Ян Мо - Песнь молодости
— Из твоих писем я поняла, что ты сильно изменилась, стала много работать, и поставила себе ясную цель в жизни. Меня это очень радует, — сказала Дао-цзин, устало опускаясь на кровать и не сводя глаз с Сяо-янь.
— Но ты еще не знаешь подробностей. Я с тех пор всегда выступала на стороне коммунистов, комсомольцев и прогрессивно настроенных студентов, участвовала во всех их мероприятиях. Стала активисткой… — Она задумчиво продолжала: — Ты не помнишь Ли Хуай-ин? Это девушка, которая так сочувствовала тебе в этой истории с Ху Мэн-анем… Однако сейчас она решила стать поэтессой и ради этого все дни запоем читает Шекспира. Кроме того, ее выбрали университетской «королевой красоты». Стала такой известностью, что дальше ехать некуда!
— Мелкая буржуазия всегда колеблется, — ответила Дао-цзин. — Такие люди, как Ли Хуай-ин, не редки. Да, Сяо-янь, тебе ничего не приходилось слышать о Лу Цзя-чуане, Ло Да-фане, Цзян Хуа, Сюй Нине, Сюй Хуэй? Что с ними?
— О Лу Цзя-чуане и Ло Да-фане ничего не знаю. Сюй Нин — в Первой тюрьме. Не понимаю откуда, но его мама знает меня. Она как-то раз приходила к нам. Сюй Хуэй все еще не вернулась. Вот только один человек… — Сяо-янь внезапно сделала хитрую мину, подтолкнула Дао-цзин и засмеялась, — приходил два раза ко мне и все по вечерам… Он назвал себя Ли и спрашивал про тебя. Наверное, эго и есть тот самый Цзян Хуа, которым ты интересуешься. Он как будто сильно беспокоился о тебе.
— Нет, это вряд ли он… — с интересом и некоторым недоверием произнесла Дао-цзин. — Откуда Цзян Хуа мог узнать про нашу с тобой дружбу? Да, ведь ему могла рассказать Сюй Хуэй. Эх, Сяо-янь! Если бы ты знала, какие это все мужественные люди: Лу Цзя-чуань, Цзян Хуа и Линь Хун! С Линь Хун я познакомилась в тюрьме. Она погибла. Как вспомню про них, так становится тяжело на сердце. Лу Цзя-чуань в тюрьме… Если Цзян Хуа в Бэйпине — это замечательно. Ты не знаешь, где он живет? Он не дал тебе своего адреса?
— Нет, — покачала головой Сяо-янь и тихо сказала: — Я слышала, что Линь Хун — это та же Чжэн Цзинь, она переменила фамилию.
— А ты откуда это знаешь?
— Мне говорила Юй Шу-сю. Она навестила меня сразу же, как только вышла на свободу. Полдня рассказывала мне о борьбе, которую заключенные вели в тюрьме. Она говорила и про Линь Хун и про тебя. — Сяо-янь закрыла глаза и вздохнула. — Я даже зримо представляю себе облик этой сильной и красивой женщины…
— Да, такие люди не умирают, — сказала Дао-цзин.
В это время в комнату с радостным возгласом вбежала Юй Шу-сю.
— Линь, сестричка! Ты на свободе, вернулась! Мама не разрешила мне идти в тюрьму и оставила дома. Я знала, что ты приедешь сюда, и потихоньку ускользнула. Как я рада! Мы снова вместе и можем вести борьбу против этого плешивого Чан Кай-ши!
Сяо-янь с восхищением глядела на эту энергичную, живую девушку. Несмотря на перенесенные потрясения, на тяготы, жизнерадостность и неукротимое стремление к правде ничуть не уменьшились в ней. На глаза Сяо-янь навернулись слезы.
Дао-цзин крепко обняла Юй Шу-сю и внимательно посмотрела на нее.
— А ты уже поправляешься. Чем же вкусным тебя кормит мама?
— Мама ругает меня, папа — тоже. Они говорят, что меня досыта накормили в тюрьме! Пусть я и пострадала невинно, но кто просил меня идти в тот день в Пекинскую библиотеку с запрещенной книжкой в руках? Они и думать не могли, что я выйду из тюрьмы и стану революционеркой. Мама говорит, что за такие дела можно лишиться головы, и поэтому никуда меня не пускает. Все политические книги у меня отобрали — все равно что охранка. Папа — ужасный трус, а мама прячется за его спину и только все время молится. Ах, мама! Станет она меня теперь вкусным кормить!
Дао-цзин и Сяо-янь расхохотались. Но Юй Шу-сю нахмурила брови:
— Чего вы смеетесь? Я пришла к вам за советом: хочу вступить в Красную Армию, а если не удастся — пойду работать на завод, чтобы стать настоящим пролетарием. Иначе в этой семье так и останешься несознательной.
— Хорошо, Шу-сю, успокойся! — пожала ей руку Дао-цзин. — Мы обязательно поможем тебе. Но ты должна набраться терпения, ибо поспешность сейчас может причинить большое огорчение твоим родителям. Для того чтобы стать бойцом Красной Армии или рабочим, нужно сначала установить связи с партией. Только с помощью партийного руководства можно решить этот вопрос. Мы не имеем права делать, что нам вздумается.
Юй Шу-сю подняла свои большие глаза на Дао-цзин:
— А ты установила связь с организацией?
— Я всего полдня, как на свободе. Но уверена, что вскоре сделаю это.
— Тогда сразу же сообщи. Ну, мне пора, — и Юй Шу-сю торопливо ушла, опасаясь, как бы родители не хватились ее.
Дао-цзин и Сяо-янь весь вечер никак не могли наговориться.
— Скажи, Сяо-янь, ты так и не встретила за это время человека, которого могла бы полюбить?
— Встретила… Ты его знаешь… Только… я еще не решила…
— Я его знаю? Кто же он?
— Чжэн Цзюнь-цай. У него есть и другая фамилия — Дай Юй.
— Он!.. — Дао-цзин как будто чем-то ударили.
Но вправе ли она высказать свои сомнения? После долгой паузы она лишь выговорила:
— Поздравляю! Как вы познакомились?
— В университете, у одной моей подруги — Фан Шу-лин, — радостно ответила Сяо-янь, ничего не подозревая. — Они земляки. Он часто заходил к ней. Бывала у нее и я. Вот и познакомились… Он знает наизусть весь «Капитал»!
— А чем он раньше занимался, ты знаешь?
Сяо-янь уловила в голосе Дао-цзин нотки сомнения.
— Нет… Я собиралась расспросить его. А как твои дела? У тебя тоже…
— У меня никого нет, — перебила ее Дао-цзин.
— Неужели у тебя нет любимого? — участливо спросила Сяо-янь.
Дао-цзин ничего не ответила. Наступило молчание. Затем Дао-цзин медленно, как будто каждое слово стоило ей большого труда, проговорила:
— Сяо-янь, ты не понимаешь… Мысли о нем, мои чувства никогда не изменятся. Я буду всегда его ждать…
— Кто же это? О ком ты говоришь? Ты же никогда ни с кем не дружила! — спросила Сяо-янь, пораженная и взволнованная.
Дао-цзин вскочила с кровати и зажгла лампу. Из подкладки своего старого платья она достала скатанную в трубку бумажку, развернула ее и передала Сяо-янь:
— Только ты не смейся… Это мне в тюрьме удалось написать стихи про него.
Сяо-янь в волнении стала читать. В тесных колонках иероглифов она видела горячее и страдающее сердце подруги.
В том сумраке, что целый мир затмил,
Ты ярок был, как вспышка грозовая,
Как молния, что, небо разрывая,
Рождает громы,
Освежает мир.
И в той грозе — я капля дождевая!
Мне светел путь,
И легче мне идти,
Но где теперь легли твои пути?
Не знаю…
Нас не сковала «преданность святая».
Ты не просил ни сердца, ни руки,
Но я тебе поверила навеки,
Отбросила обманы и наветы.
И вот
В тюрьму ворвались струи света,
И — вдребезги решетки и замки!
Я слышу — голос твой звучит все ближе,
Твое лицо, твою улыбку вижу.
Я счастлива,
Но где сейчас ты?
Где ты?
Откуда шлешь далекие приветы?
Печаль души моей обнажена.
Я день и ночь тебя лишь ожидаю,
Ведь навсегда тобою зажжена
Моя любовь,
Горячая,
Живая…
Дао-цзин сидела, облокотившись на стол. Раскрасневшаяся Сяо-янь закончила читать и выпрямилась. Она еле сдерживала слезы:
— Дао-цзин, я понимаю тебя, твою боль и надежды… Я верю, что придет день, когда мы разрушим тюрьмы, и все, все мы и наши любимые, будем наслаждаться жизнью… Такой день придет!
— Да, такой день придет! — твердо повторила Дао-цзин, глядя на подругу.
Глава семнадцатая
Дао-цзин стояла около окна и любовалась цветущим жасмином. На душе было неспокойно. Еще в тюрьме она узнала от одной заключенной, что на свободе с ней сразу же установят связь. Однако прошло уже два дня, а ее никто не разыскивал. Кто же будет этот связной?..
Сяо-янь ушла на занятия. Дао-цзин не решалась выйти из дома, все ожидая, что к ней придут. Она сидела в пустой комнате, не зная, что ей делать.
В одиннадцатом часу пришел Цзян Хуа. Для Дао-цзин это было полной неожиданностью. Она обрадовалась встрече и долго трясла ему руку:
— Цзян, мы с тобой почти два года не виделись!
— Рад, что ты на свободе, — улыбаясь, ответил Цзян Хуа.
Сегодня он был одет как мелкий чиновник: в темно-синем халате и черных ботинках. В ласковых глазах его была твердость и уверенность.
— Да, с тех пор, как мы расстались с Динсяне… — сказала Дао-цзин, не зная, с чего начать разговор.
Глаза выдавали ее радостное настроение. Цзян Хуа улыбался и молча смотрел в ее худое и бледное лицо.
