Дмитрий Петров - Перед лицом Родины
— Да, мне сообщили, кто вы, — сказал он. — Чем могу быть полезен? Прошу, садитесь.
— Некогда, — покачал головой профессор. — Я, может быть, сударь, навлеку на себя ваше недовольство тем, что сообщу вам, но другого выхода нет. Человеческая жизнь на волоске. Надо ее спасти. Меня заверили в том, что вы человек гуманный, патриот своей родины и что я со стороны вашей найду полное понимание, а главное, помощь…
— Поясните, в чем дело? — попросил Константин.
— Надо срочно сделать человеку операцию… Ваш соотечественник, русский, был во французском отряде франтиреров. Он опасно ранен. Я должен ему сделать операцию, сейчас же, в вашей студии.
— Но это невозможно. Как же вы будете делать операцию в студии русскому партизану, если студия полна народа? Ведь сейчас же донесут эсэсовцам…
— Нет, не донесут. Все в нашем салоне знают об этом и просят поторопиться дать согласие, человек может умереть.
— Делайте, что вам угодно, — сказал Константин.
— Мерси, дорогой!.. — крепко пожал его руку профессор. — Как это по-русски?.. Спасибо!..
— Но куда мы положим раненого?
— В вашей большой студии есть удобная маленькая комнатка, — сказал Льенар. — Я ее видел. Там проведем операцию.
— Но в студии бывают посетители, немцы. Они могут услышать стон или почувствовать запах лекарств…
— Мы попросим раненого потерпеть и не стонать, а запах лекарств смешается с запахом красок.
— Смотрите сами, как удобнее, — сказал Константин. — А как вы раненого перевезете сюда?
— А он уже здесь.
— В студии?
— Да. Мы его перебросили сюда без вашего ведома, — сказал Льенар. Если б вы не дали своего согласия, то мы все равно бы его лечили здесь, у вас… И вы, по-видимому, так бы и не узнали об этом. Но мы решили лучше поставить вас в известность обо всем. Это упростит дело.
Такая откровенность несколько покоробила Константина.
— Когда у вас перерыв на обед, сударь? — осведомился Льенар.
— Через десять минут.
— Нельзя ли закрыть салон сейчас? — попросил профессор. — Десять минут для раненого много значат…
— Хорошо, — покорно согласился Константин и позвонил швейцару. Закрывайте салон на обед.
Салон закрыли. Художники и сотрудники разошлись по бистро. В помещении остались только Льенар, облачившийся в белый халат, швейцар да одна натурщица по имени Кэти Обронская из обедневшей русской эмигрантской семьи. Она имела медицинское образование, и ее оставили у профессора в качестве ассистента.
— Ну, так что, коллега, приступим? — спросил у нее профессор.
— Да, я готова, — ответила натурщица.
Профессор начал тщательно мыть руки, подготавливаясь к операции.
— Вы любите свою родину, мадемуазель? — спросил профессор.
— Я не знаю, где моя родина, — ответила девушка. — Я русская, а родилась и живу во Франции. Я одинаково люблю и Францию и Россию, хотя и никогда в ней не была…
— Вы русская, вы должны любить Россию, — сказал Льенар. — Россия великая страна. Все прогрессивные люди мира относятся к ней с большим уважением. Но любите и Францию, вы в ней родились, получили образование. Я вот очень люблю Францию, — помолчав, проговорил профессор, глядя, как Кэти кипятила инструмент для операции. — Она — прекрасная страна, благодатная земля, которую добрые боги создали для счастья, — так в восемнадцатом веке воспевал ее поэт Андре Шенье… А наша гордость — Виктор Гюго — в своих стихах говорил, что если б он был богом-отцом и имел бы двух сыновей, то старшего он сделал бы богом, а младшего — королем Франции. Этими словами он высказал безграничную любовь к ней… Франция — это страна с многовековой историей, страна-музей. Каждый наш город — это летопись истории Франции. Сейчас мы с вами приступим к операции. Хирургия — великое искусство. Еще за три тесячелетия до нашей эры египтяне уже знали хирургию. В одном из сражений египтян с ливийцами сыну фараона красавцу Сутаро мечом отсекли нос. Горе юноши было безутешно, он хотел убить себя. Разве он мог жить обезображенным? Ведь ни одна красавица не взглянула бы на него. Тогда ему решил помочь ученый жрец. Строго сохраняя тайну хирургии, запершись с раненым юношей в храме, он отделил со лба Сутаро лоскут кожи и путем пересадки сформировал юноше нос. Такой же нос, какой у него и был… Все считали это сверхъестественным чудом. От этого престиж жреца вырос еще выше… Готово? Давайте, Кэти, займемся раненым.
Они вошли в маленькую комнату, в которой на диване лежал раненый русский — Сазон Меркулов…
…Когда гитлеровцы нагоняли на шоссе мотоцикл, на котором мчались Флоримон и Сазон со своим пленником Жаном, Флоримон понял, что им не спастись. Он выхватил из кармана пистолет и пристрелил своего пленника.
— Спасайся, Меркулов! — крикнул он и крутнул мотоцикл вправо. Мотоцикл, подпрыгнув через кювет, перевернулся. Флоримон и Сазон, вскочив на ноги, бросились в придорожные кустарники. Раздался залп. Флоримон, пронзенный смертельной пулей, упал и застыл неподвижно… Сазон, чувствуя, что он тоже ранен, некоторое время еще бежал, но потом, обессилев, упал. Его бесчувственного, потерявшего много крови, подобрали французские патриоты из деревни Мурэель, которые еще не успели уйти домой. А потом Сазона тайно переправили в Париж, к хирургу Льенару…
В то время, когда профессор Льенар с Кэти делали операцию Сазону, Константин сидел в своем кабинете и силился вспомнить, где он видел профессора Льенара. И вдруг откуда-то в его сознании всплыли образы старика букиниста Льенара и его сына Шарля, передавшего ему сувенир для профессора Мушкетова.
— Да, это он, — сказал Константин, и ему стало стыдно, что он тогда обманул Шарля, не передав его подарка Аристарху Федоровичу.
XIII
Прошло более месяца с тех пор, как профессор Шарль Льенар сделал операцию Меркулову. Натура у казака была живучая, и он стал поправляться. За ним все трогательно ухаживали, кормили, принося ему вкусные вещи. Но особенно добрые отношения сложились у него с Кэти. Наверное, потому, что она говорила с ним на родном русском языке.
— Хорошая ты, Катя, — говорил ей Меркулов. — Красивая, характер спокойный, не задира. Вот только зря твои родители уехали из России. Чего они испугались? Ай твой родитель какой генерал был либо князь?..
— Нет, — уклончиво отвечала девушка. — Я не знаю, почему они уехали.
— Ну, это их дело.
Между прочим, Меркулов был прав. Кэти очень красивая девушка. Грациозная, прекрасно сложенная, с прелестным одухотворенным лицом, она всех обворожила в салоне. Все молодые художники (а порой и старые) были влюблены в нее…
Как-то так получилось, что директора салона, в котором его приютили и вылечили, Сазон Меркулов до сих пор еще не видел. Со слов Кэти он знал, что директор этот русский, в прошлом белогвардеец, поддерживает патриотическое движение французского народа и сочувствует борьбе советского народа с гитлеровцами и что здесь, в студии, он, Сазон, находится по его разрешению.
Это немало удивляло Меркулова. Белогвардейцев он всегда считал негодяями, врагами социалистической Родины и всего советского народа, а тут вдруг нашелся среди них такой, который приютил его, израненного, дал возможность вылечиться… Ведь разве он, этот директор, не знает, какой опасности он подвергает себя, делая это?.. Гитлеровцы могут расстрелять его за укрывательство бежавшего из концлагеря советского военнопленного, вдобавок франтирера.
Когда Меркулов стал подниматься с постели, художники и сотрудники салона принесли ему обувь, белье, костюм, шляпу… Одевшись в костюм, Сазон бродил по студии, присматриваясь, как работают художники, даже старался помогать им, чем мог: то краски растирал, то на подрамник холст натягивал.
К нему все привыкли, называя его Созен. Меркулов знал, что все люди ведут смертельную борьбу с гитлеровцами. Следовательно, они не только его друзья, но и братья по борьбе с фашизмом…
Сазон так осмелел, что даже при появлении гитлеровцев в студии не прятался. Немцы на него и внимания никакого не обращали, принимая его за служащего салона.
Однажды Меркулов спросил у Кэти:
— Катя, а что это не видать директора салона? Мне хотелось бы поблагодарить его за приют…
— Сейчас он болеет. А вот как выздоровеет и явится, я ему скажу, что вы хотите его повидать…
Кэти выполнила свое обещание. Константин пригласил Меркулова к себе в кабинет. Когда тот вошел и увидел сидевшего за письменным столом Константина, он в изумлении вскрикнул:
— Прохор Васильевич? Товарищ генерал! Неужто, вы? Какими судьбами?..
Не менее Меркулова был поражен и Константин.
— Меркулов! — привскочил он на кресле. — Ты?..
— Я-а, — растерянно протянул Сазон, недоумевая, каким образом тут мог очутиться Прохор Ермаков. Но потом, вглядевшись в лицо Константина и поняв свою ошибку, проговорил: — Извините… Вижу, что я ошибся… Очень уж похожи на нашего станичника Ермакова Прохора Васильевича… Генерал-лейтенант он теперича…
