Филиппа Грегори - Хозяйка Дома Риверсов
Мы обязаны были присутствовать на суде. Такой знатный лорд, как мой дядя, должен был наблюдать, как свершается правосудие, а его домочадцам, разумеется, полагалось его сопровождать. Тетя Жеанна взяла меня с собой, чтобы я собственными глазами увидела конец Орлеанской девы, святой советчицы французского дофина – «лжепророчицы при лжекороле», как ее теперь окрестили. По меньшей мере половина страны устремилась в Руан; французам было интересно, чем все это кончится, и мы должны были находиться в первых рядах.
Для той, кого судьи называли «спятившей деревенской простушкой», надежды на спасение не было никакой. Ее поместили в замок Буврёй и держали в цепях в темнице с двойными дверями и окошком, забитым досками. Всех охватывал ужас при одной лишь мысли о том, что Жанна, как мышь, сумеет выбраться в щель под дверью или же, как птичка, вылетит в окно, протиснувшись меж досками. От нее потребовали дать слово, что она не попытается сбежать, но она отказалась, и ее приковали цепью к кровати.
– Уж так-то она точно не сбежит, – печально вздохнула моя тетя Жеанна.
Ждали герцога Бедфорда, и в конце декабря он вошел в город с отрядом личной охраны, одетой в цвета английских «Роз» – ярко-красный и белый[14]. Герцог, крупный мужчина, ехал верхом на мощном боевом коне; его начищенные доспехи отливали серебром; лицо его под увесистым шлемом показалось мне мрачным и суровым, а крупный нос, похожий на изогнутый клюв, придавал ему сходство с какой-то большой хищной птицей, возможно, орлом. Герцог Бедфорд был родным братом английского короля Генриха V и старательно охранял те земли, которые его знаменитому брату удалось отвоевать у Франции во время битвы при Азенкуре[15]. Теперь же лавры покойного короля[16] достались его молодому сыну, и герцог Бедфорд, продолжавший верно служить английскому трону, редко снимал воинские доспехи и редко слезал со своего боевого коня; в общем, не знал ни дня покоя.
Мы выстроились у главных ворот замка, когда герцог въехал в город, шаря своими сумрачными глазами по нашим лицам так, словно выискивал среди нас предателя. Тетя Жеанна и я склонились перед ним в глубоком реверансе, а дядя Жан снял шляпу и весьма куртуазно поклонился. Наш Дом Люксембургов долгое время был союзником англичан; мой второй дядя, Людовик Люксембургский, был ближайшим советником герцога Бедфорда и клятвенно заверял всех, что это самый великий человек, когда-либо правивший Францией.
Бедфорд тяжело спрыгнул с коня и встал, мощный, как крепостной донжон. Приветствовавшие его люди низко кланялись ему, сняв шляпы, а некоторые чуть ли не падали перед ним на колени. К Бедфорду подошел какой-то человек, и лорд поздоровался с ним легким высокомерным кивком, взирая куда-то поверх его головы. Вдруг взгляд герцога упал на меня. Я-то, конечно, уставилась на него во все глаза – это было прямо-таки настоящее представление, забылся даже холод зимнего дня, – но потом мне стало не по себе: он еще раз пристально на меня посмотрел, и в его глазах что-то мелькнуло, какая-то вспышка, смысл которой я разгадать не сумела. Больше всего это, пожалуй, напоминало внезапное чувство голода; примерно такими глазами человек после долгого поста пожирает пышно накрытый пиршественный стол. Я даже чуть отступила назад. Нет, я не испугалась, и кокеткой я тоже не была, но мне было всего четырнадцать, а в этом человеке чувствовались огромная сила и могущество, и мне вовсе не хотелось, чтобы вся эта потаенная мощь обрушилась именно на меня. Я еще немного попятилась и шагнула чуть вбок, оказавшись за спиной тети и спрятавшись за ее высоким головным убором с вуалью.
Принесли огромный портшез, плотные занавеси которого были туго затянуты золоченым шнуром, чтобы внутрь не проникал холод, и оттуда с помощью слуг выбралась супруга Бедфорда, герцогиня Анна. Мы сами и все наши немногочисленные сопровождающие приветствовали ее радостными криками; она принадлежала к Дому герцогов Бургундских, наших сеньоров и родственников, так что мы почтительно с нею раскланялись. Анна, бедняжка, была такой же некрасивой, как и все в этом знатном бургундском семействе, зато улыбка у нее была веселой и доброй; она тепло поздоровалась со своим мужем и встала с ним рядом, удобно опершись о его руку и с любопытством озираясь. Заметив мою тетю, она радушно помахала ей рукой и показала куда-то внутрь замка, давая понять, чтобы попозже мы непременно к ней зашли.
– Мы приглашены туда к обеду, – шепотом сообщила мне тетя. – Считается, что никто в мире не ест лучше, чем герцоги Бургундские.
Бедфорд снял шлем и поклонился – как бы разом всей толпе, собравшейся у ворот замка, – затем поднял руку в латной перчатке, приветствуя тех, кто свисал из окон верхних этажей домов или опасно балансировал на садовой изгороди, желая хоть издали увидеть великого регента. Потом герцог повел свою жену в замок; по-моему, у всех возникло ощущение, что нам только что показали первую сцену одного из тех спектаклей, которые так любят изображать актеры передвижных театров. Однако осталось неясным, что будет дальше: шествие масок, или торжественный прием, или похороны, или празднование удачной охоты на дикого зверя. И хотя этот спектакль уже привлек во Францию, в Руан так много знатных людей, самое интересное было еще впереди.
Руан, Франция, весна 1431 года
Обвинение стряпали наскоро. Жанну смущали учеными фразами, подвергая сомнению каждое ее слово и заставляя снова и снова отвечать на один и тот же вопрос; в протокол записывали такие вещи, которые она обронила случайно, в минуту крайней усталости, а потом предъявляли ей в качестве свидетельства ее вины; ей излагали условия в самых заумных выражениях, зато без конца допытывались, что она имеет в виду; зачастую она попросту не понимала того или иного вопроса и говорила: «Это пропустите», или «Дальше», или «Избавьте меня от этого», или даже «Пощадите!». Несколько раз она сказала так: «Этого я не знаю. Я ведь девушка простая, неученая. Откуда мне это знать?»
Мой дядя получил исполненное боли письмо от королевы Иоланды Арагонской. Она была уверена, что дофин непременно выкупит Жанну, что дня через три ей, Иоланде, удастся его убедить, а потому нужно постараться отложить вынесение приговора, затянуть процесс и выиграть хотя бы несколько дней отсрочки. Но церковники уже успели поймать несчастную Жанну в сети своих хитростей и теперь явно не собирались выпускать ее из рук.
Все, что эти высокообразованные люди могли сделать, дабы затемнить самую простую и ясную истину и заставить молодую невежественную женщину сомневаться в своих чувствах и путаться в собственных мыслях, они уже сделали. Они использовали свои знания как капкан для Жанны; они создавали для нее бесконечные непреодолимые препятствия, заставляя метаться из стороны в сторону; они ловили ее на противоречиях, в которых она никак не могла разобраться. Иногда они зачитывали свои обвинения на латыни, и она лишь ошеломленно смотрела на них: этот язык она слышала только в церкви, а здесь совершенно не понимала. Кроме того, она поражалась, как эти божественные звуки, эти знакомые и горячо любимые интонации, которые во время мессы казались такими торжественными и музыкальными, могли превратиться в глас грозного обвинения.
Иногда ее откровенно позорили, для чего, разумеется, пользовались языком ее родного народа, грубыми житейскими историями из Домреми о тщеславии и незаслуженной гордыне. Заявляли, что Жанна, будучи незамужней девицей, сожительствовала с мужчинами, что она сбежала от своих добропорядочных родителей, что она работала в пивной, где весьма свободно, точно настоящая шлюха, выражала свои предпочтения. Говорили даже, что она странствовала вместе с солдатами как полковая проститутка, то есть никакая она не девственница, а самая настоящая потаскуха, о чем давно уже всем известно.
Пришлось Анне, добросердечной маленькой герцогине Бедфорд, отправиться к Жанне в темницу и самой удостовериться в том, что та действительно девственница. После этого Анна решительно потребовала, чтобы охранникам запретили прикасаться к девушке или оскорблять ее словами, и припугнула, что воля Господа нашего будет нарушена, если над Жанной будут по-прежнему издеваться подобным образом. Такой приказ церковники отдали, но сразу же сказали: раз теперь этой девице гарантирована полная безопасность, раз за нее поручилась сама герцогиня, то у нее нет никаких причин носить мужскую одежду, и она должна немедленно переодеться в женское платье, ведь это смертный грех – когда на женщине мужские штаны.
Они постоянно сбивали ее с толку и старательно ставили в тупик всевозможными вопросами. И ведь все это были великие люди, служители церкви, а Жанна, простая крестьянская девушка, истинно верующая, всегда подчинялась указаниям своего священника – до тех пор, правда, пока не вняла голосам ангелов, которые призвали ее покинуть родные места и совершить великие деяния. Под конец слушаний она просто расплакалась, как ребенок, и, полностью утратив самообладание, согласилась надеть женское платье и призналась во всех грехах, которые ей приписывали. Вряд ли она хоть что-то понимала в этом длинном списке грехов, но подписалась под всеми признаниями – нацарапала свое имя и рядом изобразила крест, словно тут же и отказываясь от своей подписи. Она засвидетельствовала, что никаких ангелов не было, никаких голосов она не слышала, дофин так и остался дофином, а королем Франции так и не стал, ведь его коронация была осуществлена против всех правил; она подтвердила, что те прекрасные рыцарские доспехи, которые она носила в бою, оскорбляли и Господа нашего, и весь мужской род, а сама она – всего лишь глупая девчонка, пытавшаяся ввести в заблуждение взрослых мужчин, утверждая, что лучше их знает, каким путем им следует идти. Жанна согласилась также, что вела себя как тщеславная дурочка, полагая, что девушка способна руководить мужчинами, и добавила, что показала себя хуже Евы, поскольку, давая советы мужчинам, помогала самому дьяволу.
