Александр Савельев - Сын крестьянский
— Ну вот и я! — гаркнул он.
Остальные промолчали, поглядели на него с недоумением, с насмешкой. «Ишь, осчастливил, дитятко царское, что явился!» — подумал Болотников.
Большие начальники сели вокруг стола с холодной закусью и винами. Начальные люди поменьше сидели у стен, подходили к другим столам, изрядно ели и пили. Болотников встал, все замолкли. Он сказал:
— Собралися мы во граде сем оборону держать. Получил я весть из Москвы: сам Шуйский царь на нас двинется. Выбрать надлежит главу меж нас. Твое слово, Григорий Петрович! Ты годами старшой и многорассуден зело.
Шаховской расправил бороду, хитро усмехнулся:
— Много сказывать не стану. Болотников, Иван Исаевич, хоть и младший годами среди нас, а в войне вельми сведущ. Ратное дело у его спорится. Великим разумом господь наградил. Он и войска больше всех привел. Кроме того, он есть большой воевода, каковым его пожаловал сам царь Димитрий Иванович. Так что супротив его не поспоришь!
— Верно глаголешь, Григорий Петрович! Спорить не приходится! — откликнулся Телятевский.
— Быть посему! — подтвердил Илейка, хотя не совсем был доволен. «Ну, да ведь с Болотниковым не совладаешь», — подумал он.
Иван Исаевич принял воеводство над Тулой.
Проснувшись, Иван Исаевич быстро поднялся с жесткого тюфяка, положил на плечо ручник, взглянул на розовеющие от зари стекла оконниц, пошел во двор. Во дворе, за загородкой, он снял с себя белье, схватил заранее приготовленное деревянное ведро, умылся и облил свое богатырское тело холодной водой, от удовольствия сопя, охая, гогоча. На все это смотрел громадный, рыжий, вислоухий пес, который даже бросил глодать кость. Обрызганный водой, пес с глухим рычанием убрался в конуру. Иван Исаевич досуха вытерся, кожа загорелась, покраснела. Быстро оделся и ушел; в горнице сел к столу, пристроился к большому жареному налиму, лежащему в сулее. Вошел Федор Гора, сел за стол, и оба ополчились на налима. Съев, выпили по чарке вина.
— Бувай здоровенек!
— Будь здоров! Сказывай, как поиск.
Гора сообщил, что ездившая к Серпухову и Кашире конная разведка из запорожцев и украинцев врага не видела; потом стал рассказывать про новую партию прибывших украинцев:
— Гарны хлопцы, гарны! Идуть, усе идуть до нас! Эх, Украина, Украина! Погана там жизнь!
Гора высказал далее то, что у него на сердце накипело, что Ивану Исаевичу известно было, но и на этот раз он внимательно прослушал Гору. А Федор, рассказывая, все более омрачался, голос его глухим стал, обычно веселые глаза потускнели, ссутулился.
«Ишь как нахохлился, словно сокол под дождем…» — подумал сочувственно Иван Исаевич. А Гора рассказывал:
— Край богатый, земля родюча, а народ бидуе, вид богатства крыхитки перепадають селянам — посполытым. Паны панують в своих маентках, а народ простый в послушенстви у панив, на ных спыну свою гнэ, посполыты — на земли, а хлопы — при маентках. Шляхта грызэться миж собою и выходыть: паны быоться, у мужикив чубы трещать. Податки и на панив и на Ричь Посполыту душать посполытых. А податкив богато: чинш, ставщина, сухомельщина, очковэ, осып и все таке. Державци пански стараються батогамы податки выбываты за кильки рокив вперед. Колысь хоч и булы на Украини князи та дворяны, а все ж одну виру малы з народом, православну. А потим бильшисть з ных поминялы ридну виру на католыцьку. Чи свий, чи лях — не разбэрэш. Свий ще лютиший, як пес на цепу. Езуитив вид папы Рымьского понаизжало, росплодылысь по Украини, як блощицы у пэрыни. Думка у ных давня: украинцив перевэсты на католикив, щоб папи Рымьскому мы вклонялысь, що его никто не чув, не бачив, що воно за птыця. Унию выгадалы, щоб нашу и ихню виру зъеднаты. А як зъеднаты? Щоб латынська, католыцька вира була на Украини.
На столе, у коего сидели Иван Исаевич и Федор Гора, появился черный таракан, остановился, шевеля длинными усами. Оба обратили на него внимание. Иван Исаевич смешливо подумал:
«Ишь усищи-то, как у пана польского!» А Гора со злобой прихлопнул таракана ладонью, сбросил со стола, продолжал:
— И ще лыхо. Татарски наскокы, а воны сэла палылы, украинцив в полон гонылы, а старых, немичных, дитэй малых насмэрть убывалы. Розруха, крипацьке бесправья на богатий Украини. Знаю: такэ лыхо не на одний Украини, всюды, дэ е богати и бидни.
Гора тяжело вздохнул, помолчал и под внимательным взором Болотникова продолжал:
— Що народу дияты? Хто тэрпыть, а хто в Сич Запорижську тикае, з запорижцамы ляхив, татар, туркив бьють. А оцэ почулы, що Болотныкив за правду бьется, и суды идуть. От и всэ!
Кончил Гора и просветлел как-то. А Иван Исаевич молчит, на Федора глядит. Потом как стукнет кулачищем по столу, аж посуда на нем заплясала. Стукнул, воскликнул:
— Хведор, друже, не тужи, гляди весело! Били и бить будем ворогов! А нас убьют, иные придут, ворогов побьют — Русь и Украина славно жить станут. Верь мне, друже!
Тут уж Федор совсем расцвел, смотрит весело…
По городу ходили для порядка днем и ночью стражи. Скоро, однако, «загогулина содеялась».
Средь бела дня несколько терских казаков ворвались в богатую избу, взяли деньги, убили хозяев, выволокли рухлядь, но нарвались на отряд охранителей. Татей схватили с поличным и привели к Болотникову.
Быстро разобрал воевода суть дела. Тут же увели злодеев на площадь и повесили.
Весть о преступлении и суровом наказании облетела город, всполошила туляков, потом успокоила: поняли, что воевода их в обиду не даст. «Петр Федорович», узнав о происшествии, явился к Болотникову. Разъярен был, лицо багровое, глаза кровью налились, в руке нагайка. Стал вопить:
— Какое ты право взял, воевода, людей моих верных без согласия моего вешать, а? Ты что, супротив меня прешь, царевича?
Беседа шла наедине. Болотников помрачнел, на лбу собрались морщины, глаза гневно засверкали. Он встал, положил правую руку на пистоль.
— Не ори, как бугай! Право мое — право воеводы! Не допущу татьбы да убийства мирных людей. И всегда так поступать буду. Ограбь ты, и тебя вздерну на сук, оком не моргну. Куда это гоже? Туляны нас приветили, а мы их убивать станем?
Болотников от негодования замолчал, зашагал, остановился, опять окинул озадаченного Илейку гневным взглядом.
— Ты, Петр Федорыч, не мешай мне во граде справедливость соблюдать. В прах сотру, если препоны ставить будешь! Для народа ты — царевич, коли люди верят тому, а предо мной не кичись!
Понял Илейка, что лучше от греха подальше, лучше смириться, а то и в самом деле воевода в прах сотрет. «Царевич» сник перед Болотниковым.
— Ладно, Иван Исаич, — смущенно буркнул он. — Прикажу своим, чтобы посмирнее были.
— Я, Петр Федорыч, своим путем иду, народ оберегаю. И так будет до скончания моего, не инако!
Ушел Илейка не солоно хлебавши. Грабежи как ветром сдунуло.
Шаховской с Горой зашли к Болотникову, и началась у них за ужином беседа. Текла неторопливая, спокойная речь Григория Петровича.
— Надо нам до поры до времени оборону держать.
Ты, Иван Исаич, в Калуге как славно высидел, ничего-то недруги с тобой содеять не могли, а уж как наваливались! А ты их в крови умывал, любо-дорого! Нынче дело наше не плоше. Народу много, стены крепче калужских. Запас есть, и воинский и харчи. Оба мы с тобой едино мыслим. — Он улыбнулся и продолжал: — Вот Петр Федорович порой баламутит, ну да мы его утихомирим, шелковый станет. Сомненье у меня насчет Телятевского, хоть я его и хвалил Петру Федоровичу. Сам разумеешь: начальный над им — смерд, ну и мельтешит, чай, на сердце гордыня, кровь-то княжеская!
Болотников весело рассмеялся:
— Григорий Петрович, и у тебя княжеская кровь!
Шаховской ответил полунасмешливо, полусердито:
— У меня? То у меня, а то у него! Я — с вами, а он — кто его знает! Телятевский у Венева славно бился вместе с Масальским, под Тулой Воротынского побил, на Пчельне верх взял. Может, и впрямь за нас стоит. А доглядеть за им надо. Ляпунов, Сумбулов, Истома Пашков тоже с нами шли, а потом к царю переметнулись.
— Да-а… — неопределенно протянул Болотников и перевел разговор на другую тему: — Скоро вылазки начнем делать.
Гора внимательно слушал, оживился при последних словах Болотникова. Веселье заиграло на бронзовом, огрубевшем от ветра лице. Он стукнул кулаком по столу, зазвенела посуда.
— Що правда, то правда! Кони быстры, сабли востры! Лава казацька литае, со святыми упокой ворогам спивае, их добивае! Просыдымо у Тули, скилько треба, а дале помиркуемо, як нам буты, де нове пиво пыты!
Гора даже прищелкнул от удовольствия. Болотников призадумался.
— Посидим, посидим здесь. Вороги схлынут отсель, а мы на просторы выйдем. И пойдут к нам снова люди черные со всей Руси. К Волге надобно путь держать. Там тоже гиль хлынет великая. Не одни русские люди, а и черемисы, татары, мордва да иные в смятении, правды, что горит ярым полымем, ищут. На своих да на наших бояр ополчились и снова ополчатся. Эх, и закрутим же!.. Войну крестьянскую, справедливую ведем и вести будем!
