Иозеф Томан - Дон Жуан. Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры
Затем Мигель призвал Мурильо и поручил ему украсить росписью храм и больницу.
— Я хочу, Бартоломе, чтобы твое искусство принесло радость больным. Хочу, чтобы ты приблизил бога их сердцам. Искусство же говорит громче всякого проповедника.
— Выполню с радостью, — отозвался Мурильо.
Через месяц он пришел снова:
— Я продумал задание, которое доверил ты мне, друг. Я напишу десять библейских сцен.
— Хорошо. Я не стану вмешиваться в твой замысел. И выбор сюжетов предоставляю тебе. Мне бы только хотелось, чтобы на одной из картин ты изобразил ужас умирания и смерти. Сделай это ради меня и в назидание прочим.
Но Мурильо отказывается:
— Не требуй этого от меня, брат! Мне больно смотреть на недуги и умирание. Это внушает мне ужас. Отдай эту работу Вальдесу Леалу.
— Ты просишь за человека, который в Академии строил козни против тебя? — изумлен Мигель.
Мурильо развел руками:
— Он лучше других сможет написать картину, которую ты хочешь.
— Хорошо. А какие сюжеты избрал ты, Бартоломе?
— Пока у меня обдумано пять картин: жертвоприношение Авраама, источник Моисея, чудо разделения хлеба и рыб, милосердие святого Иоанна и благовещение.
— А остальные?
— Это будет — Иисус исцеляет больного. Иисус — дитя, Иоанн Креститель — дитя, и ангел, спасающий святого Петра. Десятая картина будет изображать святую Изабеллу, королеву Угорскую.
— Картин должно быть обязательно десять?
— Нет.
— Напишешь для меня одиннадцатую — возвращение блудного сына?
Мурильо обнял друга и обещал.
В те поры простился с жизнью король Филипп IV, и от имени его малолетнего, болезненного сына, короля Карла II, править стала королева-мать — Мария Анна Австрийская, дочь императора Фердинанда III; а Испания все глубже упадала в нищету и долги.
Но Каридад росла.
И вот закончена стройка, и открылся взорам храм — просторный и светлый, искусно изукрашенный.
За труды свои, занявшие четыре года, Мурильо получил из рук своего друга Мигеля справедливую плату — семьдесят восемь тысяч сто пятнадцать реалов.
Вальдес Леал написал две картины столь потрясающей жизненности и осязаемости, что ужас охватывал человека при взгляде на них:
«Las Postrimerias», или Аллегория Смерти, и «Finis Gloriae mundi», или Аллегория Бренности.
Мурильо, рассматривая эти картины вместе с Мигелем, сказал с неприязненностью, которую не сумел скрыть:
— Тот, кто захочет смотреть на это, должен будет зажать себе нос…
Но Мигель доволен работой Вальдеса.
Храм и больница были торжественно освящены новым архиепископом Севильским, ибо дон Викторио умер, не дождавшись воплощения замысла Мигеля.
Приехали знаменитые врачи, приглашенные Мигелем, и завтра Каридад примет первых больных.
Всю ночь провел Мигель на молитве.
— Ниспошли, господи, мир душе моей…
Но неизменен, неисповедим лик бога. Рассвело. Монахи запели торжественную утреннюю молитву, и в ворота, украшенные пальмовыми листьями, хлынула толпа недужных. Одни ковыляют на костылях, других вносят на носилках — и все, ступив на мраморный пол, застывают в изумлении.
Мигель присматривает за тем, как братья-санитары размещают больных, и вдруг замечает знакомое лицо:
— Вехоо!
Больной пристально вглядывается — узнал наконец монаха, улыбнулся уголками губ, но от слабости не может сказать ни слова.
Мигель берет за локоть врача и подводит к Вехоо.
— Есть ли надежда? Можно ли спасти его?
— Кто это? — осведомляется врач, щупая пульс больного.
— Великий артист и хороший человек.
— Ваш друг, отец настоятель? — вежливо спрашивает врач.
Мигель покраснел.
— Да. Но и все здесь — мои друзья.
— Понимаю, — улыбнулся врач. — Вы не хотите никому оказывать предпочтение. Но этот человек вам дорог.
Он осмотрел Вехоо, посоветовался с другим врачом. Затем оба подошли к Мигелю.
— Надежды мало, ваша милость, — говорит один.
— Вернее сказать, ее почти нет, — поправляет его коллега.
— Все зависит от ухода. От заботливости. Здесь нужно исключительное внимание. Банки точно в срок, лекарства вовремя. Я отдам особое распоряжение всем санитарам.
— Нет! — возражает Мигель. — Я сам буду ухаживать за ним.
— Вы, преподобный отец? — удивляются медики. — Утешать его — да. Но — ухаживать? Обмывать, чистить, переодевать…
— Все сделаю сам, — сурово произносит Мигель. — Только скажите, что требуется.
С той поры днем и ночью Мигель служит другу.
Долгими ночами, бодрствуя возле спящего актера, многое передумал Мигель, и вдруг явилась ему истина:
Хочешь обрести бога — служи человеку!
Да, да, это — то! Собственным трудом и заботами возмещать тысячам страждущих и несчастных за то страдание и горе, которое я причинил тысячам других. Уменьшать боль, которую сам сеял и множил. Добром искупать зло, делом исправлять дело.
Только такой епитимьи требует от меня бог!
Со всей страстностью бросился Мигель в труды — и они были благословлены.
Вехоо выздоровел.
Расставаясь с Мигелем, он сказал:
— Ты радуешься моему выздоровлению больше, чем я сам!
— Да, ибо оно означает разом два счастья: и само твое выздоровление, и то, что бог благословил мой труд. Не только я тебе, но и ты мне помог и принес пользу.
Мигель, подхлестываемый неисчерпаемой страстностью, служит немощным до упаду.
— Если бы он сделался воином, — сказал как-то о нем брат Дарио брату Иордану, — то упорством своим завоевал бы мир!
— А стань он философом, создал бы новый рай, — усмехнулся Иордан. — Счастье его и проклятие — это любовь и действие.
Дарио нахмурился:
— Действие? Да, но при этом он совсем забросил духовные упражнения и молитвы. Он уже не в состоянии предаться размышлениям и экстазу…
— Да разве вся его жизнь — не экстаз? — перебил его Иордан. — Не один сплошной, непреходящий экстаз? Не кори человека, ступившего на самый тяжелый и прямой путь к святости — на путь действия. Это не он, как мы думали, а мы с тобой, брат Дарио, слабые люди и себялюбцы пред ликом бога, ибо искупаем лишь самих себя. Мигель приносит добро и спасение многим. Мы обращаемся к богу непосредственно — он же через человека. Его счастье двойное, и заслуга его удвоена.
Хочешь обрести счастье — служи человеку!
Пересмотрите все виды работ и занятий на земле — ни в одном из них не требуется столь глубокого смирения, как в том, который избрал для себя Мигель.
Настоятель монастыря — Hermano Mayor, он берет себе самую тяжелую работу, словно он — из меньших и последних монахов.
В новом здании выбрал он для себя самую тесную и скромную келью. Большую же часть дней и ночей проводит он около больных.
Он убирает их койки, перестилает, переодевает больных, перевязывает раны, чистит гнойные нарывы, гладит лица, обезображенные сыпью и лишаями, возлагает ладони на пылающие лбы, трогает вздутые животы страдающих дизентерией и тифом.
Переворачивает страдальцев, обмывает высохшие, сморщенные тела, увлажняет губы, потрескавшиеся от жара.
Тихой речью успокаивает умирающих, до последней минуты поддерживая в них надежду на выздоровление.
Посмотрите: вот кавалер, который нашептывал красавицам страстные комплименты, — какой мир вносит он ныне словами своими в иссохшую душу уродливой старухи! Вот дон Жуан, подносивший девицам цветы на острие своей шпаги, — как он ныне приносит цветы убогой калечке, которая за все свои двадцать лет ничего не знала в жизни, кроме нищеты, унижений и побоев, а теперь худыми руками гладит лепестки розы, питая ее ароматом мечты о счастье, пусть крошечном, пусть с яблочную косточку!
Послушайте певца, чья любовная песнь возвышала до небес прекрасную донью на балконе — как тихонько напевает он ныне последнюю колыбельную ребенку, чей день не дождется заката…
О, терпение гордого дворянина, для которого чуть резкое слово служило предлогом для поединка на смерть — как выслушивает он ныне грубости и оскорбления, срывающиеся с губ человека, измученного болью, и отвечает на них улыбкой и добрым словом!
О, раздражительность больных, вознаграждающая заботу и самоотвержение бранью и злобными криками!
Брат Мигель — смиреннейший из братии Каридад. Терпеливейший из санитаров и самый желанный из утешителей страждущих и умирающих. Вот он, дон Жуан, прозванный всеми больными апостолом милосердия! Он покидает стены монастыря для того лишь, чтобы разыскать в трущобах Севильи тех, кого он приведет в Каридад и уступит им собственное ложе, чтоб самому улечься на холодном полу. Он оберегает и здоровых — тем, что уносит трупы утопленников и казненных и хоронит их, отдавая им последний долг, не испытывая страха перед опасностью заразиться и умереть.
Мигель никогда не знал меры ни в чем. Так и теперь. Нередко падает он от усталости у постели страдальца, и тот кличет других на помощь своему санитару.
