Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс
Оба войска — персы, во всей их силе, и спартанцы вместе со своими союзниками-тегейцами — стояли друг против друга, примериваясь к противнику, как два атлета перед схваткой. Строй спартанцев казался реже, чем у Мардония: не было конницы, лучников было меньше, но щит плотно примыкал к щиту, а над шлемами колыхались чёрные султаны. Мужи, не забывшие про Фермопилы, крепче сжимали копья. Промедление завершилось. Здесь, на этом поле, каменистом, поросшем редкой травой, будет решена судьба Эллады. Это понимали все.
Невозмутимость спартанцев потрясала. Они стояли недвижно, как бронзовые изваяния. Перед строем находился муж в алой хламиде, возле него двое одетых в белое предсказателей изучали внутренности голубки, ища в них указаний на исход сражения. Мардоний надвинул тиару на лоб:
— Всё готово. Пусть лучники начинают.
Туча стрел поднялась над строем персов. Лучники-мидяне торопливо опустошили колчаны. Несколько спартанцев упали, но Павсаний оставался возле прорицателей, не давая знака к наступлению. Знамения не сулили ничего хорошего. Стоя под смертоносным градом, никто из лакедемонян даже не переступил на месте. И эта невозмутимость вселяла больший ужас, чем самые громкие боевые кличи. Что же представляют собой эти люди, способные умереть, не шевельнувшись? Лучники произвели второй залп. Казалось, они обстреливают скалу. Варвары подняли душераздирающий крик, но ответом им было молчание.
Наконец Павсаний, осыпаемый стрелами, словно лепестками яблоневого цвета, поднял руку. Знамения были добрыми. Боги разрешали вступить в битву. Не обращая внимания на то, что в строю гибли люди, он отправился на своё место на правом фланге. Рука его неторопливо — хотя вар вары сотрясали своими воплями небеса — вновь пошла вверх. Покрывая голоса персов, пропела труба. И спартанцы пошли вперёд. Ряды их, ощетинившиеся наконечниками копий, двинулись с неотвратимостью морской волны. Гремели сакские барабаны, стонали персидские рога. Варвары услышали клич, никогда ещё не доносившийся до их ушей. Приближаясь к врагам, спартанцы распевали.
— Ах-ла-ла-ла-ла! Ах-ла-ла-ла-ла! — гремел хор низких мужских голосов, раздававшихся над рядами щитов, под бронзовыми шлемами.
— Быстрее, — зазвучали приказы персов пращникам и лучникам. — Бейте этих безумцев!
Стрелы и пущенные из пращей камни посыпались словно град, грохоча по щитам и шлемам. Там и здесь падал гоплит, но фаланга смыкалась плотнее и неотвратимо продвигалась вперёд.
— Ах-ла-ла-ла-ла! Ах-ла-ла-ла-ла!
Напев не смолкал. Трубы взвыли ещё более пронзительно. Восемью шеренгами неспешно, без остановок тяжёлая пехота Павсания преодолевала две сотни шагов, разделявших оба войска. Возможно, спартанские копейщики не были обучены всем тонкостям боя, однако они во всех подробностях знали одно-единственное дело и совершали его чрезвычайно хорошо: они умели наступать строем даже под градом сыплющихся с небес молний и разить врагов длинными копьями. Не жалкие три сотни, десять тысяч отважных и сильных мужей вышли в то утро на поле. Мардоний столкнулся с лучшей пехотой мира, и отмщение за Леонида приближалось.
— Ах-ла-ла-ла-ла! Ах-ла-ла-ла-ла!
Персидское войско уже не выдерживало напряжения.
— Прикажи нам биться или бежать! — ревели доблестные военачальники своему полководцу, и наконец тот крикнул, пуская вперёд сакскую конницу:
— Ступайте!
И степняки хлынули горным потоком. Комья земли летели из-под копыт коней. Закричали наездники, зазвенели копья о щиты, застонали умирающие, поднялось облако пыли. Спартанский напев умолк. На мгновение вся длинная фаланга замерла и прогнулась по всей длине. А потом пыль развеялась, и голоса спартанцев загремели снова. Половина степняков возвращалась назад с обломанными копьями, на покрытых ранами конях. Остальные… Фаланга двигалась, переступая через обагрённые трупы людей и животных. Спартанцы шли вперёд под голоса труб и воинский напев.
В этот миг страх впервые прикоснулся к сердцу Мардония, сына Гобрии, и он обратился к тысяче отборных всадников, окружавших его, — не саков, а персов и мидян, доблестных и властных, людей, пришедших побеждать:
— Следуйте за мной, как шли ваши отцы за Киром Непобедимым и Дарием Безупречным. За честь Ирана и Царя Царей!
— За честь Ирана и Царя Царей! — вскричали отборные.
Всё войско присоединилось к их крику. Мардоний повёл свою конницу на правый фланг спартанцев — туда, где посреди своих телохранителей шёл Павсаний.
Старые лакедемоняне во дни, когда события эти отошли в прошлое и когда в каждом, кто сражался при Платеях, эллинская молодёжь видела чуть ли не бога, рассказывали о том ударе персидской конницы, заставившем отступить фалангу.
И всегда прибавляли: «Только не говорите, что варвары не умели ни сражаться, ни умирать. Пусть так говорят глупцы, но не мы, сражавшиеся при Платеях. Наша первая линия рассыпалась в мгновение ока. Питанатскую мору изрубили в куски. Сама Афина Промахос, Афина Воительница, и Арес, Опустошитель городов, отступили бы под ударом Мардония».
Спартанцы остановились. А конная тысяча — точнее, то, что от неё осталось, — подалась назад, под прикрытие стены щитов, разъярённая, непобеждённая, но отступившая.
Тут наконец фаланга сошлась с персидской пехотой, оградившей себя стеной плетёных щитов. Среди и спартанцев и ариев были такие, которым довелось участвовать в десятках битв, но подобной не помнил никто. Персы, знавшие греческий язык, услышали слова, заставлявшие каждого эллина сражаться за десятерых:
— За Леонида! За Фермопилы!
Приказов не было слышно, голоса труб и те потонули в грохоте битвы. Каждый дрался на своём месте, зная, что ему надлежит сразить врага. Стена персидских щитов начала медленно прогибаться, как оттянутая верёвка. А потом она лопнула. Мгновение — и гоплиты-эллины погнали перед собой лёгкую азиатскую пехоту, скашивая её, словно коса колосья. Персидская пехота отступала, ибо в своих лёгких панцирях, с короткими копьями она не могла сопротивляться спартанцам, однако силы варварского войска ещё не были исчерпаны. Много раз Мардоний водил вперёд персидскую конницу, и каждый откат был лишь прелюдией к новому, ещё более могучему удару.
— За Мазду, за Иран, за Царя!
Боевой клич князя превращал его всадников в демонов, которые бились с богами. Фаланга получала могучие удары, даже останавливалась, но не разрывалась и шаг за шагом, сажень за саженью оттесняла варваров. И каждый раз кличу Мардония отвечали грозные голоса:
— За Леонида! За Фермопилы!
Казалось, жизнь Мардония охраняли боги. Он всегда находился в самом центре сражения. Белый нисейский конь лебедем налетал на лаконские копья. Если бы доблесть одного человека могла решить исход сражения, отвага Мардония была бы способна сотворить чудо. И всегда под стрелами за ним следовал всадник в серебряном панцире на лёгкой кобыле, также остававшийся невредимым. Но когда битва затянулась настолько, что мужи начали падать от усталости, тесноты и жары, князь отъехал в сторону на возвышение, откуда, став возле сельского храма Деметры, он мог следить за ходом сражения. Он увидел, что арии медленно отступают, отходят на шаг, на полшага, но неуклонно отодвигаются под натиском фаланги. Тогда он послал гонца:
— Езжай к Артабазу. Пусть возьмёт с собой из лагеря всю охрану, всех мужчин, каждого евнуха, который способен держать копьё, и немедленно ведёт их сюда. Иначе мы проиграем битву.
Вестник ткнул в бока коня шпорами и спустился с холма. Мардоний же повернул коня и направил его в самое пекло.
— За Мазду, за Иран, за царя! — прокатился над полем брани его могучий голос.
Персидские вельможи, знавшие одни только победы, возобновили натиск. Последний их удар оказался самым жестоким. Фаланга прогнулась, как натянутый лук. Персидские пехотинцы, не думая о себе, бросались на греческие копья и переламывали их голыми руками. Мардоний никогда не гордился своим воинством так, как в этот час. У него были все основания для гордости, однако бойцовский пыл был потрачен понапрасну. Волна персов отхлынула, спартанцы вновь сомкнули ряды, и Мардоний понял, что люди его сделали всё, что могли. Они сражались с рассвета. Разве не сам Мазда восстал против персов? Разве не достаточно сил отдано за нежащегося в Сардах Царя Царей?
— За Мазду, за Иран, за Царя!
На этот клич уже никто не ответил. Там и тут пехотинцы и всадники, в одиночку и группами отступали к своему последнему оплоту — укреплённому лагерю возле Асопа. Князь обратился к своим всадникам, окружавшим его уже в значительно меньшем числе:
— Неужели мы убежим как испуганные псы? Вспомните славу ариев! Вперёд!
Но его не услышали даже самые отважные. Фаланга ускорила своё движение. Теперь она пошла быстрым шагом. И вдруг спартанцы бросились вперёд как одержимые.
