Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 2
Булаковичу стало и радостно и тоскливо от этих слов.
— Он хороший, Ахмед, а я… — и махнул рукой.
— Нет, ваша блахородья, ты чистый, правильны чалвек, и имам это знает, и Шамиль-эфенди тоже знает. Дай бох тебе долга, хороша жизня, — сказал Ахмед.
— Славный ты человек, Ахмед, мне про тебя много рассказывал Алексей Сергеич, — сказал Небольсин.
Татарин засмеялся.
— Он моя кунак, а игде солдат рука ранетый, котора с тобой чечен пошел? — поинтересовался Ахмед.
— Отпустили вчистую, домой поехал, — сказал Булакович.
— Домой, — задумчиво произнес татарин, — до-мой… своя детка, жана увидит… Эх, мине это аллах не дает, — грустно закончил он.
Вскоре русскую делегацию позвали к имаму.
Все привстали, когда русские вошли в саклю.
— Буюр[66], — показывая на длинную скамью, сказал Гази-Магомед.
Переводчики расположились, Ахмед слева от имама, Идрис — справа от подполковника.
Гази-Магомед достал из кожаной сумы пакет, перевязанный тонкой бечевой и по краям скрепленный личной печатью имама. Он что-то сказал Ахмеду, и тот медленно перевел.
— Имам говорит, спасиба хороши слова, спасиба хороши дела. Эта писма отдай ваша, высокблахородья, енералу. Там написана се, там отвечает имам своя дела…
— Какое дело? — не понял Филимонов.
— Имам чего исделает, чего хочит, — пояснил чеченец Идрис.
— Ну, ответ свой дает на предложение Клюге, — видя недоумение подполковника, разъяснил Булакович.
— А-а… А что ж он все-таки там написал… и нам не грех было б знать… — недовольно сказал Филимонов.
— Чего писал — енерал читает, тибе, высокблахородья, не полагается, — ответил Ахмед.
— Вот дурак, а еще солдатом был! — не сдержался подполковник. — Как же это не полагается, ежели мы посланы генералом.
— Правилно, посланы, отдай писмо Кулюге, бери писмо имам, а чего они пишут, они сами знают… — не сдавался татарин.
Имам иронически посмотрел на красного от негодования Филимонова и тихо сказал:
— Ахмед, или лучше ты, Идрис, объясни этому глупому человеку, что имам ведет переговоры не с ним, а с главным русским начальником, а его мы просим только отвезти бумагу генералу.
Он встал, остальные сделали то же.
— Сейчас рано, — продолжал имам, — гости позавтракали, кони их отдохнули, и русским надо через час возвращаться к своим. До казачьих постов их проводят мои мюриды.
Он кивнул и, чуть задержавшись взглядом на Булаковиче, улыбнулся, что-то сказал Ахмеду.
— Ваша блахородья, имам говорит, зайди к нему через десят минут… Ты его кунак, имам тебе говорит хочет.
— Приду, имам, — прикладывая ладонь к сердцу, ответил Булакович.
Когда офицеры вернулись к себе, подполковник многозначительно спросил Булаковича:
— Чего это он вас одного пригласил, прапорщик?
— Он же сказал, что мы кунаки, — хмуро ответил Булакович.
— Не следует ходить, не следовало и давать ему обещания. Я, как старший в чине, запрещаю это, — строго произнес Филимонов. — Мы здесь не на кунацкой прогулке и не в гостях у тещи. Кругом враги, а главный — сам Кази-мулла.
Булакович молча слушал его.
— Нет, господин подполковник, это очень даже хорошо, что имам пригласил к себе прапорщика. Ведь мы приехали к нему с миром, в данное время мы парламентеры, а не враги, и всякое доброе слово, сказанное имамом, может помочь делу, — возразил Небольсин.
— Как так?
— Очень просто. Мы не знаем, что пишет он генералу, может быть, он хочет замириться, и мы не имеем права отказываться от встреч с ним. Возможно, он хочет отдаться на милость государю и встретиться с генералом Вельяминовым, и вы обидите, даже оскорбите имама, не разрешив прапорщику видеться с ним.
Филимонов удивленно смотрел на Небольсина.
— И я, как это ни прискорбно, обязан буду доложить о вашем приказании Алексею Александровичу, — подчеркивая этим свою близость к генералу, сказал Небольсин.
— Но позвольте, — сбитый с толку, проговорил подполковник, — почему же ему все это не сказать нам троим, а вызывать к себе лишь одного офицера, да к тому же… — он замялся.
— Вы хотите сказать, бывшего недавно в плену у мюридов? — подсказал Небольсин. — Именно потому и следует господину прапорщику пойти к имаму, что он был его пленником, стал кунаком, узнал многое о горцах и добился доверия к себе… Думаю, что господин прапорщик Булакович должен, именно должен пойти к имаму, а для того чтоб он не был один, я, с вашего разрешения, — Небольсин повернулся к Булаковичу, — буду сопровождать вас. Надеюсь, это не обидит имама и разрешит ваши сомнения, господин подполковник.
— М-да… разве что так… вдвоем… Это уж иное дело, — обдумывая, медленно решал Филимонов. — Да, это другой коленкор. Идите оба, — согласился подполковник.
— Какова скотина!.. Ведь он не стоит и мизинца имама, которого презирает так откровенно, — возмущенно оказал Булакович, когда они с Небольсиным пошли к имаму.
— Он кретин, и это очень хорошо. Будь Филимонов умнее, я вряд ли смог бы напугать его упоминанием о Вельяминове. А вы, Алексей Сергеевич, извините, что я напросился к имаму. Ведь этот бурбон не разрешил бы вам…
— Я все понимаю, Александр Николаевич, спасибо! Идя со мной, вы оберегаете недавнего декабриста от доносов и клеветы, — подходя к сакле имама, тихо сказал Булакович.
Переводчик Идрис молча шел за ними. У входа в саклю стоял часовой; он посторонился, пропуская русских.
В маленькой прихожей их встретил Ахмед. Офицеры и Идрис вошли внутрь.
— Имам тебе ждет, ваша блахородия, два раз говорил: «Ишо нету моя гость русски хороши Иван?» Имам тебе так называет, — открывая дверь в саклю, говорил татарин.
Внутри сакли сидели четверо: Гази-Магомед, Шамиль, Гамзат-бек и ших Шабан.
— Буюр, Иван, буюр, урус-апчер, — пригласил имам.
Русские поклонились.
— Скажи имаму, Идрис, что я пришел к нему незваным, пусть извинит за это, — обратился к переводчику Небольсин.
— Не понимай такой слов, — виновато улыбаясь, ответил переводчик.
— Я знаю, я скажу… — торопливо перебил его Ахмед и быстро перевел слова капитана.
Гази-Магомед улыбнулся и сделал рукой приглашающий жест.
— Скажи имаму, что так надо, так будет лучше для его гостя Ивана, — показывая на Булаковича, продолжал Небольсин. — Я его друг.
Теперь уже Идрис, поняв сказанное, перевел имаму.
— Друг — это хорошо. Друг, если он настоящий, подобен хорошему кинжалу, не подведет, — садясь, ответил Гази-Магомед.
Все сели, внимательно разглядывая друг друга.
— Скажи имаму, что капитан знает мою матушку, что он лично выкупил меня и что мы как братья, — понимая настороженное внимание хозяев, сказал Булакович.
— Да будет аллах милостив к нему, мы с открытым сердцем встречаем его, — сказал ших Шабан. Гамзат-бек дружелюбно похлопал по плечу капитана.
— Ну, Иван, опять мы вместе и опять за одним столом. Помнишь, я говорил тебе в Черкее, — не горюй, хорошим людям, сильным сердцем и духом, всегда помогает аллах. Так и случилось. Ты опять со своими, не пленный, не солдат… апчер, — трогая пальцами погон Булаковича, сказал Гази-Магомед. — Как жил в Чечне, не обижали тебя? А солдат, раненный в руку, тоже вернулся?
— Не обижали, имам, спасибо тебе. Твое слово всюду оберегало меня: и в Чечне, и в Дагестане…
— А среди русских? — вдруг с лукавой усмешкой перебил его Гази-Магомед.
— Нет… там наоборот. Дружба с тобой, имам, там вызывает недовольство, подозрения…
— Глупые, недостойные люди! — сказал Шамиль.
— Единственный, кто, как брат, встретил, прикрыл меня от подозрений, — это он, — беря руку Небольсина, взволнованно продолжал Булакович.
Оба переводчика, дополняя друг друга, переводили слова прапорщика молча слушавшим мюридам.
— И в крепости остался я только благодаря его заступничеству… ну, помощи, помощи, — пояснил он, видя, как оба переводчика в недоумении посмотрели друг на друга.
— Полноте, Алексей Сергеич, — остановил его Небольсин.
— Нет, милый Александр Николаевич, я должен, должен этому замечательному человеку рассказать все о нас, — так горячо сказал Булакович, что даже и без переводчиков присутствующие поняли смысл сказанного им.
Гази-Магомед внимательно и пристально смотрел на Небольсина. Гамзат-бек удовлетворенно кивал, а ших Шабан негромко сказал что-то.
— Молитвы говорит арабски, — пояснил Ахмед.
— И к тебе, имам, он пришел вместе со мной только потому, что одному мне нельзя было идти… Я хоть и офицер, но был разжалован царем, находился в твоем плену, — Булакович горько усмехнулся, — мало ли что может сделать человек, поднявшийся против своего царя.
Мюриды внимательно слушали медленный, но точный перевод слов Булаковича.
