Филиппа Грегори - Хозяйка Дома Риверсов
– У меня очень строгий отец, – слабым голосом бормотала я, – и честь моей семьи… И потом, сейчас я живу у дяди Жана и его супруги Жеанны, и уж они бы никогда не позволили…
– Разве ты не мечтаешь выйти замуж? – перебил он, будто не веря ни одному моему слову. – Разве ночью, лежа в постели, ты не думаешь о том, кто станет твоим мужем? Разве не грезишь о юном женихе, который, подобно трубадурам, будет воспевать твою красоту и морочить тебе голову клятвами в великой любви?
Теперь мне уже стало страшно, я вся дрожала; это был какой-то кошмар. Хватка герцога не ослабевала, его ястребиное лицо склонялось ко мне все ближе и ближе; вот он уже зашептал что-то мне в самое ухо. «Может, он сумасшедший?» – испугалась я. Он смотрел на меня так плотоядно, словно хотел съесть. В голове моей все помутилось – я начинала понимать, что вот сейчас, прямо в эти секунды передо мной открывается мир неких новых отношений, о которых я ничего не знаю и знать не желаю.
– Нет, нет… – упиралась я.
Но он все не отпускал меня, наоборот – еще крепче прижимал к себе. И меня вдруг охватил приступ настоящего гнева, я внезапно вспомнила, кто я такая и что собой представляю.
– Если вашей милости будет угодно, я – девственница, – ледяным тоном отчеканила я, хотя и слегка запинаясь. – Да, девственница, и я из Дома Люксембургов, и ко мне не прикасался ни один мужчина. Да ни один и не осмелился бы! Меня воспитывала сама демуазель де Люксембург. Такая же девственница, как и я. Я вполне могла бы приручить единорога[19], и вам не следовало бы задавать мне подобные вопросы…
Из покоев герцогини донесся шум, и дверь у нас за спиной внезапно отворилась. Герцог тут же оттолкнул меня, словно мальчишка, застигнутый врасплох и бросивший на пол украденное печенье, и, протягивая руки навстречу своей простенькой Анне, вскричал:
– Дорогая, а я как раз собирался тебя искать!
Ясные глаза герцогини Анны разом охватили все: мое бледное как мел лицо, явно сдернутый с моей головы капюшон, чрезмерное благодушие Бедфорда.
– Ну, вот она я, – сухо произнесла Анна, – так что тебе не придется меня искать. А ты, я вижу, вместо меня отыскал маленькую Жакетту де Сен-Поль?
Я благодарно склонилась перед ней в реверансе, а герцог, взглянув на меня так, словно только что меня заметил, небрежно обронил:
– Добрый день. – И, повернувшись к жене, доверительно сообщил ей: – Дорогая, мне пора идти. Они там всё совершенно перепутали, и мне придется теперь разбираться.
Она кивнула, отпуская его, и ласково ему улыбнулась. Герцог тут же удалился; следом за ним, тяжело топая, вереницей потянулась его свита. Я с ужасом предвкушала, какой допрос мне учинит герцогиня Анна: что я обсуждала с ее мужем, что это мы с ним делали в темном углу, почему он говорил со мной о любви и трубадурах? Ни на один из этих вопросов я ответить не могла. Я действительно даже не представляла, почему он так вел себя, почему так крепко держал меня и не оставлял в покое. Меня слегка подташнивало, у меня даже ноги подкашивались, стоило мне вспомнить, как внимательно он изучал мое лицо своими яркими глазами, как непристойно шептал мне что-то на ухо. Зато я прекрасно понимала: никакого права поступать так он не имел. Понимала я и то, что сумела защитить себя, и сказанное мною – правда: я действительно была настолько чиста и непорочна, что могла бы приручить единорога!
Но все получилось гораздо хуже: Анна лишь пристально на меня взглянула, и весь мой гнев, все мое возмущение тут же куда-то улетучились. Она не стала допытываться, чем мы с ее мужем занимались в темном углу; она смотрела на меня так, словно и без того уже все знала, словно ей известно все на свете; она разглядывала меня неторопливо, внимательно, рассматривала с головы до ног и сочувственно мне улыбалась. И от этого я ощущала себя мелким воришкой, которого она схватила за руку, когда он шарил у нее в кошельке.
Лорд Джон, герцог Бедфорд, желал действовать по-своему; и могущественный граф Уорик желал действовать по-своему; различные представители английской знати также имели собственное мнение. А Жанна, не располагая ни советниками, ни защитниками, способными обеспечить ее безопасность, решила изменить свои показания. Она сняла женское платье, вновь облачилась в мужские штаны и колет и, став опять похожей на юношу, кричала в суде, что совершила ошибку, когда заявила, будто не слышит никаких голосов, и когда признала себя виновной в самых различных преступлениях. Она больше не желала соглашаться, что является еретичкой и идолопоклонницей, и твердила, что она – не ведьма, не гермафродит и не чудовище, а потому не станет каяться в грехах, которых никогда не совершала. Жанна упорно стояла на своем: она – непорочная девственница, ею руководили ангелы, и это ангелы потребовали от нее найти французского принца и возвести его на трон. Да, она слышала голоса ангелов! И они приказали ей позаботиться о коронации Карла. «Это святая правда, – гордо провозгласила она, – и я клянусь в этом перед Господом». Вот тут-то хищные челюсти Англии и захлопнулись с облегчением, поскольку птичка попалась.
Из своей комнаты в замке я хорошо видела место будущей казни; груда дров становилась все выше; одновременно возвели помост для знати, чтобы удобнее было наблюдать, словно здесь намечалась не казнь, а пышный турнир. Вокруг площади выстроили загородку, предназначенную для того, чтобы сдерживать напор тех тысяч любопытствующих, которые явятся поглазеть на сожжение. И вот этот страшный день настал. Тетя Жеанна велела мне надеть мое лучшее платье и высокий головной убор и сопровождать ее на площадь.
– Я не могу, я плохо себя чувствую, – заупрямилась я.
Но тетка в кои-то веки осталась непреклонна. Нет, никаких отказов от меня она не принимает, я должна пойти туда! Меня должны там видеть, рядом с ней и герцогиней Анной Бедфорд. Мы обязаны сыграть свою роль до конца, обязаны быть покорными свидетельницами того, как точно соблюдаются законы, установленные мужчинами. Кроме того, я должна служить для других примером истинно непорочной молодой особы, не слышащей никаких голосов и не воображающей, что она знает и понимает больше, чем мужчины; а потому мое присутствие на площади не обсуждается. В общем, получалось, что герцогиня Анна, моя тетка и я являем собой образец того идеала женщины, каким его представляют мужчины. А вот таких женщин, как Жанна д’Арк, мужчины терпеть не могут.
Мы грелись под теплым майским солнцем, словно ожидая, когда звуки труб возвестят начало рыцарского турнира. Вокруг нас оживленно шумела толпа. Лишь очень немногие хранили суровое молчание. Некоторые женщины держали распятие, некоторые нервно сжимали рукой нательный крест; но большинство присутствующих веселились, радуясь свободному дню, щелкая орехи и попивая винцо из фляжек – этакий беспечный, солнечный майский день[20], под конец которого народу покажут увлекательное представление в виде казни на костре.
Затем двери башни распахнулись, оттуда вышли стражники и сразу принялись оттеснять толпу назад. Люди недовольно гудели и вытягивали шеи – каждому хотелось первым увидеть Ту Самую Девственницу. Наконец двери приоткрылись, и показалась Жанна.
Я сразу заметила, насколько она переменилась; теперь она совсем не походила на ту Жанну, что некоторое время была мне хорошей подружкой. Ее вывели через маленькие ворота для вылазок в боковой стене замка. На ней снова были ее мальчишеские сапожки, которые она очень любила, но двигалась она совсем не так стремительно, свободно и уверенно, как прежде. Я догадалась, что ее жестоко пытали, что, возможно, кости стоп и пальцы на ногах у нее переломаны тисками. Собственно, стражники почти волокли ее по земле, хотя она и сама пыталась как-то переставлять ноги, делая крошечные, осторожные шажки и словно в последний раз пробуя обрести опору на этой зыбкой земле.
На голове у нее не было ни коротко стриженных каштановых волос, ни той мужской шапчонки – ее обрили наголо, точно позорную шлюху, и она казалась совершенно лысой. А на обнаженный череп, на котором еще виднелись пятна засохшей крови там, где бритва поранила бледную кожу, ей напялили высокий бумажный колпак, напоминавший митру епископа, и на этом колпаке неуклюжими буквами написали главные ее грехи, чтобы каждый мог прочесть: еретичка, ведьма, предательница. На Жанне болталась бесформенная белая рубаха, подпоясанная куском дешевой веревки. Рубаха была слишком длинной; ноги Жанны, и без того заплетавшиеся, то и дело путались в подоле, так что выглядела она и впрямь потешно. А раз ее выставили на посмешище, то люди, конечно, тут же принялись хохотать, улюлюкать, мяукать по-кошачьи, кто-то швырнул в нее пригоршню грязи.
Жанна озиралась, словно отчаянно пыталась найти кого-то глазами, и мне вдруг стало страшно: а вдруг она увидит меня и поймет, что я так ничего и не сделала, да теперь уж и не сделаю для ее спасения? Меня просто ужас обуял при мысли, что она может окликнуть меня по имени – ведь тогда все узнают, что я когда-то дружила с этим сломанным клоуном, и я, разумеется, буду навеки опозорена. Но я ошиблась: Жанна вовсе не всматривалась в лица окружающих, распаленные, пылающие возбужденным румянцем – нет, она о чем-то просила. Приглядевшись, я поняла: она настойчиво молила о чем-то, и какой-то солдат, обыкновенный английский солдат, сунул ей в руки деревянный крест, и она благодарно прижала его к себе. Как раз в этот момент ее подняли и привязали к столбу.
