Александр Савельев - Сын крестьянский
Обзор книги Александр Савельев - Сын крестьянский
Александр Гаврилович Савельев
Сын крестьянский
Историческая повесть
Часть первая
Глава I
Поместье Андрея Андреевича Телятевского, боярина и князя, было под Курском. Пожаловал его царь Федор Иванович за службу верную. Одних крестьян семей двести да холопов много. Среди последних обретался и Исай Болотников, отец маленького Вани.
Осенью князь Андрей как-то был наездом в Телятевке.
На следующее утро после приезда он вышел на крыльцо хором своих, одетый в чугу, высокую соболью шапку, с нагайкой в руке. Свистнул. Конюшенный холоп подвел к нему танцующего серого в яблоках жеребца. Князь спустился с крыльца, ловко вскочил на коня, огрел его плеткой и пошел на рысях. Его прямой корпус плавно опускался и подымался, чуть склонившись вперед. Ездок он был отменный. Поехал осматривать свои владения. Обычно заносчивое лицо князя, молодое, но уже потрепанное, с преждевременными морщинами, отеками под глазами, среди охвативших его тишины и спокойствия словно подобрело.
Сжатые поля… Перелески с желтеющими деревьями… Серый тихий денек… Все это давало князю успокоение.
Давненько не скакал по полям, лесам. Все при дворе царском, да пиры хмельные, да женки — надоела жизнь такая. Хорошо здесь… Жаль, нельзя долговременно оставаться тут… Дела… дела…
Подъезжая после освежившей его прогулки к деревеньке, он рассматривал крытые соломой крыши, летающих галок, ворон, журавель, у которого скопились берущие воду крестьянки, угоняемое мычащее стадо, дымы из труб с кизячьим запахом. Мимо него проезжали со снопами скрипящие телеги. Со снопов глядели на князя и кланялись ему люди, а собаки при возах брехали на именитого всадника.
«Русь православная!..» — думал он мечтательно и одновременно хозяйственным оком приглядывался к окружающему.
У околицы князь Андрей заметил знакомую фигуру старосты Касьяна Фролова, пожилого, степенного, длиннобородого мужика, в азяме, гречневике, в лаптях. Тот низко поклонился:
— Здравствуй, батюшка-князь! Челом бью!
— Здорово, старик! Что-то видимость твоя сумная. Али неподходящее что случилося?
Расстроенный староста рассказал ему:
— Князь-батюшка! Афонька Косой, Карп Луковатый да Ермил Бескрайний, с женками и со чадами, порядную[1] порушили: со дворов свезли их люди, должно от помещика незнаемого, кой сманил их от твоей милости. Куды уехали — неведомо.
Спокойствие как рукой сняло. Раздраженный князь хрипло завопил, махая нагайкой:
— Смотреть в оба надо было! Порядную порушили, а деньги, по порядной взятые, небось не заплатили!.. Беззаконно в бегах обретаются. Никуда не гоже!
Князь все больше расстраивался и багровел.
— Вам же, дуракам, хуже станет! Тягло государево и за себя и за беглых нести будете, да и мне барщину сполна справлять заставлю.
Обескураженный тем, что народу в деревне убавилось, а повинности и работа все равно прежние, староста взмолился:
— Князенька! За мир Христом богом прошу: тяготу нашу облегчи. И так мы на барщине изнываем.
Но разгневанный князь обругал нехорошими словами и прогнал от себя без вины виноватого старосту. А на следующий день и облегчение явилось: прибыли двое крестьян. Порядную у другого помещика они порушили к Юрьеву дню и сполна расплатились с ним, хотя узаконенный было старинный обычай Юрьева дня в то время уже не соблюдался[2]. Они и сели на землю князя.
Князь утром, лежа в спальном покое, на перине, уже отпробовал вишневки и беседовал со стоящим перед ним холопом-ключником. Никитич в ключники выслужился из холопов скотного двора. Хитрый, пронырливый, маленький человечек с сивой бороденкой и припухшей повязанной щекой, в затрапезном кафтане, он низко поклонился и стал докладывать:
— Вот, князенька, к примеру, Пашка Курбатов. Не подойдет сей. Он вольный холоп: хочет служит, хочет нет, вдобавок с норовом. Ведаю, что на землю не пойдет.
— Ты мне сказывай, какие подходящи, а то тень на плетень наводишь! — перебил с неудовольствием князь.
— А ежели Никифора взять с семьей? — прикидывал ключник.
— Он из коих?
— Холоп кабальный, а кабалу подписал три года назад. Расплатиться ему нечем. Человек он тихий, спокойный. Согласится перейти на землю.
Князь покачал отрицательно головой.
— Он — холоп кабальный недавний, да и тихий, да и кабалу порушить не может. Для чего отпускать его на землю? Такие и мне надобны.
Коснулись Исая Болотникова.
— Сей, князенька, холоп давний, обельный, мужик-смирняга. По двору работает да на охоту ходит. При ем женка Марья да мальчонка Ванятка. Шустрый постреленок. Исай гож будет.
Князь призвал Исая. Сидя в кресле, молча разглядывал стоящего перед ним с покорным видом мужика, для чего-то даже приказал ему повернуться, что тот и сделал незамедлительно.
«Смирный мужик, смирный».
Из-за Исая выглядывала озорная рожица Вани.
— Сын? Бойкий, видать, паренек.
Исай погладил Ваню по головке.
— Благодарю господа: дите справное.
— Вот что, Исай! Был ты мне холоп верный. Ныне изгоем будешь, сиречь из холопья званья выпускаю тебя. Крестьянином станешь, тятло государево справлять и мне барщину отбывать будешь. Порядную грамоту подпишешь.
Князь поманил Ваню. Тот смело вышел из-за спины отца.
«Смышленые какие глазенки! — подумал князь. — А бойкий какой! Если таким заняться, толк выйдет… Грамоте бы подучить». А вслух произнес:
— Чадо твое в холопах оставляю. Такова моя господская воля.
Князь налил кубок меду Исаю.
— На вот, выпей за мое здоровье да за то, что ныне не холоп ты, а крестьянин.
Тот покорно поклонился, крякнул, выпил меду, еще раз крякнул, вытер усы рукавом.
— Благодарствую. Эк, медок-то добрый, игрист да заборист! Воля твоя, князь. И землеробом послужу твоей милости.
— О сыне не горюй. Здесь, в хоромах, он будет, а Телятевка два шага, постоянно видеться можете.
Так-то вот Исай крестьянином стал, а Ваня, холопий сын, остался холопом. Во младости на побегушках был, а с возрастом работы прибавилось — и в хоромах, и по двору, и в поле, и в лесу. Время и для забав между делом находилось.
Исай и Марья да бабка Евфросинья были бедняки, забитые, «богом убитые».
Ваня уродился «не в мать, не в отца», озорной, шустрый, прямо «оторви ухо». Ребенком малым все норовил кошек за хвост хватать. Ну уж и поцарапали они его! Побольше вырос, часто дрался с ребятами. Не только с ровней, а и со старшими лез в бой.
Добряк парень, душа нараспашку, но задор, задор, словно у молодого кочета, как следует и кукареку петь не научился, а в драке перышки летят. Стыдили, бранили его смиренные Марья да Исай.
— Ох, Ванюша, не снести тебе головушки, помяни родительское слово!
Ваня выслушает почтительно — «Чти отца и мать!» он выполнял, — а потом опять за свое.
Брал Ваня на воспитание питомцев с изъяном: то собаку с перебитой ногой, то грача с перешибленным крылом. Года два жил у него журавль, Митрошкой прозывался, на один глаз слепой был; по пятам прыгал за Ваней. Сильно плакал паренек, когда журавля загрыз господский пес. Причитал:
— Эх, Митрошенька, и пошто ты покинул меня!
Мать утешала:
— Не горюй, Ваня, слезами беде не помочь. Заведи иную божью тварь.
Как-то пошли Ваня с матерью в соседнюю деревню, в гости. Потрапезовали. Ваня выбрался из душной избы. Уселся на завалинке. Видит — по пыльной дороге нищий мальчонка скачет на костылях. За ним увязались два молодчика лет по пятнадцати. Подпрыгивая, гримасничая, дразнят калеку. Орут на всю деревню:
— Леха, Леха, сухоногой, скачи, скачи — не ускачешь!
Один подсунул под ноги калеке дрючок. Мальчик упал, парни заржали.
Двенадцатилетиий Ваня побагровел, до боли сжал кулаки, подбежал к ним.
— Вы что, — закричал он, — калеку обижаете? Ах вы скаженные!
Те опять заржали:
— Блоха, отколе прискакала?
Ваня совсем рассвирепел, вырвал дрючок у забияки, бросился на оторопевших ребят.
Со срамом оставили обидчики «поле брани», а один даже с ревом. Поднялся с земли сбитый калека, сказал, а у самого слезы текут:
— Ай, спасыби ж тоби, хлопчику! Який же ты, сердце мое, лыцарь!
Сконфуженный похвалой, Ваня убежал в избу.
В этот день Ваня еще раз отличился. Вернулся домой и слышит, как кучка ребят кричит у пруда. Подбежал Ваня, видит: один паренек не дает четырем утопить щенка, привязанного на веревке.
— Ты что, сморчок, нам дорогу застишь?
И ребята стали колотить заступника. Ваня засучил рукава, глазенки засверкали:
— Ах вы ироды! Что надумали! Тварь живую топить! Ужо я вас!
Обрадованный заступник крикнул Ване:
