Бетси Шидфар - Абу Нувас
«Повелитель правоверных не будет гневаться, он не хочет его смерти. А потом мы возвратим его в подземелье».
Очнулся Хасан в незнакомой комнате. Пахло душистыми травами, какими-то смолами. Над ним наклонился Ибн Бахтишу.
— Нашему роду выпала судьба спасать тебя от смерти, — весело сказал он.
Хасан сел и огляделся:
— Меня выпустили? — спросил он.
Ибн Бахтишу уложил его:
— Нет еще, но обязательно выпустят, вазир Фадл обещал похлопотать за тебя перед халифом. — Ибн Бахтишу понизил голос: — Харун тяжело болен, к нему трудно подступиться. Когда ему станет легче, вазир попросит за тебя.
В доме был сухо и тепло. Запах трав напомнил Хасану лавку благовоний, мать, Валибу. Но думал он об этом без грусти, как-то отрешенно.
Поправлялся Хасан медленно — болело все тело, особенно ноги, было трудно ходить, тело покрывалось испариной. Он все ждал, что к нему придет Фадл, и всякий раз, как у порога раздавались чьи-то шаги, поднимался с постели. Но Фадл не приходил, и когда Хасан спрашивал о нем Ибн Бахтишу, тот отводил глаза: «Вазир, наверное, занят, а может быть, Харун гневается…» Однажды, когда Хасан особенно упорно спрашивал о своем покровителе, лекарь рассердился:
— Благодари меня, что с тебя сняли цепи и разрешили перевезти в мой дом! Если бы не я, тебя вынесли бы из подземелья на носилках для мертвецов. Твой Фадл забыл о тебе или боится упомянуть твое имя перед Харуном, халиф раздражителен как никогда, пей лекарства и радуйся, что о тебе никто не вспоминает.
Хасан закрыл глаза. Если вазир ему не поможет, то чего ждать от судьбы? Внезапно он ощутил неистовую злобу — ведь Фадл, постоянно превозносивший южных арабов, и никто другой, виноват в том, что он написал эти злосчастные стихи! Что стоило осторожному вазиру предупредить его — он не стал бы их говорить, да еще в присутствии посторонних!
— Дай мне калам и бумагу, — сказал он лекарю. Тот недоуменно посмотрел на него, но просьбу выполнил, а Хасан расправив лист на колене, написал:
«Передайте привет коню моему и соколу,
И утрам веселья, они забыли, где было мое место.
Если бы кто-нибудь из близких увидел, как я
Склоняюсь перед тюремщиком, он не узнал бы меня.
Если бы увидели, как цепи тянут меня,
Если бы увидели, как я хожу, отягощенный нечистотами,
Они бы прокляли Аллаха.
Что мне до сынов Кахтана и до их восхвалений,
Что я повсюду похваляюсь ими?»
Хасан вдруг представил себе голову Фадла, кровавые клочки мяса — разрубленное тело на кольях Верхнего моста, и добавил:
«Я хотел бы увидеть тебя, как Джафара,
Чтобы обе половины твоего лица были выставлены на мосту».
Обессилев, он уронил голову на руки и вдруг услышал приближающиеся шаги. Неужели все-таки Фадл пришел к нему? Если он увидит стихи…
Но когда дверь открылась, на пороге показался Ибн Бахтишу, за ним в комнату вошел незнакомый стражник. Лекарь был бледен, у него кривились губы.
— Абу Али, — сказал он неуверенно, — я помог тебе чем мог, а теперь повелитель правоверных требует, чтобы тебя возвратили в подземелье. Мне позволено приходить к тебе, давать лекарства и наблюдать за твоим состоянием. Я постараюсь добиться того, чтобы тебя поместили в лучшее помещение и хорошо кормили, но не могу ослушаться приказа халифа.
С трудом встав, Хасан окинул взглядом комнату Ибн Бахтишу:
— Я, наверное, не выйду из подземелья, брат мой, пусть же халиф делает, что пожелает.
Книга IV
XXVIII
Его будит легкое прикосновения мягкого опахала. Он медленно открывает глаза и тут же зажмуривает их — яркий утренний свет пробивается сквозь занавеси, задергивающие глубокую нишу, в которой помещается постель. Глаза сразу начинают слезиться — год, проведенный в полутемном подземелье, не остался без последствий.
Можно еще полежать, но Хасан садится на постели — он не хочет опоздать на большую охоту, которую устраивает молодой халиф, Мухаммед аль-Амин. Чернокожая невольница, задремавшая у его изголовья, вскочила и подняла упавшее опахало, но Хасан, не обращая на нее внимания, натянул шаровары, мягкие узкие сапоги и вышел из ниши.
Несмотря на зимний холодный день, в доме тепло — посреди большой комнаты, пол которой устлан дорогим ковром, стоит жаровня, наполненная пылающими углями, в нишах книги, многие в дорогих золоченых переплетах. Хасан сел возле жаровни, наслаждаясь теплом, обвевавшим лицо. Вошла его любимица, румийская невольница, которую он отпустил на волю после рождения сына. Хасан рассеянно улыбнулся, слушая ее ломаную арабскую речь с иноземным пришепетыванием.
Повар-нубиец принес кабаб, свежий хлеб, розовое кархское вино. Хасан начал есть. Вдруг он поймал себя на том, что отрывает слишком большие куски и ест слишком быстро. Он положил хлеб и заставил себя передохнуть — наверное, в подземелье родилась у него эта недостойная жадность, будто он боится, что кто-нибудь помешает или отнимет еду.
Целый год в подземелье… Хасан понимал, что мог пробыть там и дольше, если бы не внезапная смерть Харуна в окрестностях Туси. Ибн Бахтишу, который сопровождал халифа в последней поездке, рассказал недавно Хасану, шепотом и постоянно оглядываясь, что будто бы исполнился сон, который Харун видел когда-то. Масрур принес ему на ладони немного земли из халифского имения, чтобы показать, как она плодородна. Но Харун, увидев ее, с криком отшатнулся и несколько раз повторил: «Та самая рука и та же красная земля, что я видел во сне».
После этого ему стало хуже, началась кровавая рвота, и к вечеру он умер, а перед смертью приказал разрубить на двадцать четыре части одного из мятежников, угрожавших северным границам, и его казнили в присутствии халифа, так что кровь попала ему на одежды. «Клянусь крестом, вырыли более пятидесяти могил, и только Бог знает, в какой из них покоится прах Харуна», — шептал Ибн Бахтишу.
Когда Хасан удивленно спросил, зачем это, врач ответил:
— Чтобы враги не выкопали его прах и не надругались над ним.
Воцарение нового халифа обошлось без смуты. Правда, другой сын Харуна, аль-Мамун, который должен получить халифат только после Мухаммеда, был недоволен, но не решился открыто выступить против законного наследника престола, к тому же хорасанцы, напуганные расправой с родом Бармака, ослабели и немного присмирели, по крайней мере в пределах Ирака.
Освобождение пришло к Хасану неожиданно. Рано утром, когда он еще спал, закутавшись во все одеяла, которые были на его постели, дверь заскрипела, двое стражников ворвались к нему, подхватили под руки и потащили к выходу. Спросонья Хасан не понял, что с ним хотят сделать, опомнился лишь тогда, когда кузнец, весело подмигивая, разогнул гвоздь, скрепляющий его цепи и отбросил его далеко в сторону.
— Не забудь меня в дни благоденствия, Абу Али! — крикнул он, когда Хасан с помощью стражников поднимался по крутой лестнице
Стражники, ни о чем не спрашивая, отвели его в один из дворцовых покоев и оставили там. Хасан обессилено сидел на мягких подушках, закрыв глаза, — яркий утренний свет вызывал нестерпимую боль, будто под веки насыпали горячего песка.
— Куда отвезти тебя, господин? — склонился к нему невольник, всегда прислуживавший Харуну во время малых приемов.
Хасан пришел в себя. Он подумал, что слишком слаб для того, чтоб ехать сейчас к в свой дом.
— Дай мне бумагу, калам и чернила. Я напишу домашним, чтобы приготовились к моему возвращению, а потом прикажи подать мне носилки или оседлать спокойного мула — ведь сейчас я сам вроде мула, и мне не удержаться на коне. А перед этим я хотел бы, чтобы ты сводил меня в одну из ваших бань.
— Я сделаю все, что ты прикажешь господин, — поклонился невольник.
Взяв калам в распухшие, негнущиеся пальцы, он задумался. Вряд ли Лулу прочтет эту записку — ведь Хасан только начал учить его грамоте, и юноша наверное все уже забыл. Не беда, пойдет к кому-нибудь из соседей, они помогут, рядом живет писец дивана податей…
Хасан давно уже ничего не писал и, взяв калам в руки, почувствовал необычайный прилив сил. Нет, он еще будет жить и постарается больше не попасть в подземную тюрьму. Он будто вышел из могилы, куда его хотели закопать живым. Хасан начал:
«Я пришел к вам, выйдя из могилы,
Когда другие люди томятся там, дожидаясь Страшного Суда…»
Написав еще несколько строк, он свернул записку и отослал ее с невольником. Выкупавшись в одной из дворцовых бань, Хасан поехал домой на красивом и спокойном муле, которого ему дал невольник Харуна.
С того утра прошло не так уж много времени, но как изменилось все! У Хасана новый дом, не хуже, чем у любого басрийского богача, невольников столько, что для них пришлось отвести почти половину здания, хотя он до сих пор не понимает, зачем они нужны ему.
