Виктор Поротников - Олег Рязанский против Мамая. Дорога на Куликово поле
— Конечно, ты прав, боярин, — промолвил князь, потупив очи. — Мне надлежит держаться подальше от этой красивой персияночки, дабы не прогневить Урус-хана. Ему непременно нашепчут о моих частых встречах с Гель-Эндам, любопытных глаз и ушей во дворце хватает. — Олег уселся на скамью рядом с Брусило и тяжело вздохнул. — Умом я все понимаю, но сердцу своему приказать не могу. Тянет меня к этой персиянке, ибо когда я с нею рядом, душа моя купается в тепле. Ни с одной женщиной мне не было так хорошо, как с Гель-Эндам.
— Неужто у вас дошло уже до постели, княже? — с беспокойством прошептал Брусило.
— Не тревожься, боярин, — сказал Олег, — до этого у нас с Гель-Эндам покуда не дошло. Ты пойми, эта персиянка пленила меня не столько своей красотой, сколько умом и одухотворенностью. Я чувствую все ее мысли и переживания, а она чувствует мое настроение, часто понимая меня без слов. Гель-Эндам дивная женщина! — Олег улыбнулся и восхищенно добавил: — Я-то думал, что таких женщин нет на свете, но, оказывается, есть.
— Сдурел ты, княже, вот что я тебе скажу, — проворчал Брусило тем же негромким голосом. — Пооблизывался на эту смазливую персиянку, и будет, пора и честь знать! Не ходи к ней больше! Послушай моего совета.
Однако Олег пропустил мимо ушей предостережения Брусило. В последние дни он жил тем счастьем, какое испытывал при встречах с Гель-Эндам. Олег встречался с красавицей персиянкой то в стенах дворца, то за его пределами, когда Гель-Эндам выезжала за город на конную прогулку.
— Помнишь мою первую жену-татарку, боярин? — молвил Олег, обняв Брусило за плечи. — Айкен была покладиста и недурна внешне, несмотря на раскосые глаза. Айкен и на ложе была хороша, скажу честно. А все же душа в душу я с ней не жил. Даже не знаю, любил ли я Айкен по-настоящему. Став моей женой, Айкен приняла веру христианскую, русский язык выучила, платья славянские носила, угождала мне во всем… Но полного душевного единения я с нею так и не достиг.
— Понять тебя можно, княже, — мягко заметил Брусило. — Ведь Айкен рожала тебе лишь дочерей, а ты ждал от нее сына-наследника.
— Нет, боярин, не в этом дело. — Олег прислонился спиной к глинобитной стене, завешанной узорным восточным ковром. — Просто в душе Айкен царила пустота, она же была безграмотна, хоть и являлась ханской дочерью. Мне и поговорить-то с ней было не о чем.
— Разве жена нужна для разговоров? — хмыкнул Брусило. — Жена должна за домом следить, детей рожать, рукодельничать. Грамота жене ни к чему. От грамотных жен одни хлопоты и неприятности. Вот, вторая твоя супруга, княже, не глупа и грамоте обучена, но ведь и с ней ты не живешь душа в душу. А ведь Евфросинья и внешне красива на диво, ничуть не хуже этой персиянки. По-моему, Евфросинья даже лучше, поскольку волосы у нее светлые и кожа белее, да и ростом она выше женки Урус-хановой.
— Ты же знаешь, какой злобный нрав у Евфросиньи, так что ее внешняя прелесть и грамотность тут ни при чем, — сердито проговорил Олег, бросив на Брусило недовольный взгляд. — Недаром говорят, ложка дегтя может испортить бочку меда. Евфросинья пошла со мной под венец по воле своего властного отца. Князь Ольгерд знал, что не люб я Евфросинье, но все же выдал ее за меня, поскольку ему нужна Рязань как союзница против Москвы. Ну и мне такой сильный союзник, как Ольгерд, тоже сгодится. Евфросинья понимает, что в этой политической игре она выступает как разменная монета. Потому-то Евфросинья ненавидит своего отца и злобствует против меня.
— Евфросинья Ольгердовна, конечно, не подарок, — промолвил Брусило, — однако она родила тебе троих сыновей и дочь. А посему, княже, не заслужила она того, чтобы ты греховодничал на стороне.
— Я же сказал тебе, боярин, что постельными утехами мы с Гель-Эндам не занимаемся, — повысил голос Олег. Упруго поднявшись со скамьи, он затянул на талии золоченый пояс. — И не гляди на меня с таким осуждением! Не тебе меня судить.
— Откель у тебя, княже, сей дорогой пояс? — заинтересовался Брусило. — Раньше я у тебя сего пояса не видал.
— Это подарок Гель-Эндам, — нехотя ответил Олег.
— Ну, коль эта персиянка тебе такие подарки дарит, княже, то можно не сомневаться, скоро дойдет у вас с ней и до греховных объятий, — произнес Брусило, сокрушенно качая косматой головой. — Гляди, князь, наживешь ты врага в лице Урус-хана! Иль мало тебе забот с враждебным московским князем?
Не желая продолжать этот разговор, Олег бесцеремонно выставил боярина Брусило за дверь.
* * *Пройдя на женскую половину ханского дворца, Олег встретился с Гель-Эндам во внутреннем дворике. Персиянка сидела на подушках под легким навесом из голубой ткани с золотой бахромой. В трех шагах от нее на длинной низкой скамье восседали две юные служанки, развлекавшие свою госпожу игрой на чанге, персидском струнном музыкальном инструменте, и на двухструнной таджикской лютне-думбраке. Волосы одной из рабынь были черны, как вороново крыло. У другой невольницы косы были золотисто-желтого цвета. Черноволосую служанку звали Санжана. Золотистоволосую звали Фирузэ, что в переводе с персидского означает «бирюза». Так ее прозвали за темно-синие глаза.
Обе эти служанки были хорошо знакомы Олегу, поскольку они постоянно находились возле Гель-Эндам, исполняя все ее прихоти и капризы. Никто из прочих гаремных служанок не мог так угодить Гель-Эндам или же развеять ее плохое настроение, как это получалось у Санжаны и Фирузэ.
При появлении Олега Гель-Эндам махнула рабыням рукой, унизанной браслетами, веля им удалиться. Отвесив Олегу низкий поклон, Фирузэ и Санжана легкими тенями скользнули в низкий дверной проем с закругленным верхом, без стука затворив за собой дверцу, обитую узорными медными полосами. Эта дверь вела в комнаты прислуги. Другая дверь, более широкая и высокая, вела в покои Гель-Эндам. Третья дверь, откуда появился Олег, скрывала за собой проход на мужскую половину дворца.
— Князь, я пригласила тебя сюда по весьма приятному поводу, — сказала Гель-Эндам после обмена приветствиями с Олегом. — Двое из поэтов, приехавших из Хорезма для участия в поэтическом состязании, согласились прочесть для меня свои творения до возвращения моего мужа из похода. Скоро они будут здесь. — Поднявшись с мягких подушек, разложенных на небольшом деревянном возвышении, персиянка приблизилась к Олегу и негромко добавила с лукавой улыбкой: — Нравится ли тебе мой сегодняшний наряд, князь? Не кажусь ли я тебе нескромной в нем?
Гель-Эндам была одета по-домашнему в малиновую атласную безрукавку и светло-зеленые шелковые шаровары, удерживавшиеся на ее крутых бедрах узорным пояском. Из глубокого выреза безрукавки дерзко выглядывали белые полушария ее пышной груди. Голову персиянки венчала круглая шапочка из зеленой парчи, расшитая белыми узорами. Сзади к шапочке была прикреплена полупрозрачная кисея, ниспадавшая на спину Гель-Эндам. К левому нижнему краю шапочки был прицеплен витой шнурок с пушистой кистью на конце. Белоснежная шея знатной персиянки была украшена золотым ожерельем в виде монист с рубиновыми и изумрудными каменьями. Ее обнаженные гибкие руки были унизаны золотыми браслетами и кольцами, на некоторых из них тоже переливались драгоценные самоцветы.
Не отрывая своего взора от больших прекрасных очей Гель-Эндам, Олег чуть слышно произнес:
— Любой твой наряд тебе к лицу, о несравненная. Даже если ты предстанешь предо мной лишь с пояском на талии, босая и простоволосая, то и в таком наряде ты будешь неотразима, как сама Красота.
— О! — слегка зардевшись, прошептала Гель-Эндам, легонько наступив Олегу на ногу. — Похоже, князь, ты сейчас выдал свое сокровенное желание.
— Что толку в молчании, о божественная, — тихо промолвил Олег, — коль мои глаза все равно выдают меня. Разве не так?
— Так, — кивнула Гель-Эндам, отходя от Олега с видом озорного кокетства. Она и не скрывала того, как ей приятно сознавать, что этот сорокалетний русский князь пребывает во власти ее чар.
Гель-Эндам было двадцать пять лет. До встречи с Олегом она ни разу не испытывала сколько-нибудь сильного чувства к мужчине. До двадцати лет Гель-Эндам жила затворницей в доме отца, потом ее родитель умер. Отцовская родня отвезла Гель-Эндам из ее родного города Герата в Сыгнак, продав в гарем Урус-хана. Красота и чувственность Гель-Эндам пленили Урус-хана, ее образованность также произвела на него сильное впечатление. В отличие от Гель-Эндам Урус-хан не умел ни читать, ни писать. За пять лет супружеской жизни Гель-Эндам обрела стойкую неприязнь к Урус-хану, который был груб и неотесан, как мужлан, несмотря на свое ханское происхождение.
Близко познакомившись с Олегом, Гель-Эндам впервые в жизни почувствовала неукротимое сердечное волнение, не дававшее ей спать по ночам. В ней пробуждался сладостный трепет от устремленных на нее глаз Олега, от прикосновений его рук, когда они оставались наедине.
