Маргарита Разенкова - Девочка по имени Зверёк
– Храни ее!
Он взял ее лицо в свои сильные ладони и долго-долго смотрел в ее глаза, будто запоминая на века. Учитель отвернулся. Ольвин наклонился и тихо коснулся ее глаз губами. Затем медленно, принуждая себя, отступил, сел на лошадь, бросил последний взгляд на них обоих и ускакал.
– Идем, – коротко бросил Учитель, – у нас мало времени.
Ночь была ветреной. Холодные волны беспокойно били о берег. Они долго шли. Горвинд молчал, лишь иногда подгоняя ее:
– Быстрее.
Или подбадривал взглядом.
Наконец решил остановиться у подножия небольшого холма, который укрыл их от ветра.
– Я могу идти еще, – сказала она.
Он отрицательно покачал головой:
– Отдохнем. Я тоже потерял много сил.
Она все думала про Ольвина, и слезы предательски подкатывали к глазам.
– Ну, вот что, – вдруг что-то решив, сказал Учитель, – прими-ка вот это.
Он протянул ей какое-то из своих снадобий, и она, не размышляя, поскорее проглотила. Незаметно подкрался и навалился тягучий безвкусный сон, оглушив и стерев все мысли. Но что-то мешало, не давало вполне расслабиться; безумной тревогой толкаясь в сердце даже во сне, смертная тоска змеей вползала в щели сознания…
Она с усилием открыла глаза. То, то она увидела, мгновенно разбудило ее и повергло в смертельный ужас: шел бой, настоящий бой. Учитель был один, против него – около двадцати человек, одетых почти одинаково, в черное, воинов. Дружинники конунга! В первую секунду она подумала, что это не может быть правдой, это, наверное, сон! Сделала попытку вскочить, что-то сделать, но, видимо, продолжало действовать снотворное: ноги не слушались. Но она видела и слышала все: воины нападали по четыре-пять человек, давая друг другу отдохнуть. Горвинд уже очень устал. Смертельно устал. По бледному лицу стекал пот. Но в его глазах не было и тени страха. Он будто просто выполнял свой долг или тяжелую, но необходимую работу. Иногда раздавались крики раненных им врагов, пару раз вскрикнул, получив рану, он сам. И теперь уже с потом смешалась кровь. Мелькали и мелькали мечи, отражая равнодушные блики Луны, их железный беспощадный лязг вонзался Луури в сердце.
Время растеклось… замедлилось… И так же – как ей показалось – медленно в живот Учителя вошел неровный, весь в зазубринах меч одного из воинов конунга. Горвинд что-то произнес и стал медленно оседать, не выпуская из рук оружия. В то же мгновение тупая боль пронзила ее голову над левым ухом. Камень? Дротик? Мгновенье – и боль почему-то пропала, унеся с собой и все до единого звуки: криков и тяжелого дыхания воинов, последних слов смертельно раненного Учителя, ржания коней, порывов ветра, штормового грохота волн…
В наступившей для Луури мертвой тишине воины обступили лежащего на земле Горвинда, но больше не смели прикасаться к нему.
И это было последнее, что видела в жизни девочка по имени Зверек.
Радоница, 14 мая 2002.МоскваГлава 5
Облака Севильи
– Вероника, вернись на землю! Ты опять витаешь в облаках! – Сеньора Леонора, мачеха, увозила Веронику из отчего дома.
О, момент она выбрала более чем удачный: отец и старший брат Вероники, Антонио, уехали на несколько дней в дальнюю провинцию Испании улаживать какие-то хозяйственные дела. Конечно, сеньор д’Эстанса знал о намерениях своей молодой супруги, но у него не хватало характера ей перечить. Решение было принято почти семейно: Веронике надлежало поступить на воспитание в женскую обитель. Леонора была, как всегда, очень красноречива, убеждая супруга:
– Дорогой! Ты же сам видишь, как ей трудно в этом мире. Она такая необычная, тонкая девочка! Христова невеста – вот ее истинное призвание. Ты должен сделать это – ради нее самой!
И так далее, и тому подобное. Убеждать Леонора умела. Отец лишь вздыхал и опускал глаза: он считал, что молодая супруга в чем-то, конечно, права, но следует ли торопиться? Да, дочь доставляла ему немало хлопот, и ее судьба беспокоила его, но Вероника была его любимым ребенком, и ему трудно было с ней расстаться.
* * *Вероника росла умненькой и послушной, хотя и немного себе на уме. Старший брат Антонио также души в ней не чаял, защищал и баловал. Их мать умерла рано, Вероника помнила ее смутно – маленькая худенькая женщина с большими, немного грустными глазами и теплыми добрыми руками. Теперь она приходила во сне, разговаривала с дочерью и ласково кивала, перед тем как исчезнуть из пробуждающегося сознания Вероники. Такие сны оставляли после себя легкую, как предрассветная дымка тумана, печаль на сердце и необъяснимый молочно-ванильный привкус во рту. Вероника привыкла к этим снам и полюбила их. И даже научилась беседовать с матерью, стараясь, впрочем, на всякий случай не прикасаться к ней, хотя бы и во сне.
Сны составляли очень важную, если не главную, часть ее жизни, и Вероника искренне не понимала, как Антонио может экономить на сне ради пирушек с друзьями или серенад под балконом очередной пассии! Она доверчиво рассказала ему, как встречается во сне с матерью. Антонио, похоже, был немало озадачен:
– Это что-то новенькое! Сестренка, ты рассказывала это еще кому-нибудь?
– Это – нет. Но разве я делаю что-то дурное?
– Нет… не знаю. Но рассказывай только мне или отцу, ладно? Обещаешь?
Вероника очень любила Антонио и ценила его советы. Брат требовательно смотрел в глаза, и она тут же кивнула:
– Обещаю, конечно!
Сама она еще в детстве поняла, что беспокоит родных тем, что отличается от других детей. Чем? Как-то раз она прибежала утром к отцу и взахлеб стала рассказывать, что опять была «там»: большой-большой лес, и длинный деревянный дом с круглым очагом посередине, и здоровенный волк, ее собственный зверь!
Вероника думала, что отец порадуется. Но он растерянно оглянулся на стоящего рядом Антонио, притянул дочь к себе и, усадив на колени, обратился к сыну:
– Это уже не в первый раз! И она видит это не только во сне. И знаешь, день ото дня ее рассказы почти не меняются!
– Я знаю. Кое-что она рассказывает и мне. Что ж, – Антонио был намного старше сестры и давно разговаривал с отцом на равных, – пора бы уже привыкнуть к ее странностям. Святая палата не заинтересуется Вероникой, если мы научим ее просто держать язык за зубами. Она сообразительная и послушная.
Оставшись с ней вдвоем, Антонио попытался выудить подробности ее видений: что это был за дом, кто такой Учитель, какое отношение к ней имел норманн по имени Ольвин и прочее. Но видения не приходили по заказу, и говорить о них вот так прямо и отвечать на вопросы в лоб не получалось. И вовсе не из-за упрямства Вероники! Просто у нее тут же начинала сильно-сильно кружиться голова, а усилия вспомнить нечто сверх того, что «пришло» само, вызывали пронзительную боль где-то в глубине головы, будто ее ударили над левым ухом.
Антонио, жалея сестру, оставил с тех пор свои попытки выведать у нее что-либо дополнительно, но напоследок осторожно спросил:
– А не видишь ли ты Христа или Святую Деву? Не говорят ли Они с тобой?
– Что ты, что ты! – Вероника засмеялась и замахала на него руками.
– Это вовсе не смешно, – строго заметил брат, и она испуганно замолчала. А он потребовал еще раз: – Никому, кроме меня и отца, ничего не рассказывай!
* * *У их семьи были особые причины опасаться инквизиции. Вероника родилась католичкой, но прекрасно знала (это не скрывали от нее), что все остальные – и отец, и мать, и Антонио – были морисками, обращенными в христианство мусульманами. Когда испанские монархи, Изабелла и Фердинанд, только-только начинали войны за объединение страны и за обращение всех подданных в единственно правильную (католическую!) веру, сеньор д’Эстанса не стал ждать. В вопросах политики он полагал себя достаточно дальновидным и не слишком держался за традиции предков – семья обратилась в католичество задолго до падения Гранадского эмирата. И в те месяцы, когда судьба Гранады буквально висела на волоске, судьба Вероники отсчитывала последние дни перед ее появлением на свет в Севилье, куда заблаговременно перебралась их семья. Здесь их никто не знал.
Но за морисками всегда присматривала Святая палата – не вернутся ли новообращенные к старым ритуалам? И отец тратил немало денег: свидетельство католической лояльности стоило недешево. А после смерти матери Вероники счел за благо жениться на католичке Леоноре, женщине молодой и красивой, а главное – из старинного христианского рода. Сеньор д’Эстанса был мориском, но богатым, Леонора – знатна, но бедна. И она не думала слишком долго – предложение было принято с охотой. Теперь молодая супруга расчетливо вела богатое хозяйство, тратя большие (но не чрезмерные) суммы на наряды и украшения, ревниво поглядывая на подрастающую падчерицу.
Этот брак упрочил положение отца в обществе, но теперь внимание Святой палаты могли привлечь странности Вероники. Взрослея, Вероника все больше осознавала, насколько опасны могут быть ее необдуманные рассказы, явно выходящие за рамки христианской догмы. Но никогда в жизни она не пыталась (да нисколько и не хотела!) избавиться от своих снов и видений.
