Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг
– Может, пару много поддали? – снова задал вопрос император.
– Может и так, к тому же супружница его рассказывала, что он с утра на здоровье жалился… все в грудях горит, мол… – иногда граф любил выражаться по-народному, чтоб император видел, что он простой человек и всего достиг лишь верной службой и милостью государя. А особенно Аракчеев терпеть не мог тех, кто без запинки тарахтел по-французски.
– А чего же в баню поперся? Прости господи, – тоже перекрестился на образа император, подумав: «С кем поведешься, от того и наберешься!»
– Смею полагать, грешил на простуду…
Аракчеев знал, что император очень интересуется мелкими ничего для государства не значащими происшествиями, и поэтому, в отличие от полицмейстера и петербургского генерал-губернатора, входил в самые ненужные тонкости.
– Да-а! Все мы смертны… – убрав руки за спину, опять принялся маршировать Александр.
– Но зато мещанка на Васильевском тройню родила… – разглядывая женский портрет над камином, произнес Аракчеев.
Император снова остановился, щурясь близорукими глазами в глубь кабинета.
– Это хорошо! Выдай-ка ей от моего имени десять, нет, девять рублей – по три на брата… Или там девчонки?
– Никак нет, ваше величество! Все солдаты…
– Хорошо! – снова повторил император. – Несмотря на купца, народонаселение в стране увеличилось!
«Бережлив государь! – с удовольствием отметил Аракчеев, поджав и без того узкие губы. – Даже мебель в чехлах держит, правильно, нечего зря средства расходовать!»
– Ну что там еще, Алексей Андреевич? Да сядь, ради бога, поближе, к столу, что ли? А то и не разглядишь тебя.
Поскользнувшись на гладком паркете, Аракчеев перебрался к большому письменному столу, стоявшему в простенке между окнами, положительно оценив содержавшийся на нем порядок.
«Стол – это душа государственного человека! – стал рассуждать Алексей Андреевич. – У которого все навалом навалено, у того и в делах беспорядок, а тут все строго и на месте». На рабочем столе государя симметрично стояли два канделябра со свежими свечами. Ровно по центру – чернильница с остро отточенным гусиным пером. Стопка чистой бумаги – с одной стороны стола; указы, документы и доклады – с другой. «Все чинно, ровно и симметрично, – радовался Аракчеев, – как и должно быть в государстве!»
– А еще у барона фон Швейделя сбежал крепостной парикмахер, – отбросив рассуждения о столе, сказал он.
– Это который такой Швейдель? – заинтересовался Александр.
– Он недавно стал вашим подданным… Саксонец. От Наполеона бежал.
– Он, значит, от Наполеона – а лакей от него?! – засмеялся император, и его тут же поддержал Аракчеев, хотя не видел причины для смеха.
Дождавшись, когда император отсмеялся и вытер белоснежным платком глаза, скрипучим голосом произнес:
– Осмелюсь доложить, ваше величество, что сие есть самый злостный непорядок и подрыв основ государства… Что с нами станется, ежели все слуги разбегутся?
– Конечно, конечно! Алексей Андреевич… Велите от моего имени полицмейстеру поймать и строго наказать крепостного… А с чего он убежал?
– Ну-у-с… ежели разобраться, ваше величество, этот немец сам порядочная свинья! – Помявшись и видя удивленные глаза императора, продолжил: – Барон лыс как…– хотел сказать «женская коленка», но, взглянув на лысеющего императора, не осмелился, – хрустальный шар, а цирюльник ловко скрывал…– собрался сказать «немецкую плешь», но, взглянув на Александра, опять передумал, – благородную лысину под париком… Что являлось страшной тайной, о которой знали лишь цирюльник барона фон Швейделя…
– …И вы, граф! – перебил рассказ Александр и улыбнулся.
– …Поэтому слугу он держал в сыром подвале, – кивнул головой Аракчеев на слова царя, – чтоб не дай бог кто не узнал… особливо дамы! А теперь лакей сбег!.. Барон лежит больной и стонет, держась за… – вместо «лысину» произнес «голову».
– Непременно следует крепостное право отменить! – сквозь смех произнес Александр. – Сперанский того же мнения…
– Вероятно, вы шутить изволите, ваше величество! – вздрогнул Аракчеев. – Ведь это смерть для государства!
– Скажете тоже, Алексей Андреевич. В других же странах живут?
– Другие страны нам и в подметки не годятся! Всему свое время!.. А сейчас мужик доволен. Государство процветает… Зачем же страну тревожить? – пристально взглянул на императора.
– Шучу! Шучу, мой любезный Алексей Андреевич, – устав ходить, император уселся в кресло.
Аракчеев, видя, что государь устал от городских новостей, решил перевести разговор на другую любимую царем тему.
– Ваше величество! Я всю ночь не спал и думал… может, следует ввести на мундире вместо пяти пуговиц семь?
– Семь? – с удовольствием переспросил император. – Алексей Андреевич, дорогой! Не в службу, а в дружбу… вели кликнуть к нам солдата!
Опять поскользнувшись на паркете и насмешив этим своего государя, граф кинулся выполнять повеление.
Когда всемогущий придворный выбежал из кабинета, Рубанов расслабленно дремал в кресле неподалеку от высокой резной двери, вытянув ноги в белых лосинах и воткнув шпоры в паркет. Он мечтал о Мари, забыв про служебные дела.
– Офицер! – на низких нотах зарычал Аракчеев.
Раскрыв глаза, Максим попытался встать, но сразу у него не получилось – слишком глубоко вогнал шпоры в дерево. Наконец, вытянувшись во фрунт, доложил:
– Начальник караула командир третьего взвода второго эскадрона лейб-гвардии Конного полка поручик Рубанов. – И смело уставился на всесильного фаворита.
Аракчееву понравилась точность доклада: «А ведь мог бы просто сказать – начальник караула поручик Рубанов, – подумал он. – Надо предложить государю внести изменения в устав».
– Надеюсь, вы не скучаете, господин поручик? – все равно не сумел он удержаться от ехидства.
«Верно, оттого, что слишком смело глядит!» – оправдал себя граф.
– Никак нет, Ваше высокопревосходительство, – с чистой совестью соврал Рубанов, отметив, как выпучил глазки и раздул ноздри стоявший на посту Шалфеев.
– Тогда быстро найдите и приведите к государю пехотного солдата. Выполняйте, поручик! – внимательно глядел он вслед, пока Рубанов бегом не скрылся в другой зале. Затем резко повернулся к Шалфееву и грозно оглядел его, ища, к чему бы придраться.
На гвардейце все было по форме.
– Ладно! – расстроенно буркнул граф и прошел в кабинет.
Пробежав одну залу, Максим никого не обнаружил и, придерживая палаш и гремя шпорами, заспешил дальше на чей-то голос в соседнем помещении.
Влетев туда, к своему разочарованию, наткнулся лишь на пьяного печника, обнявшего теплые бока круглой выпуклой печки и жалующегося ей на какого-то гоф-фурьера Хфедора. «Клавдя-а!» – услышал Максим вопль души, пробегая мимо. «Мне бы его заботы! – даже не улыбнулся Рубанов. – Видно, думает, что жена…» – И тут ему дико повезло – прямо на него двигалась ничего не подозревающая жертва. Рядом с унтером вразвалку шел не нужный Максиму маленький пузатый ламповщик, и приятели что-то оживленно обсуждали, жизнерадостно размахивая вместительными узелками. Заметив офицера, семеновский унтер вытянулся во фрунт, уронив узелок, который тут же подобрал ламповщик и спрятал за спину.
Унтер на своей шкуре испытал, коли офицер солдату улыбается – жди беды… Это так же верно, как ежели дорогу перебежит заяц, черная кошка или столкнешься с попом.
«А-а-а! Точно! – содрогнувшись, вспомнил он. – Когда с кумом от меня вышли, навстречу отец Епифан попался… да еще похмельный, да матерно лающийся и, в придачу, с подбитым глазом… Тут с порядочным, тверезым попом повстречаешься – не повезет… А с этаким?!»
– Господин унтер-офицер! – строго произнес Рубанов, ликуя в душе: трезвый и не первогодок. – Прошу следовать за мной…
На стук открыл Аракчеев – камердинеры мешали им.
– Ваше величество, солдатика привели, – обрадовался граф.
– Скорее давай его сюда, – раскрыв шкаф с аккуратно разложенными по полкам образцами щеток для усов и сапог, огромным количеством воинских ремней, пряжек и другой солдатской амуниции, Александр достал два мелка и в раздумье остановился перед солдатом.
Семеновский унтер изо всей силы ел глазами высшее начальство, моля Бога лишь об одном – в целости и сохранности вернуться в родной полк. «Ну, отец Епифан! – думал он. – На том свете чертям придется с тобой потрудиться… ни один котел им загадишь…» – жалел он чертей.
– Вот здесь, здесь и здесь, – ставил мелом метки на солдатском мундире император.
– Простите, ваше величество, а не лучше ли будет чуть опустить эту пуговку?
– Гм-м! Надо подумать.
– И еще, ваше величество, какие сделать «клапанца» – прямые или зубчатые?
«Какой все-таки умница этот Алексей Андреевич… Что бы я без него делал?» – с упоением пятнал мелом мундир император.
– Потрудитесь, сударь, стоять спокойно! – делал замечание замершему солдату Аракчеев, в свою очередь, ставя метки у него на груди. «Освободить холопов со Сперанским мечтают… – думал он между делом. – Самодержцу российскому не след быть таким либералом, ибо подобные рассуждения несут вред и беспокойство государству; в пожилом возрасте императора будет мучить совесть за свои юношеские взгляды! А с поповичем я разберусь… Вредный для России человек!»
