Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг
Но, к сожалению, после танца она пожелала лишь воды. Отняв у перепуганного лакея поднос с лимонадом, он устремился к ней, заметив краем глаза загнанного в угол Оболенского и графинь Страйковских возле него.
«Не может всем на свете быть хорошо!» – философски отметил Рубанов, наливая в стакан лимонад и протягивая Мари.
– Куда вы столько?! – смеялась она. – Я собираюсь пить, а не тушить пожар.
Блаженно улыбаясь, Максим допил воду, касаясь стакана в том месте, где недавно были ее губы. «Чудо как хорошо!» – усадил даму на небольшой диванчик и сел рядом, будто случайно коснувшись сукном мундира ее обнаженного локтя. Отдернув руку и чуть покраснев, она стала всматриваться в танцующих. «Лишь недавно танцевала со мной и вот уже краснеет от малейшего прикосновения», – поразился Максим.
Неожиданно они почувствовали какую-то смутную неловкость, волной накатившую на них и заставившую отодвинуться друг от друга к подлокотникам дивана.
Максим мучительно искал что сказать… все слова казались наивными, пустыми и глупыми в сравнении с тем чувством, которое он ощущал к этой невысокой, хрупкой девушке.
–А вон мой папà, – произнесла она, вглядываясь в зал.
– Я был в вашем парке в прошлом году…– будто выискивая ее папà среди танцующих, сказал Рубанов и повернулся к ней.
– Да-а?! – чему-то обрадовалась она, в свою очередь поворачиваясь к нему и обволакивая своим взглядом и улыбкой.
«Ой! Когда я привыкну к ее глазам?.. – чувствуя, как краснеют щеки, подумал Максим. – Словно мальчишка пятнадцатилетний смущаюсь».
–…Деревья как раз сбрасывали лист… под ногами шуршит… приятно так… я детство вспомнил… и вас в нем… – путаясь в словах, сумбурно заговорил он.
– И что вы вспомнили? – заинтересовалась она, чуть придвигаясь – не на весь же зал кричать.
Он тоже чуть придвинулся к Мари, чувствуя, как проходит неловкость.
– Вспомнил маленькую девочку, – улыбнулся краешком рта, – с прекрасными глазами…
– Скажете тоже! – с удовольствием произнесла она, опять краснея.
– А потом эта девочка поцеловала меня… вот сюда! – показал на щеку.
– Этого не было! Стыдно неправду говорить, – укоризненно прошептала Мари, еще сильнее покраснев и потупившись.
– …И подарила золотой крестик, который с тех пор ношу на груди, – приложил руку к вицмундиру.
– Боже мой! Неужели это правда? – откинулась она на мягкую спинку дивана, случайно при этом задев туфелькой ногу Рубанова.
Взрывная волна пронеслась по его телу, постепенно поднимаясь к сердцу и заставляя его биться с бешеной скоростью.
– Истинная правда! – дрогнувшим голосом пылко воскликнул он.
– Тише! – приложила она палец к губам. – Вполне вероятно, что вы все выдумали, дабы позлить меня!
– Ничего я не выдумал, – оглянувшись по сторонам, быстро расстегнул пуговицу и показал ей крестик.
– Простите, что отрываю вас от душеспасительной беседы на божественные темы… – откуда-то сбоку возник Нарышкин, держа под руку Софью.
При этих словах та ехидненько поджала губки и прищурилась.
«Делать, что ли, нечего? – возмутился в душе Рубанов. – О кирасе, видимо, подзабыл…»
– …Но не угодно ли будет господину поручику представить нас даме?
– Нахалы!– незаметно для Мари шепнул Максим в сторону Нарышкина и Софи, поднимаясь с дивана.
Те расплылись в улыбке, будто услышали комплимент.
Софи при этом сделала книксен. Мари ответила ей и позволила Нарышкину поцеловать свою ручку.
«Наглец! Каков наглец!» – кипел Рубанов, но представил всех ровным голосом.
– Оч-ч-ень приятно! – бормотал Нарышкин, пытаясь еще раз поцеловать ручку.
Софья, улыбаясь, ревниво сморщила носик.
– Надеюсь, мы будем друзьями, – бубнил Серж.
«Экий беспардонный тип! Лимонной, что ли, хватил? – злился Максим. – Ну конечно, это не с турком воевать…»
Юные дамы смерили друг дружку оценивающим взором, высчитывая в уме плюсы и минусы соперницы, затем улыбнулись и взяли под руки кавалеров.
– Разрешите пригласить вас на танец, – обратился Максим к своей даме, услышав звуки музыки, но танцевать ему не пришлось.
Дорогу загородила мощная фигура Гришки Оболенского с вцепившейся в его руку Страйковской-младшей. За то время, что ее не видел Рубанов, юная графиня явно изменилась – она целеустремленно искала жениха… Лицо ее от этого приняло хищное выражение. Глаза перескакивали с мужчины на мужчину, а ноздри трепетали, словно у загнанной кобылицы. На свою маменьку она не надеялась – приходилось устраиваться самой. Графиня крепко держала пойманную жертву и, даже когда Оболенский, страдальчески морщась, словно от зубной боли, представил ее собравшимся, она не выпустила его локоть и книксен сделала, приподняв край платья одной рукой.
Рубанов пожалел друга, но помочь ничем не мог. Неожиданная помощь пришла со стороны генерала Ромашова – на этот раз ему действительно пора было ехать. Рано утром предстоял прием у Аракчеева, и Владимир Платонович заранее трепетал. Дочь познакомила его со своим окружением, и ноздри у Ромашова задрожали, как у графини Страйковской – он смолоду неравнодушно относился к титулам и временами ловил себя на мысли, что завидует даже прапорщику – этой пыли под генеральскими сапогами, ежели тот является графом… Он без раздумий поменял бы чин на титул, пусть даже баронский. Мечтательно вздохнув, поклонился Оболенскому, Нарышкину и поцеловал пальчики графини.
– Служба, господа! – развел руками.
Максим вызвался проводить Мари, с ними увязался Оболенский, оставив якобы на минуточку свою приставучую пассию на попечение Нарышкина. «Вот где подвиг прояви, ибо любая женщина страшнее янычара!» – злорадно подумал князь.
– Рубанов, друг, поехали домой! – предложил Григорий.
На бал идти он больше не собирался.
«Приятное общество. Весьма приятное! – рассуждал Владимир Платонович, сидя в карете и для чего-то подсчитывая в уме светящиеся в домах окна. – Князья, графья… двадцать четыре, а Рубанов, хоть и гвардии поручик и кавалер, а титула не имеет… Лучше бы вместо Владимирского креста графа выслужил… тридцать шесть. А Оболенский с Нарышкиным – орлы… и не женаты еще. Вот каких мужей Машеньке надобно… а не этого нищего гвардейца… сорок пять. У него и отец дальше ротмистра не выслужился, и этот, поди, выше не залезет… Следует отказать ему от дома. Нечего девчонке голову зря кружить… пятьдесят восемь».
– Да будут в этом городе сегодня спать! – заорал Ромашов.
– Что с вами, папенька? – вздрогнула Мари.
– Ничего. Прости, дочка. Это я так… задумался. Всё мысли, – смутился генерал.
24
Рубанов недовольно хмурился, разглядывая пыльный шкаф в офицерской комнате караульного помещения. «Вот! Пар изо рта идет. – Выдохнул он воздух и мрачно обозревал небольшое мутное облачко, быстро становящееся прозрачным под неярким светом свисавшей с потолка лампы. – …Вечно после этих кавалергардов колотун! Дрова, что ли, экономят? – Пнул сапогом изразцовую печку с фигурным карнизом. – Твердишь Шалфееву – принимай как следует помещение, так нет! – Провел пальцем по дверце шкафа и, вздохнув, обтер его платком. – Безобразие! – Отцепив палаш, в сердцах бросил его на ясеневый стол. – Ну что это такое? – Страдальческий взгляд его упал на заплывший воском четырехсвечной канделябр, стоявший в углу стола. – …Вместо свечей одни огарки… Да чтоб у всего третьего взвода такие палаши в штанах стали! – разозлился он. – Погоняю этих чертей на занятиях! А сегодня заставлю караулку вылизать… научатся смену принимать!» – Прицепив палаш, направился проверять постовых.
После обеда, ближе к вечеру, Рубанову доложили, что к императору прибыл Аракчеев. «Надо возле кабинета находиться, – подумал он, – Алексею Андреевичу непременно что-либо понадобится… Хотя военный министр сейчас Барклай, однако власти и влияния у этого инспектора всей артиллерии поболе любого министра будет».
В кабинете императора, в отличие от караулки, было жарко натоплено и тихо. Торжественный покой нарушали лишь уверенные шаги Александра Павловича, который, держа руки чуть ли не по швам, размеренно шагал от одного зеркального окна к другому. Из глубины просторной комнаты с высокими потолками Аракчеев внимательно наблюдал за царем, восхищаясь в душе его осанкой и прекрасно пошитым измайловским мундиром. Сам он упрятал свою высокую костлявую фигуру в темно-зеленый поношенный артиллерийский мундир без орденов, но с образком Павла I между двумя верхними пуговицами. В умных глазах его таилась великосветская скука. Он всегда скучал во дворце.
– Значит, говоришь, купец умер прямо в бане? – остановившись, потер раздвоенный подбородок Александр.
– Точно так, ваше величество, – подергал впалыми щеками Аракчеев, – как есть в бане и преставился, – перекрестился он, как всегда не сразу находя икону на увешанных оружием и картинами стенах кабинета.
