Сэмюэл Блэк - Дарующие Смерть, Коварство и Любовь
Итак, что же произошло со мной после освобождения? Да ничего особенного. Я пытался наслаждаться оставшейся мне жизнью, которая казалась похожей на сон. Заведенный порядок нынешнего бытия имел свои прелести. Я вставал до рассвета, готовил птичий клей и выходил из дома со связкой клеток. В лесу я ловил несколько дроздов и приносил домой, где Мариетта их готовила. Частенько я ходил к лесному роднику и в покойной тишине читал там Данте, Петрарку или Овидия. Перечитывая их амурные истории, я вспоминал и свои собственные — Цецилию, Доротею, Анджелину и множество других, — и эти воспоминания приносили мне мгновения счастья. (Кстати, Цецилия уже стала бабушкой, я вижу ее иногда; а ее усики стали гораздо заметнее.)
После обеда, я отправлялся на постоялый двор, чтобы выпить, поиграть в шахматы и поспорить о судьбах мира, а с наступлением вечера возвращался домой и удалялся в эту самую комнату — в мой кабинет. На пороге я снимал дневную рабочую одежду, покрытую пылью и грязью, и облачался в наряды, которые обычно носил в мою бытность послом. Принарядившись должным образом, я вступал в освященные веками славы древние миры, где меня ожидало изысканное угощение, для коего я и появился на этот свет, — тонкое искусство политики. И часа на четыре меня покидала и тоска, и скука, я забывал все заботы, меня не пугал призрак бедности, не страшила ожидающая меня смерть. Видите ли, только в этой тишине, в этом изгнании, в таком горьком затворничестве мне удалось наконец услышать и понять то, что История нашептывала мне все прошлые годы.
Я трудился над двумя книгами. Первый и наиболее значительный труд «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» я писал на полях книги моего отца, той самой, что, еще будучи семнадцатилетним юношей, я забрал по отцовской просьбе от печатника. Эта книга принесет мне известность, и она, надеюсь, переживет века; из нее люди смогут узнать, как построить и сохранить республику. Но вдобавок к упомянутым «Рассуждениям» я также сочинял научный трактат, названный мной «Государь». Это своего рода руководство для нового правителя. В нем не говорилось о том, что именно должно делать государю, в некоем идеальном и несуществующем мире, как диктовали многочисленные книги, написанные в прошлом; в нем говорилось о том, как все происходит на самом деле, в реальной жизни. И, возможно, вы не слишком удивитесь, узнав, что прекрасным примером, выбранным мной в качестве нового государя, стал герцог Валентинуа.
Последнее время я частенько думал о нем. О том полутемном, освещенном лишь огнем камина зале в Урбино, где его леопардовые глаза впервые произвели на меня сильнейшее впечатление; о замке Имолы, где он собирал свои войска; о радости и торжестве в его голосе, когда он рассказывал мне о событиях в Сенигаллии. Я думал не о его упадке и безумии в Риме следующим летом, но о том, что могло бы произойти, если бы Фортуна распорядилась иначе.
Не каждому понравится моя книжица, и я не рассчитывал, что ее слава переживет меня; но для будущих государей, по-моему, она может стать бесценной. И кто знает, возможно, они вознаградят ее скромного автора, назначив его в некотором роде на роль советника? Как приятно было бы пройтись еще по тем коридорам власти, подняться по широким и пологим ступеням…
Вот о чем я думал, ложась в кровать к Мариетте, которая переворачивалась с боку на бок во сне и тихо пускала газы. Я закрывал глаза и погружался в бессознательное состояние; и мне снилось то, что могло бы быть, и то, что еще случится, возможно, в один прекрасный день.
Флоренция, 31 августа 1516 года
Я стоял перед знакомым темным фасадом Палаццо Медичи. Держа в руках переплетенный в кожу, тисненный золотыми буквами экземпляр «Государя», я назвал себя гвардейцу, и меня препроводили в главный двор. Я пришел на аудиенцию к Лоренцо II (внуку Лоренцо Великолепного), новому правителю Флоренции, в надежде, что при его покровительстве смогу получить новую должность.
Вслед за гвардейцем я поднялся по лестнице, миновал зеркальный коридор и вступил в большую мраморную галерею. В дальнем конце на троне вальяжно раскинулся молодой Лоренцо, окруженный улыбавшимися льстецами. С первого взгляда я оценил высокомерное и глупое выражение лица нового правителя, и мое сердце болезненно сжалось. Но отступать уже было некуда, я преклонил перед ним колени и, припав к его ногам, увидел, как он открыл первую страницу. Мысленно я видел то, что он сейчас читал: слова, обращенные лично к нему:
«Те, кто стремится завоевать благосклонность правителей, в большинстве своем стараются предлагать им то, что сами высоко ценят, или то, что, по их наблюдениям, более всего радует правителя. Желая сейчас лично предоставить вашей светлости некоторые доказательства моей преданности, я не нашел среди моего имущества ничего более драгоценного и высоко ценимого, чем знания о деяниях великих людей, кои приобрел за годы службы, размышляя о современных делах и продолжая изучать уроки древней истории…»
Он начал зевать, не дочитав до конца даже первую страницу, и я смирился с неудачей. Но вдруг Лоренцо поднял глаза. Что случилось? Неужели одна из моих блестящих фраз поразила воображение правителя?
Увы, нет… его взгляд оторвался от книги и устремился вдаль… Обернувшись, я увидел, что гвардеец привел в зал двух гончих — поджарые стройные создания, рвущиеся с поводков.
— Великолепно… — прошептал правитель и, отбросив в сторону книгу, стремительно направился к собакам.
Никем не замеченный, я молча отвесил поклон и удалился. Быстро проходя по коридору, в одном из настенных зеркал я увидел собственное отражение. Оттуда мне улыбнулся маленький лысеющий человек. Его улыбка — слабая, горькая, саркастическая, но не лишенная веселья. «Я должна смеяться над несправедливостями этого мира, — говорила его улыбка, — потому что без смеха мне осталось бы только плакать».
Спустившись по лестнице, я пересек двор и вышел на улицу. Духота навалилась на меня вместе со зловонным воздухом. Виа Ларга заполнена толпами несчастных бедняков. Поглядев на них, я укоризненно покачал головой. С чего это я вообще ожидал правосудия или справедливости от мира, населенного таким сбродом? Люди эгоистичны, трусливы, алчны, легковерны и глупы. В момент внезапного просветления я увидел перед собой будущее. «Рассуждения» гниют нечитаными; «Государь» сгорает на кострах, хотя его тайно изучают взошедшие на трон владыки; мое имя становится символом порочнейшего цинизма.
Вздохнув, я возвел глаза к небу. Фортуна улыбнулась мне сверху; она усмехнулась, презрительно фыркнув мне в лицо.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Этот роман основан на исторических фактах. Леонардо действительно трудился под покровительством Борджиа в 1502–1503 годах; в тот же самый период Макиавелли находился в Имоле, Чезене и Сенигаллии; существуют также свидетельства того, что Макиавелли и да Винчи вместе работали над проектом Арно. Даже Доротея является реальным персонажем, и также всем известно, что ее похитил Борджиа и она исчезла на пару лет, потом в 1503 году ушла в монастырь, а в итоге обосновалась в Венеции со своим законным супругом. Взаимоотношения между этими четырьмя героями во многом являются творческим вымыслом, хотя одержимость Макиавелли личностью Борджиа имеет обширное документальное подтверждение не только в «Государе», но и в его отчетах, посылаемых в Синьорию из Романьи и Рима.
Я старался по возможности использовать исторические факты и материалы первоисточников даже в тех главах, где много творческого вымысла. К примеру, Макиавелли действительно в семнадцатилетнем возрасте забрал для своего отца переплетенный экземпляр «Истории Рима» Ливия и действительно заплатил за него три бутылки вина и бутылку уксуса. На всем протяжении повествования встречается множество подлинных подробностей, из которых упомяну только еще парочку: Борджиа действительно отдал Леонардо меховой плащ, подаренный ему королем Франции, а Макиавелли, будучи в Имоле, также заказал себе новую накидку, каковую ему и прислали из Флоренции наряду с ящиком дорогого вина.
Стиль общения Макиавелли основан на его книгах и поэтических произведениях, а главное — на его весьма откровенной и остроумной переписке. (Непосредственно из его писем взяты несколько наиболее ярких фраз Бьяджо Буонаккорси.) Стиль общения Леонардо создан на основе его тетрадей, которые помогли мне найти подлинные авторские фразы и вставить их в данный роман. Поскольку от Борджиа не сохранилось практически никаких письменных документов, то стиль его общения основан на творческом воображении. Реплика о том, что «земля горит», является, однако, прямой цитатой из отчета Макиавелли, что придает размышлениям и лексикону Борджиа своеобразный оттенок. Еще более напыщенно звучит описание выданного Леонардо охранного документа, который также является примером подлинного стиля герцога.
