Райдо Витич - Противостояние
— Ты, языком-то зря не чеши, — протянула Мила, придя в себя: героиня, тоже нашлась!
— А она не чешет, — спокойно заметил Семеновский, сел на свое место за стол, в тарелку сала положил, капусты квашенной. — Лейтенант Санина, Елена Владимировна, награждена золотой звездой и званием Героя Советского Союза в марте этого года за отличное выполнение особого задания, за заслуги перед Отечеством, за мужество и проявленную отвагу, за стойкость духа и верность Родине и партии. Так что, жена нашего замечательного боевого комбата совершенно достойная его пара.
И все так спокойно сказал, что у Николая мурашки по коже пошли. Затылок огладил, разглядывая Лену, а та побледнела почему-то, глаза испуганные.
Мила же деться куда не знала — и тут пролет и просчет!
Зато Михаил, подпирающий плечом косяк у дверей, совсем иначе на Лену посмотрел: жена — Герой Советского Союза, это ого-го!
— Потанцуем? — нашлась Лена, просительно на Николая уставилась. Тот неуверенно кивнул.
— Точно, точно, танцы! Милочка? — пригласил Осипову Минаев.
Пары вышли и закачались в медленном танце.
Рогожкин на Семеновского уставился, капусты пожевал и выдал:
— Охренеть.
— Грубо. Но в точку, — согласился тот. Лицо совершенно невозмутимое.
— Коля, ты расстроился? Обиделся? — спросила Лена.
— Нет, — обнял ее крепко: я всего лишь подумал — чего тебе стоило выполнить задание и, насколько это было опасно. Знаю я эти, правительственные задания. — Не понял, почему скрывала.
— Не скрывала.
— Тогда почему не носишь?
— Не хочу.
— Это как?
— Потому что не моя эта звезда, не мне. Со мной были еще двое: Тагир и Костя. Вот они герои, но они погибли. Это их звезда. Всех ребят. Санькина, командира… Антона Перемыста, помнишь? Его в плен тогда взяли, он вынужден был в полицаи записаться. Я случайно на него выскочила. Но это неважно. Важно, что он целую деревню спас. Гитлеровцы жечь ее шли, а он предупредить успел. Погиб он, когда поезд с молодежью брали. Десять вагонов битком набитые почти детьми…Он погиб, а перед смертью притчу мне рассказал, — они уже не танцевали — стояли. Николай внимательно слушал, каменея лицом, она ему за плечо смотрела скорбным взглядом. И видела тех, кому уже не дано видеть. — Из его притчи я многое поняла. Если хочешь — смысл своего существования. Цель…Удивительный человек был, светлый… а ведь «урка». И полицаи — однозначно сволочи, предатели. Сколько их гадов людей перебили, перевешали, сдавали, расстреливали, морадерничали, насиловали. Я бы их всех стреляла, всех!…. Но Антон ведь тоже был полицаем… Но он ушел к партизанам. Те кто хотел, уходили, своих не стреляли, людей не убивали по приказу рейха…
Николай помолчал и спросил, отвлекая:
— Васю Голушко помнишь?
— Васю?
— Хозяйственный такой, с вещмешком. Провиант нам раздавал.
— Аа, да, домовитый мужчина.
— Жив. В последнем бою правда ранило в ногу, но легко, скоро, наверное, появится.
— Здорово. А Летунов, Фенечкин?
— "Тетя Клава"? Вместе вышли. Но где он, не знаю. Раскидало. Но уверен, жив, крепкий парень. Будем жить, Леночка, все будем жить. И Саньку еще встретим. Сыграем свадьбу после войны, а его свидетелем пригласим. Представь, вернемся с победой, приедем ко мне домой. Приведем себя в порядок и в шесть вечера явимся на ВДНХ все чистенькие и аккуратненькие, нарядные, при параде.
— Конфет купим, — улыбнулась Лена. — Саша сладкое любит.
— Купим, — заверил Николай: литров пять водки. И закуски не предлагать. И напьемся до свинячьего визга, чтобы хоть на минуту, на час забыть лица погибших, боль, кровь, визг пуль и разрывы снарядов, ползущие по жаре, по золотистому ржаному полю вражеские танки и винтовку в своей руке, как насмешку, как знак смертника…
— У него лицо вытянется, нас увидит.
— Это точно, — гладил ее волосы и смотрел перед собой: лишь бы было, чему вытягиваться, лишь бы выжил Дроздов. Как бы он обнял чертяку! Как бы он был рад его обнять! И как было бы здорово втроем пройти по набережной, по Арбату, постоять на Красной площади и послушать бой курантов, посмотреть, как идет смена караула у мавзолея. И знать, точно знать, что войны больше нет и не будет, и все кто жив — будут жить. И будет как было — мирное, прозрачно голубое небо над головой и ровная, не изрытая воронками и траншеями земля под ногами.
Как бы ему хотелось, чтобы это уже было.
В ту ночь Лена спала тревожно, все звала кого-то, просила то обойму, то гранату. Николай прижимал ее к себе и все успокаивал, и чувствовал, как болит и рвется от ее снов сердце. Ей ли, восемнадцатилетней девочке тревожиться во сне о боезапасе, звать мужчин в бой, а не на танцы…
А ведь восемнадцать ей только в августе исполнится, еще только исполнится, если доживет. И это было особенно больно и страшно, осознавать, что жизнь любимой не в его руках и он ничего не может, даже сказать точно — будет она жива завтра или послезавтра. Как не может сказать будет ли жив сам. И все что у него есть, это сейчас, сегодня, всего лишь миг жизни…
Он зажмурился, уткнувшись губами в ее макушку, и готов был молиться неведомому ему Богу, готов был стать рьяным верующим, потерь погоны, жизнь — только бы жила она.
Только бы жила…
Глава 38
Утром на крыльцо вышел — Грызов сидит, курит.
— Ты чего? — неладное по лицу заподозрил.
Капитан молча ему письмо протянул:
— Почта пришла. Тебе от сестры.
Николай взял, сел рядом с другом:
— Ты-то получил?
— И я… получил, — вздохнул и зубами скрипнул. Взгляд в прострации, глаза стеклянные. Окурок выкинул, другую папиросу подкурил. Санин молчал, потому что чувствовал беду, а в толк взять не мог. Тут слово не то скажи и еще хуже сделать можно.
— Ты как со своей познакомился, комбат?
— Ехали вместе, — ответил помолчав. Посмотрел на Федора, тот словно ждет — дальше что? И вздохнул, решив более пространно ответить — может так друга отвлечет от печальных мыслей. — Лопух был зеленый. Стоял на перроне с другом и она… — и невольно тепло улыбнулся, вспомнив, уплыл в тот день. — Коса с кулак до ягодиц, как сноп ржаных колосьев и глаза… глазища, синие-синие, наивные-наивные. Девчонка. Робкая как подснежник. Я тогда и не понял ничего, только вот, — грудь погладил. — Тепло стало и тянет, тянет к ней. Она молчит — мне хорошо, улыбается — мне весело, сердится, глупости говорит — мне смешно и трогательно так…
Помолчал, хмурясь:
— С подругой она ехала: Надя, Наденька, Надюша. Две девочки — комсомолочки, наивные, как котята. И я с другом, Санькой — разгильдяй, ухарь. Отпуск. Гуляй душа. Планов море. Друг женится, назначение новое, перспективы… А ночью поезд разбомбили. И не стало подружки Леночкиной, и планов, а карьера… хрен бы на нее. Лицо осколком снесло подружке. Лена ничего не понимала, а мы и того меньше. Ясно, что немцы, видели — мессеры. Но чтобы война — не сразу дошло. Я все за Леночку боялся. Все мечутся, кричат и она бегает…Не думал я тогда ни о чем — вывести хотел. Ее быстрее куда угодно в безопасное место, а самим с Санькой в любую часть, военкомат, милицию… А кругом немцы уже, — затылок ладонью огладил, вздохнул. — Потом понял. Потерял ее и словно воздуха не стало, дышать не мог.
— Это счастье, когда вроде погибли, а они живые, — протянул задумчиво Федор.
— И твои найдутся, Федя.
Тот помолчал, только лицом изменился, руки с папиросой мелко задрожали:
— Не найдутся, — бросил глухо. — Снасильничали и повесили жену мою, голубу мою сгубили. И детишек. Очередью. Одной — двоих…Катюху мою, донюшку и племянника… Васю… Хреново мне Коля, ох хреново, — простонал, голову до колен склонил, накрыл ладонью, слезы скрывая. — Так бы и завыл, как волк на луну…
У Санина мурашки по коже прошли, тошно стало, жалко Федора, семью его. И страшно за Леночку. Не дай Бог. Не дай Бог!! Сам застонать готов был.
— Может не правда. Перепутали? — спросил глухо.
— Петро написал. Брательник любушки моей. Васька-то его сын…При нем. В сорок первом еще. При нем! Вырвался из плена, один через линию. На Брянском он. Два года меня искал. Вот так, комбат.
"Лучше бы не нашел", — подумалось.
По ступеням сапожки застучали. Лена спустилась, на мужчин обернулась:
— Доброе утро. Что-то случилось? — заметив понурость обоих, насторожилась, глаза потемнели, словно горе почуяла.
— Ничего Леночка, — скрыл Николай. Хватит ей бед, и так по ночам по убитым плачет. — Ты куда?
— В отделение, — куда еще?
Николай странно посмотрел на нее и вдруг рванул, обнял так, будто прощается.
— Коленька? Что случилось? — в глаза мужчины заглянула, испугавшись за него.
— Ничего, — пошептал, жадно глядя на нее. И подумалось: сколько бы им судьба не отмерила — на всю катушку проживут, и каждый день, час — памятно, счастливо, открыто. И чтобы смеялась Леночка, только смеялась. — Люблю я тебя, — губы накрыл. Еще раз их вкус почувствовать, запомнить.
