеются, показывают на меня пальцами, кричат: «Hic est!».[1] И я не могу… не могу…
Марий задумался. Он понял, что удручало Тициния, и смутная мысль мелькнула в голове: «А если так? Но об этом молиться бесполезно, — Венера способствует любви, а Юпитер падок до красивых девушек», И он молчал, дергая седую бороду и рассеянно поглядывая, как старухи и молодежь собирались в Цереаты.
Они уже надели на себя новые туники, лежавшие в сундуках от праздника и до праздника, сверху накинули плащи для защиты от холода (к вечеру долина дымилась влажным туманом, и река исчезала за косматой завесой) и перешептывались.
Когда они ушли, Тициний нехотя последовал за ними.
Не доходя до Цереат, он остановился и, опершись на изгородь дома, выходившего, на площадь, стал наблюдать за молодежью, Но Тукции не было нигде.
Он смотрел на пляски. Брат и сестра, взявшись за руки, кружились, притопывая деревянными башмаками, напевая речитативом; потом замелькала уродливая фигура Виллия: обхватив стройную девушку длинными, цепкими руками, он подпрыгивал, касаясь головой ее грудей, и его кривляния возбуждали всеобщий смех. Он не поспевал за девушкой в такт звенящим флейтам, и пляска, нарушаемая его движениями, раздражала молодую римлянку. Когда музыка умолкла, плясунья вырвалась из его рук и скрылась под хохот юношей в толпе женщин.
