Геннадий Левицкий - Марк Красс
Здесь, на чужой негостеприимной земле, не было утопающей в зелени виллы, полных рыбы прудов, не было управляющего, который позаботился бы о покое своего господина.
Красс удалился в палатку и укутал голову черным плащом, чтобы не слышать криков легионеров, стонов раненых и умирающих. Он лежал в полной темноте на голом песке, являя страшный пример непостоянства судьбы для безрассудной толпы, для людей же здравомыслящих — печальный пример великого честолюбия. Один вид Красса говорил лучше всяких слов, к чему может привести затмившая разум непомерная жажда славы, власти, почестей и богатства. Ведь он не удовлетворился тем, что был первым и влиятельнейшим человеком среди тысяч и тысяч людей, но считал себя почти обездоленным только потому, что его ставили ниже Цезаря и Помпея…
У палатки военачальника собрались толпы легионеров. Они еще верили, что проконсул может их спасти. Они хотели видеть его, слышать его голос. Легат Октавий и квестор Кассий пытались поднять Красса, расшевелить его, вернуть к жизни. Они сняли плащ с головы, начали говорить с ним, но все тщетно. Открытые глаза проконсула неотрывно смотрели вдаль, плотно сжатые губы даже не дрогнули.
Так ничего и не добившись, Октавий и Кассий покинули Красса.
Вслед за ними в палатку попытался войти древний старик легионер, но стража его задержала.
— Пропустите воина, — распорядился Октавий. — Что бы он ни сделал, проконсулу не станет хуже, чем сейчас.
— Узнаешь ли меня, Марк Лициний? — услышал над собой Красс шепелявый голос.
Ему показалось, что сама смерть пришла за ним, но страха не было, скорее наоборот, появилась надежда, что наконец закончатся все его мучения. Сенатор отрешенно посмотрел на склонившееся над ним морщинистое лицо и разочарованно произнес:
— Старый воин из Капуи. Я узнаю тебя, Рутилл. Но что ты хочешь от меня в минуту величайшего горя?
— Я рад, что память осталась с тобой, — облегченно вздохнул Рутилл. — В лагере говорят всякое…
— Это единственное, что у меня осталось.
— Я сочувствую твоему горю и понимаю его. В свое время я тоже потерял сына — молодого, красивого и сильного. Как и твой Публий, мой Мамерк пал в битве. В отличие от тебя я не стал лежать в палатке наедине со своим горем. Я оставил еще теплое тело сына, поднял тяжелый меч и сполна отомстил врагам за его гибель.
— Я уже стар махать мечом, Рутилл.
— Этого делать тебе и не надо. Ты должен вести войско. Выйди наконец из палатки. Десятки тысяч людей ждут твоего слова. Покажи, как римлянин должен держаться в минуты величайшего горя. От тебя зависит судьба многих тысяч легионеров, а ведь у них тоже есть отцы, матери, дети, жены — все они ждут своих мужчин. Подумай, что будет с Римом, если погибнет самое большое его войско. Из-за твоего горя наше отечество может остаться без защиты.
— Я попробую сделать все, что в моих силах. Спасибо, Рутилл, что пробудил меня.
Кассий и Октавий по собственному почину созвали совет. Они уже отчаялись увидеть Красса в добром здравии и ясном уме, а потому взяли на себя заботу о войске. Были приглашены легаты и центурионы. Судя по количеству приглашенных, совет должен был протекать бурно и окончиться нескоро.
Марк Красс вошел в огромную палатку, и державший речь Гай Кассий запнулся на полуслове.
— Продолжай, Кассий, — спокойно разрешил Красс, — только коротко и самое главное.
— Я предлагаю немедленно идти к Каррам. На открытом пространстве мы не сможем противостоять парфянам. Если дойдем до города, то по крайней мере получим отдых и защиту от парфянских стрел.
— Я согласен с тобой, Гай Кассий. Не будем терять время на разговоры — выступаем немедленно. Если у кого-то есть другие мнения — выскажете их, но не сейчас, а в Карах, — тоном, не терпящим возражений, окончил совет Красс.
Легионеры, несмотря на то, что смертельно устали за день, с воодушевлением приняли приказ выступать. Никто не хотел далее оставаться на месте, ибо все понимали, что здесь их ждет только смерть. Жажда жизни придала римлянам сил. Огромными толпами они повалили в направлении Карр, обгоняя в пути и легатов, и знаменосцев. Не было даже и речи о том, чтобы попытаться построить их в кромешной тьме.
Красс лишь собрал триста всадников и под командованием Эгнатия отправил вперед.
Позади войска, в оставленном лагере, начало твориться что-то невообразимое. Слышались шум, душераздирающие вопли и крики. Легионеры решили, что на них напали парфяне, и свернули с дороги: кто влево, кто вправо.
Причиной переполоха явились тяжелораненые, неспособные двигаться легионеры. Это они подняли шум, когда стало ясно, что их оставили. Собственно, о раненых кто забыл, а кто и не захотел вспомнить, потому что повозок на всех явно не хватало, а если немощных нести на руках, они бы сдерживали отступление войска и в конечном итоге могли бы погубить всех.
Ситуацию понимал каждый и, уходя, старался не оборачиваться назад. Римляне забыли, что венок за спасение товарища считался одной из самых высоких наград. Они забыли, что позором было оставить непогребенными павших на поле битвы собратьев. Никогда римляне не покидали места сражения, не отдав последних почестей мертвым и не позаботившись о раненых. Увы! Никто уже не думал ни о традициях, ни о венке спасителя. Впрочем…
Всю ночь между умирающими ходил старый легионер. Одних он утешал словом, другим подавал воду и делился сухарями, третьим давал несбыточные обещания, что Красс разобьет парфян и вернется обратно. А утром он вошел в оставленную палатку и вонзил меч себе в грудь. Этим легионером был Рутилл.
Красс с помощью легатов и военных трибунов с трудом собрал разбежавшееся войско. Оно стало еще меньше. Легат Варгунтей с четырьмя когортами заблудился и не вышел на дорогу. Многие легионеры сознательно бежали, куда глаза глядят, и вовсе не собирались возвращаться в свои легионы. Они надеялись в одиночку и по несколько человек дойти до римских провинций.
Первым добрался до Карр Эгнатий со своим отрядом в триста человек. Он сообщил Капонию, возглавлявшему римский отряд в городе, что Красс потерпел поражение и направляется в Карры. После этого Эгнатий со своими людьми ускакал к Евфрату и вскоре благополучно добрался до Сирии. Тем, что он оставил своего военачальника в трудную минуту, Эгнатий навлек на себя вечный позор.
Бесстрашный Капоний, недавно отстоявший Карры от варваров Силлака, немедленно принялся действовать. Он разослал людей в ближайшие селения собирать продукты. Сам же с отрядом поспешил навстречу Крассу. С почетом, достойным римского проконсула и наместника Сирии, Капоний проводил Марка Красса в город и позаботился о его утомленном войске.
В поисках Красса
Утром в оставленном лагере Красса появились парфяне. Они принялись собирать брошенные римлянами нужные и ненужные вещи, попутно безжалостно уничтожая раненых легионеров, оставленных товарищами на произвол судьбы.
Особенно свирепствовали массагеты Силлака. Даже мертвым римлянам не было от них покоя. Они отрубали им руки, если на пальцах были кольца, ноги вместе с обувью. Делалось это вовсе не из мести или злости, а просто, чтобы успеть больше других набрать добычи, а затем уже спокойно отделить понравившуюся вещь от части тела. Массагетов не смущал ни смрад разлагавшейся плоти, ни кровь, забрызгавшая их с ног до головы.
Сурена не стал входить в покинутый лагерь. Он окинул его взглядом и тут же брезгливо отвернулся. Страшная картина мародерства варваров была неприятна ему — воину, но не палачу.
— Силлака ко мне! — приказал Сурена.
— Римляне бросили много раненых и всякого добра, — радостно доложил чернобородый. — У моих воинов очень много работы.
— Как только твои шакалы насытятся кровью, догоняй меня, — с презрением бросил военачальник парфян.
Сурена повел войско по следу римлян. На одном из холмов он застал легата Варгунтея с четырьмя когортами. Некоторое время вождь парфян колебался: продолжать преследование Красса или остановиться и уничтожить его легата. Все же Сурена не решился оставить у себя в тылу более двух тысяч римлян.
На этот раз враги не изобретали никаких хитроумных новшеств, а применили вчерашнюю тактику. Холм окружили лучники и в течение часа осыпали стрелами когорты Варгунтея.
Одним из первых погиб легат, призывавший не прятаться за бесполезными щитами, а смело напасть на парфян. Почти все легионеры разделили его участь. Лишь на вершине холма оставались в живых человек пятьдесят. Некоторые легионеры имели особо прочные доспехи, изготовленные сирийскими мастерами, к тому же они подобрали щиты павших товарищей и выстроили из них двойной круг. Теперь горстка воинов стала недосягаема для парфянских стрел.
Тогда в бой вступили катафрактарии. Но и новый противник не испугал оставшихся в живых римлян. Они отбросили лишние щиты и с победными криками напали на железных всадников. Словно всесокрушающий смерч налетели легионеры на середину парфянского строя и пробили в нем брешь.
