Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс
— Бумаги, найденные в твоём сундуке. Они обвиняют в союзе с персами многих благородных эллинов из Коринфа, Сикиона, Спарты. Вот… — И Фемистокл начал по одному подносить папирусы к огню факела. — Вот превращаются в пепел свидетельства их связи с мидянами. Мардоний умер. Пусть вместе с ним умрёт и война. Отныне Элладе ничего не грозит.
— Благословляю тебя, благословляю! Помоги мне спастись. У тебя есть меч! Сбей с меня эти оковы. Тебе несложно это сделать и…
— Подожди!
Ровный голос флотоводца заставил узника умолкнуть. Фемистокл закончил своё дело. И тут Демарат взвыл, сражённый животным страхом:
— Что это… кубок?
— Подожди. — В руках Фемистокл а оказались серебряная чаша и фляга. — Разве я не сказал, что ты сегодня же должен избавить себя от оков? Поторопись, ночь проходит.
Флотоводец подошёл к несчастному.
— Слушай меня, Демарат. Твои преступления против Афин и Эллады были совершены под влиянием сильного искушения. Деньги, взятые тобой из общественных средств, возвращу я сам, если ты ещё не сделал этого. Хищение прощено тебе.
— Ты настоящий друг, Фемистокл, — проговорил узник охрипшим голосом, однако в глазах флотоводца вспыхнули огоньки.
— Друг! — воскликнул он. — Да. Клянусь Зевсом, хранителем клятв и обетов, друг у тебя был. Где он теперь?
Демарат припал к земле, не смея даже шелохнуться.
— У тебя был друг. — Голос Фемистокла сделался жёстким. — И ты лишил его доброго имени, покусился на его жизнь, возжаждал жены его… Ты нарушил все узы, человеческие и божественные, чтобы погубить его. Более того, чтобы заглушить угрызения совести, ты из милосердия продал его в рабство, обрекая на смерть при жизни. Глупец! Немезиду нельзя обмануть. Главкон был при смерти. Он спас Элладу, но какой ценой! Врачи говорят, что он будет жить, но нога его останется искалеченной. Ты поверг его в несчастье. Ты досаждал Гермионе, благороднейшей из женщин Эллады, утверждая при этом, что любишь её. Ты совершил худшее, чем убийство. Однако я обещал сего дня спасти тебя. Вставай, Демарат неловко поднялся на ноги. Фемистокл протянул ему серебряную чашу:
— Спасай себя. Пей!
— Что в этой чаше? — Лицо узника посерело.
— Цикута, трус! Разве ты не предлагал её Главкону тогда в Колоне? Ты предложил смерть невинному, а я предлагаю умереть преступнику. Пей!
— Но ты называл меня другом. Ты говорил, что любишь меня. Я не могу умереть. Прошу отсрочки! Милости! Снисхождения! К какому богу мне обратиться?
— Обращайся к какому хочешь, никто из богов не выслушает тебя. Сам Кербер не захочет слушать тебя.
— Пожалей, ради нашей прежней дружбы.
Флотоводец выпрямился:
— Твой друг Фемистокл мёртв. Ты видишь перед собой другого Фемистокла. Пей!
— Но ты же обещал спасти меня! — Шёпот узника был едва слышен.
— Я спасаю тебя от суда перед ревущим войском, от разоблачения всех твоих козней, от позора перед лицом друзей, от клейма изменника в памяти Эллады, от воинов, требующих твоей крови, готовых забросать тебя камнями или даже разорвать на части. Ради богов олимпийских, ради богов подземных окажи своим друзьям прощальную услугу. Пей!
Фемистокл продолжал, но Демарат ничего более уже не слышал. В ушах его вновь как никогда отчётливо звучала песня Эриний:
Вправе карать мы, вправе казнить,
Вправе обрезать нить.
Нами повержен будет любой.
Кто друга нарушил покой,
С улыбкой коварной и лучезарной,
С холодною головой
Отрыл яму другу,
Его взял подругу.
Спастись захочет — отыщем
И все преступления взыщем,
Быстр он, велик или мал,
С того, кто друга предал.
Немезида… Немезида, неумолимая богиня, наконец пришла за ним, своей собственностью. Демарат медленно взял чашу…
Глава 11
В день, когда сдались неверные Фивы, пришли вести о последней победе эллинов на Самосе; у Микалы греческий флот высадил на берег свои экипажи и одержал победу над персами почти у ворот находившегося в Сардах Царя Царей. Охваченный паникой Артабаз бежал в Азию через Фракию. Война заканчивалась. Возможно, будут новые битвы с варварами, но не такие как при Саламине или Платеях.
Спартанцы отыскали тело Мардония, пронзённое пятью копьями. Все раны нанесены были в грудь. Павсаний почтил мужество своего противника: перса вынесли с поля брани на щите и покрыли алым плащом. Но затем тело Мардония таинственным образом исчезло, не оставив никакого следа. Может быть, любопытствующим было бы интересно услышать, что сказал Фемистоклу прикованный к своему ложу Главкон и что потом сделал Сикинн. Достаточно, впрочем, знать, что азиат впоследствии не скрывал роскошного кольца, которое прислал ему двоюродный брат Мардония сатрап Зариам — за «великую услугу дому Гобрии».
В день падения Фив домочадцы Гермиппа оставили Трезен, чтобы вернуться в родные Афины. Гермионе рассказали обо всём случившемся — и об огромной радости, и о маленьком несчастье, — и она не дрогнула, хотя Клеопис на всякий случай была рядом. Напротив, краски вернулись на лицо молодой женщины, свет любви возвратился в её глаза. Она сразу направилась к колыбельке, где ворковал и сучил ножками Феникс.
— Малыш мой, малыш. — Мать поглядела в лицо обрадовавшемуся ей ребёнку. — Тебе не придётся мстить за отца.
Тебе предстоит более радостное дело — стать таким же прекрасным, как он, — и телом и душой.
А потом пришли слёзы и рыдания, а за ними смех, и Лизистра с Клеопис, боявшиеся, что радость окажется чрезмерной, успокоились.
«Навзикая» доставила их в Пирей. Все городские гавани представляли собой обгорелые руины, ибо, отступая в Беотию, Мардоний опустошил всё вокруг перед последней битвой. В Афинах дома стояли без крыш, улицы были усыпаны мусором. Однако Гермиона не обращала внимания на оставленные войною следы. А вот наконец и Агора.
Возле опалённых пожаром колонн кишела толпа, стояли прилавки. Деловитые афиняне, не тратя понапрасну времени на жалобы, восстанавливали город. Высоко над головой Гермионы поднимались к небу почерневшие колонны — всё, что осталось от священного дома Афины, однако хрустальный воздух над Скалой не сумел похитить ни один перс.
Гермиона неторопливо пересекла Агору, и вдруг вдали загремели крики, по толпе побежало передававшееся из уст в уста слово.
Кровь разом прихлынула к лицу Гермионы. Она нервно пригладила волосы и принялась ждать. Сквозь шумную толпу продающих и покупающих, мимо лавок и прилавков бежал гонец, ударявший своим жезлом то вправо, то влево, ибо он с трудом протискивался сквозь эту толчею; следом ехали всадники на конях, взятых у варваров; за ними несли носилки. Их поддерживали благородные юноши, сыновья афинских Евпатридов. Увидев носилки, Агора восторженно взревела:
— Счастливчик! Избавитель! Йо! Йо, Пэан!
Гермиона застыла на месте. Занавески были отодвинуты, и она увидела внутри на царственно алых подушках прекрасную, словно изваянную из пентеликонского мрамора фигуру. И всё вокруг стало ей безразлично. Фигура внутри носилок шевельнулась, оперлась на локоть.
— Моя дорогая и любимая, — раздался знакомый голос. — Теперь ты можешь не стыдиться своего мужа.
— Главкон! — вскричала Гермиона. — Какое счастье! Что же тебе пришлось пережить!
Носилки опустили. И даже крохотный Симонид, воистину царь всех любопытных, нашёл на Акрополе объект, достойный самого пристального внимания. А Гермиона обнимала мужа, и им было всё равно, тысячи ли глаз смотрят на них или один владыка Гелиос с неба. Пенелопа приветствовала возвратившегося домой Одиссея.
Он был желанен ей, как берег мореходам в бушующем море, когда Посейдон поднимает волны, когда гуляют вольные ветры. Она обнимала своего владыку, и были долгими их объятия, а в глазах сверкала радость.
Наконец Главкон распорядился:
— Дайте мне моего сына.
Клеопис с радостью повиновалась. Умолкнувший Феникс замахал кулачками перед лицом отца.
— Эй, малыш, — произнёс Главкон, одной рукой прижимая к себе ребёнка, а другой обнимая его мать. — Вижу, ты весёлый и красивый парень.
Молодые афиняне взялись за ручки носилок, и Агора вновь разразилась приветственными криками. Фемистокл, спаситель Эллады, подошёл к Главкону. Флотоводец, которого теперь чтили словно бога, ибо все замыслы его исполнились, взял за руки Главкона и Гермиону.
— Ну, друзья, — проговорил он, — всех нас боги наделили и многим блаженством, и многими печалями. Некоторым достаётся сперва горькая чаша, потом сладкая. Вы досыта испили горечи, посему смело глядите на владыку Гелиоса. Да не потускнеет снова его обращённый к вам взгляд.
— Куда теперь? — спросила Гермиона, не отводя взгляда от мужа.
