Алексей Гатапов - Тэмуджин. Книга 2
Он долго говорил о том, какое благо сейчас совершается и чем хорошим оно в будущем обернется. Тэмуджин вслушивался в его слова и впервые заметил, что Мэнлиг не умеет говорить речи перед народом: говорил он бессвязно и часто повторялся. «Но мысль одну держит крепко, – подумал он, – старается перед сватами показать свое значение, будто его стараниями все это делается…»
– У Тэмуджина сейчас не лучшие времена, – сурово глядя вокруг, качал тот головой. – Но он еще поднимет отцовское знамя и соберет свой улус! Мы, люди рода хонхотан, поможем ему в этом и многих других приведем под его знамя… Войско Есугея-нойона мы сохранили, не дали тайчиутам его растащить, хотя Таргудай-нойон с самого начала пытался это сделать… Мы знаем, что и дальше он будет стараться нам помешать… Он все сделает для того, чтобы помешать нашему Тэмуджину взять свой улус… Но мы ему не дадим!.. Мы соберем улус Есугея-нойона, поднимем его знамя и посадим на войлок его сына. Люди думают, что он молод и одинок… Да, он молод, многого не знает, но рядом всегда будем стоять мы, люди рода хонхотан, а вы все знаете, что мы люди не простые, многое, что не во власти других, доступно нам, людям рода хонхотан…
«Не лишнее ли он говорит?» – беспокойно подумал Тэмуджин и взглянул на сидевшего ниже Кокэчу.
Тот твердо посмотрел на него и утвердительно качнул головой, словно хотел сказать: «Да, он говорит правильно».
«А зачем все это? – Тэмуджина неприятно задело то, что перед сватами его открыто показывали слабым и неспособным, объявляли, что рядом с ним всегда должны стоять какие-то могучие хонхотаны и помогать ему, как будто без них он не управится со своим улусом. Потупившись, он оскорбленно перебирал в себе мысли: – Однако, они слишком много о себе возомнили… И Кокэчу туда же… Сговорились они, что ли, нарочно перед людьми все это показывают?.. Ну, я еще поговорю с ними…»
Ответное слово говорил Алчи. Он много хвалил Тэмуджина, рассказывал о том, как два года назад он показал себя перед их родом, выбив своими стрелами больше всех мишеней, говорил, что хонгираты желают, чтобы он поскорее вернул отцовский улус и поднял свое знамя.
– Мы, хонгираты, при нужде поможем своими силами, – закончил он, твердо посмотрев на Тэмуджина. – И на будущее надеемся всегда помогать друг другу».
«Наверно, отец научил, – думал Тэмуджин, рассеянно слушая его. – А если от себя говорит, то необдуманно: неизвестно еще, как Дэй Сэсэн поступит…»
Гулянье шло до позднего вечера; хозяева насыщали сватов. Те пели хозяевам приветственные песни, в ответ пели хозяева.
Тэмуджин снова затосковал по невесте, часто и подолгу он останавливал свой взгляд на пологе, за которым сидела его Бортэ, куда то и дело заходила раскрасневшаяся Сочигэл и меняла им блюда.
Расходились в темноте, под звездами; опьяневшие – и сваты и хозяева – старались держаться друг перед другом прилично, по-трезвому. Вежливо раскланивались и желали хороших снов. Невеста ушла со своими ночевать в гостевую юрту. На южной стороне за стойбищем молодые разжигали огонь.
Тэмуджин отозвал в сторону Кокэчу.
«Надо поговорить обо всем сейчас же, – решил он. – А то опять ускользнет, как налим в камнях, и снова его месяцами не увидишь».
Они стояли на западной стороне. На опушке, раскачиваясь, шумели под вечерним ветерком верхушки сосен. Тэмуджин под далеким светом костра смотрел на лицо своего друга, и вдруг ему показалось, что перед ним стоит совсем другой человек – лицо его неузнаваемо изменилось. Он тряхнул головой, отгоняя наваждение и всмотрелся, узнавая шамана, но все-таки это было другое лицо – чуждое, неприветливое. Почти ничего не осталось в нем от старого, дружеского, теперь непроницаемо и холодно смотрело оно мимо него, куда-то во тьму.
«Угадал, о чем будет разговор, потому и сделал такой неприступный вид», – подумал Тэмуджин и остро почувствовал в себе нежелание начинать с ним разговор – не хотелось снова просить и унижаться. Ему вдруг нестерпимо захотелось идти спать, забыться от всего: от дорожной усталости и напряжения последних дней.
Взяв себя в руки, он собрался с мыслями.
– Кокэчу, я рад, что ты приехал на мою свадьбу и помолился от всех нас живущим на небе. Рад я, что отец твой сидит на месте моего отца, а названный отец ведь тоже родной человек и отныне мы с тобой можем считаться братьями. Обоим вам я благодарен за помощь в моей женитьбе, этого я никогда не забуду. Но ты сам знаешь, как много всего мне еще надо сделать… Войско моего отца теперь будет на Керулене вместе с куренями джадаранов, и это тоже сделано стараниями твоего отца, за что я ему так же благодарен. Но когда я спросил у него о том, что не пора ли нам начинать думать о возвращении мне войска, он сказал, что не время за это браться и что тысячники сейчас не пойдут ко мне… – Тэмуджин замолчал, почувствовав, что слишком уж подобострастным становится его голос и, подавляя досаду, не зная, как взять нужный тон, продолжал: – Меня беспокоит своеволие этих тысячников: а что, если они заартачатся и потом, когда мне исполнится законных тринадцать лет? Как тогда мне быть? И до каких пор мне ждать их покорности – что ты думаешь об этом, скажи мне, брат Кокэчу.
Он взволновано перевел дыхание и замолчал, ожидая ответа.
– Ты сейчас должен понять одно, брат Тэмуджин, – веско сказал Кокэчу. – Чтобы научиться властвовать, сначала надо научиться покорности.
– Какой еще покорности? – опешил Тэмуджин. – Кому?..
– А кто тебе сейчас помогает? – невозмутимо говорил Кокэчу, все так же глядя мимо него. – Мы, шаманы, помогаем тебе и ты должен слушаться нас.
– Нойон не должен никого слушаться! – запальчиво сказал Тэмуджин. – Мой отец никого не слушал, да и у нас самих род дарханский…
– Тише, тише, – Кокэчу, казалось, был испуган его голосом, он быстро оглянулся по сторонам, – не о том ведь речь, нойон властен перед народом, но он должен поступать по велениям богов, а послы между богами и земными людьми – шаманы.
– И что я должен делать?
– Ты должен показать нам, что готов выполнять повеления богов.
– Я и готов к этому… – Тэмуджин вдруг подумал: «А может быть, сказать ему, что этой зимой я сам во сне летал на восьмое небо и встречался с Эхэ Сагаан и его праправнуком Чингис Шэрээтэ? – Помедлив, он передумал: – Нет, пусть лучше не знает, а то потом что-нибудь скажет мне про это, а я не буду знать, правду он говорит или лжет…»
– Нет, Тэмуджин, – улыбнулся Кокэчу, – ты нам должен это показать, и тебе нужно принести особую клятву, а то как мы можем быть в тебе уверены? Без этого мы не можем взяться за такое большое дело.
– А как же большие шаманы? – спросил Тэмуджин. – Те, которые вызывали меня к себе позапрошлым летом и говорили со мной? Они тоже так считают или ты сам все это придумал?
– Большие шаманы стареют, – в голосе Кокэчу послышалась пренебрежительная усмешка, – недалеко то время, когда и они отправятся в мир предков, а земные дела вершить нам.
– Значит, не они это решили, что я должен давать вам клятву?
– Не они.
– Тогда почему я тебе должен верить?
– Потому что все это время тебе помогали мы с отцом и никто кроме нас… и мы дальше будем тебе помогать, мы все для тебя сделаем, если только ты сам будешь считаться с нашими мыслями… И еще потому, что кроме нас тебе не на кого положиться, улус твоего отца вернуть тебе можем только мы – люди рода хонхотан. Все остальные рода отвернулись от вас. И тысячники ваши могут от тебя отвернуться, а взять их в узду сможем только мы…
До Тэмуджина только сейчас дошло окончательно: Мэнлиг сыном стараются взять его в свою волю, а потом, когда он возьмет отцовский улус, они будут править им, как всадники правят конем. И Кокэчу впервые сказал ему об этом открыто: если будешь послушен нам, получишь отцовский улус, если нет, то и улуса не будет.
Стало небывало тяжело и тоскливо на душе, мысли его запутались. Устав думать, он не видел перед собой пути, будто оказался в непроходимых дебрях. Надо было заканчивать разговор.
– Я тебя понял, брат Кокэчу, – сказал он. – Я должен подумать. А сейчас давай отдыхать, завтра много дел.
Они разошлись; Кокэчу ушел в малую юрту, Тэмуджин – в свою, большую. Ложась в темноте на свое место у правой стены, он слышал, как у костра шумела подвыпившая молодежь. «Братьям праздник, – засыпая, успел подумать он, – знали бы они, что сейчас делается на самом деле…»
* * *Едва забелело на востоке, Оэлун и Сочигэл с сыновьями были на ногах. Скоро поднялись гости и снова все собрались в большой юрте. Снова по кругу пошли чаши с архи – поправляли головы, тяжеловатые после вчерашнего. В этот день предстояли главные свадебные обряды: заплетание кос невесте, поклонение ее онгонам, очагу, жениху, свекру, затем испытание невесты…
Мэнлиг с Оэлун, с одной стороны, и Цотан – с другой, обсуждали, как провести испытание невесты: все девять испытаний, положенные обычаем, пройти ей или обойтись каким-нибудь одним. Остальные, примолкнув, слушали их.
