Наталья Головина - Возвращение
Однажды Герцена посетила Мария Трубникова, гражданская жена Соловьевича. Сероглазая, растерянная, трогательная в своем порыве… Она была в нервном возбуждении, пришла по своей инициативе — попытаться выяснить отношения. «Эта брошюра против вас… вы знаете, — начала она, — привела ко всеобщему раздору. Но ведь и вы сами, Герцен!.. — Последовали обвинения, которые были в ходу в их среде. — Между тем Александр Серно-Соловьевич… вы не можете не признать: это человек, которым создано движение на Западе!» (Огарев и Герцен не видели оснований для признания «великой роли».) Посетительница призывала их сделать что-то, чтобы этот факт наконец был признан, ибо теперешнее положение вещей приводит ее Александра в исступление! Она признала под конец разговора, что он, по-видимому, нездоров… Так что же мы можем сделать, печалились вместе с нею «звонари». (Окончилось в 69-м году нервным заболеванием и самоубийством Александра Серно-Соловьевича.)
Так что же такое здешние молодые, насколько они новы?.. В качестве эмигрантов — нимало, Герцен видел на своем веку не одно их поколение. Все ту же уродливую печать накладывала на них жизнь в чужом окружении. Вспучивались мифы о возможности наконец-то проявить себя здесь, дрязги и агрессивное самоутверждение, шпиономания, проистекающие прежде всего от потерянности. Все это можно было бы не брать во внимание как общие черты… Ну а глубже? Тут — интересное, и к месту вспомнить «Что делать?» Чернышевского. Вот что думает Александр Иванович об известном романе: «Это примечательная вещь. В ней бездна отгадок — и хорошей и дурной сторон нигилистов. Их жаргон, презрение к внешнему, комедия простоты, и, с другой стороны, много хорошего, воспитательного. Кончается фалангой… Смело. И что за слог, что за проза в поэзии…Странная вещь — это взаимодействие людей на книгу и книги на людей. Книга берет склад из того общества, в котором возникает, обобщает его, делает более наглядным и резким и вслед за тем бывает обойдена реальностью. Действительные лица вживаются в свои литературные тени… Русские молодые люди, приезжавшие после 1862 г., почти все были из «Что делать?», с прибавлением нескольких базаровских черт». И они боготворят своих идолов, Герцен улыбнулся этой мысли.
Куда как обойдя своих идолов и кумиров… Вот главное его наблюдение в отношении здешних радикалов. Отсюда их нетерпение, ожесточенность и культ практической целесообразности… утилитарности. Хотя в некоторых случаях они, на его взгляд, правы. Ими жестко схвачены истины, но почти всегда они срываются на их практическом применении. Это общеюношеская черта… Молодость — вообще штурм.
Да это бы все их личное дело, если бы не социальная программа: ломать любой ценою, посредством террора. И, разумеется, свои взгляды и склонности они принимают за устремления целой России. Безоглядность неизбежно вызывает в Герцене отпор. Принцип «цель заранее все оправдывает» — никогда не достигает цели, во всяком случае, той, что была поставлена изначально! Таково его убеждение.
…История может сегодня ответить на вопрос о развитии этого социального направления. Впереди открытая война между «Народной волей» и царским правительством. Наиболее значительные ее этапы: 1878 год — выстрел Веры Засулич в петербургского градоначальника Трепова, мстившей за издевательства над политическими заключенными, она была оправдана судом присяжных, впредь суд присяжных применительно к политическим делам будет отменен. 1881 год — казнь Андрея Желябова, Софьи Перовской с товарищами. Восемь покушений — и наконец достигнуто. Увы, на престол взошел новый Романов… Тупиковость террора стала очевидной.
Впереди — новый этап освободительной борьбы, а также эмиграция в новом качестве — профессиональных революционеров, видящих свои ближайшие задачи в упорной пропаганде. Это Лавров, который печатался в послегерценовском «Колоколе», переводчик «Капитала» Лопатин, Плеханов, Налбандян, Луначарский, молодой Владимир Ульянов.
Эти же, теперешние, современные Герцену, были во многом еще неочищенным и мутным потоком… Он видел ошибочность их пути. Однако крайне трудно было поделиться с ними этим своим знанием: оно не принималось ими. И столь же трудно, даже невозможно было отмежеваться от них. Разум ведь находил доводы и за и против молодых радикалов, но опыт, нравственные убеждения и интуиция препятствовали Герцену солидаризироваться с ними. Так вот, теперешнее мнение Герцена: на равных с ними рано, другого же они не примут…
Они хотят противостоять грубой кромешной силе государства теми же методами. Он же категорически заявляет, что давно разлюбил «кровавую чашу»! Наш переворот должен начаться с сознательного возвращения к народному благу, народному смыслу. Он сравнивает их с детьми, которых восхищает террор. Встречный довод молодых: невозможность дальше терпеть нынешнее, существовать с абсолютизмом!
Возражения его просты: но если необходимо?! Позиция Герцена — неуклонная подготовка переворота. В безрассудстве же его оппонентов он видит жест отчаяния. Устранить самодержавие, а потом-де посмотрим… Так вот, убеждал он их, задумаемся о том, что дальше. А именно: «Аракчееву когда-то в начале века было проще вводить свои военно-экономические утопии, имея секущее войско, секшую полицию и синод. А за упразднением государства (за что ратуют молодые, «а там видно будет») откуда брать «экзекуцию», палачей и пуще того фискалов — в них как раз окажется огромная потребность. Последнее вполне непреложно, если общество не будет готово к новому существованию… Не начать ли новую жизнь с сохранения специального корпуса жандармов? Ужели освобождение кнутом и гильотиной составляет вечную необходимость шага вперед?! Главное условие упразднения сегодняшнего государства — это совершеннолетие большинства».
Николай Утин бросает в ответ на его доводы уничижительные реплики. И его приходится отучать говорить в таком тоне… Что уводит от сути разговора и еще больше портит отношения.
Бакунин молчит, у него нет определенного ответа на затронутые вопросы. Впрочем, он считает, что у молодых все образуется как-нибудь «решительнее и проще». (Он приехал в Женеву, чтобы приглядеться к здешним радикалам, участвовать в переговорах с ними). Позднее, незадолго перед своей смертью в 1876 году, он близко подойдет к взглядам Герцена…И мягко улыбается Ник. Для него в последние годы новые увлечения имеют преимущества перед старыми. Он скорее за объединение с молодыми.
Это давнишний спор… С которой уже волной эмиграции Александр Иванович ведет его. О том, что не поможет свирепо и наскоро будить. Итак, снова о методах. Суть террора — мщение. Порвать цепи, сухожилия и бицепсы вместе с ними… «Террор может быть величествен в своей неподготовленной, колоссальной мести. Но звать его без необходимости — страшная ошибка, которой мы обязаны реакции». Крещение кровью — великое дело, но Герцен не верит, что всякое освобождение, всякий успех должен непременно пройти через него. До идей «исправительного кровопускания» он не дойдет, нет! Кровь — багровая пелена, мешающая видеть!..
Обычный поворот разговора: что же вместо? Изустные методы?!
— Вы говорите о слове так, будто оно не дело! Словно его время может когда-то пройти.
— Однако вот вам пропагандистский демарш: теперь уж, когда в России стали опасны всякие теоретические чтения и кружки, иные двинулись со швейными машинами и с букварями в деревни — так сами же крестьяне вяжут их и выдают исправнику. Едва ли уж на этом не поставлен крест. Где же пути пропаганды?!
— Да, они стучались в избы, но ничего не умели сказать мужику, так разошлись их языки… Деревенские их так же мало приняли за своих, как славянофилов в ермолке. Не зная народа, можно притеснять народ, кабалить его, но освобождать нельзя. Отпустите народу невольную обиду, скажите тем, строгим-то, что он имеет право на это заблуждение. Есть мнение, да что мнение — ожидания и надежды на эту меру: разбудить его пинками, как тупое животное! Недалекость и тупость народа?! Смелые на разрушение были всегда слабы на созидание. Не пора ли задуматься вот над чем: все фантастические утопии века с пугающим постоянством проскальзывали мимо ушей народа. У него есть чутье, по которому он, слушая, бессознательно качает головой, пока ниспровергатели не близки к делу, не национальны и одухотворены поэзией и добром. Переворот может совершиться не меньшинством образованных! Заговоры — это и есть неверие в народ.
Снова — всегдашний поворот разговора.
— Так что же, откладывается на века?!
— На десятилетия. И это недолго… Только мы не застанем.
Это само по себе вызывало ярость оппонентов. Нужно было мужество, чтобы среди ревнителей динамизма, выставляющих как индульгенцию за все и про все свою готовность к самопожертвованию, нести в качестве лозунга слова, вызывающие их негодование: выверенность гуманизмом и упорство. Но такова его вера. Выигрыш, доставшийся иным путем, неизбежно неполноценен. Порождение его — фиктивные демократии, республики и парламентаризмы, которые ничуть не лучше восточных деспотий. Да, Герцен утратил веру во всякие узкие доктрины, его программа заключается в планомерной защите личной и общественной свободы.
