Геннадий Левицкий - Марк Красс
В войске римлян находились два грека — Иероним и Никомах. Они предложили Публию переодеться в парфянское платье и попытаться бежать в находившийся неподалеку их родной город Ихны.
— Нет такой страшной смерти, испугавшись которой, Публий Красс покинул бы людей, погибающих по его вине, — произнес молодой человек, обращаясь к грекам. — Вас я благодарю за заботу обо мне и освобождаю от службы. Спасайтесь, если сможете.
Сам же Публий приказал оруженосцу помочь ему умереть, ибо его правая рука была совершенно искалечена, и юноша не мог даже лишить себя жизни.
Верный слуга со слезами на глазах исполнил просьбу господина.
— Окажи и мне честь быть убитым тем же мечом, что и доблестный Публий, — попросил слугу Цензорин.
Он был удостоен сенаторского звания, прославился как великолепный оратор и вместе с молодым Крассом участвовал в галльских походах Цезаря. Теперь Цензорин бездыханным упал подле своего друга, умерев лишь несколькими мгновениями позже.
Могучий Мегабакх покончил с собой, как и многие другие римляне, не желавшие попасть в плен и не имевшие возможности защищаться.
Из шести тысяч воинов, ушедших с Публием Крассом, парфяне взяли в плен около пятисот человек. Спастись не удалось никому.
Отступление
Что же происходило в лагере Красса-старшего, в то время как Публий со своим отрядом вел неравный бой?
Парфяне не стали дробить силы и все ушли за младшим Крассом. Истерзанное каре наконец получило передышку.
Проконсул восстановил поредевший строй и занял с войском небольшую возвышенность. Там он получил первое известие от сына. Гонец сообщил, что парфяне бегут, а римляне вот-вот должны их настигнуть. Красс разрешил своим легионерам пообедать, не покидая строя, и принялся ждать новых сообщений.
В неизвестности, к которой присоединилась тревога, прошел час, второй… Наконец на исходе третьего часа до лагеря Красса удалось добраться молодому контуберналу[26] Публия. Юноша был ранен и еле передвигал ноги.
— Скорее отведите меня к проконсулу, — слабым голосом, но требовательно произнес контубернал.
Это было излишним — Красс сам спешил навстречу гонцу.
— Проконсул, немедленно пошли помощь Публию, или он погибнет. Галлы почти все перебиты, а римлян парфяне окружают и очень скоро замкнут кольцо.
— Почему же раньше Публий никого не посылал — надеялся справиться с Суреной своими силами?
— Твой сын посылал гонцов, и до битвы, и во время нее. Скорее всего, им не удалось добраться к тебя из-за парфян. Они везде и всюду. Я проскочил лишь чудом. Враги гнались за мной, им удалось сразить коня. Он упал на меня, и парфяне, видимо, сочли нас обоих мертвыми. С трудом я выбрался из-под него…
— Прошло очень много времени, — спохватился Красс и приказал: — Трубите сигнал атаки.
Едва каре сдвинулось с места, как римляне увидели, что к ним с угрожающей скоростью приближается черная туча пыли — это возвращались парфяне. Следом за всадниками неслась вселяющая страх музыка, в такт которой враги издавали дикие крики.
Один из всадников держал на копье человеческую голову. Он подъехал ближе других и, издеваясь, спросил по-гречески:
— Кто его родители и какого он рода? Трудно поверить, чтобы от такого отца, как Красс, — малодушнейшего и худшего из людей — мог родиться столь благородный и блистающий доблестью сын.
С последними словами парфянин бросил голову Публия к ногам римлян.
Все обратили взоры на Красса. Неожиданно для всех он проявил мужество Гая Муция Сцеволы, сжегшего правую руку и не издавшего при этом ни единого звука. Прижав окровавленную голову сына к груди, Марк Красс обратился к легионерам:
— Римляне! Меня одного касается это горе. А великая судьба и слава Рима, еще не сокрушенные и не поколебленные, зиждутся на вашем спасении. И если у вас есть сколько-нибудь жалости ко мне, потерявшему сына, лучшего на свете, докажите это своим гневом, обратите его на врагов. Отнимите у них радость, покарайте их за свирепость, не смущайтесь тем, что случилось: стремящимся к великому должно при случае и терпеть. Не без пролития крови низвергнул Лукулл Тиграна и Сципион Антиоха, тысячу кораблей потеряли предки наши у берегов Сицилии, в Италии же — многих военачальников, но ни один из них своим поражением не помешал впоследствии одолеть временных победителей. Ибо не только счастьем, а стойким и доблестным преодолением несчастий достигло римское государство столь великого могущества.
Так говорил Красс, но лишь немногие слышали его из-за грохота парфянских литавр и топота лошадей, до немногих сердец дошла речь старого сенатора. Когда проконсул приказал напасть на парфян, он увидел, что войско не в состоянии выполнить приказ. Не жажду мести, как следовало ожидать, вызвала брошенная к их ногам голова Публия, а страх и бессилие. Немногие сдвинулись с места, повинуясь слову проконсула и чувству долга.
А парфяне между тем в огромном количестве собирались вокруг каре. Вновь полетели смертоносные стрелы. Некоторые враги, осмелев, подъезжали вплотную и поражали римлян копьями.
Красс в бессильной злобе метался от легиона к легиону, уговаривая наконец оставить страх и сокрушить парфян. Он скакал на виду у тысяч врагов в плаще военачальника и надеялся, что парфянская стрела или копье избавят его наконец от мучений и позора. Все напрасно. Его телохранители давно лежали бездыханными в пыли, Красса же словно заговоренного не коснулась ни одна стрела.
Тогда проконсул решился на отчаянный шаг. Он выхватил у знаменосца огромного серебряного орла и бросил в самую гущу врагов. Прием был давний и испытанный в критических ситуациях. И на этот раз многие легионеры и всадники бросились спасать святыню, но вскоре все полегли под градом стрел и дротиков, иных порубили мечами.
Знамя досталось врагу, как накануне знамена Публия Красса. Они впоследствии хранились во дворце парфянских царей как самая ценная добыча, ибо немногие народы могли похвастаться тем, что держали в руках римских орлов и остались после этого живы.
Потеряв знамя, римляне и вовсе пали духом. И вот, когда все приготовились к смерти, неожиданно пришло спасение — на землю опустились сумерки.
Враги поскакали прочь, крича напоследок, что даруют Крассу одну ночь для оплакивания сына.
Парфяне явно лукавили. Они панически боялись темноты, и сам Сурена не смог бы заставить их сражаться ночью. Даже лагерь свой они разбивали как можно дальше от врага, чтобы не быть застигнутыми врасплох после захода солнца. Так что жертва Публия не была напрасной. Парфянам не хватило времени расправиться с основными силами римлян; времени, которое они потратили на уничтожение шеститысячного отряда Публия Красса.
Парфянам не удалось обратить римлян в бегство и уничтожить. Даже после многих потерь римляне числом превосходили врага, но у Сурены появился сильный союзник в лагере Красса. Имя ему было страх. Он парализовал волю римлян, отнял желание бороться и защищаться.
К сожалению, в войске Красса было очень мало ветеранов, а после сегодняшней битвы их стало еще меньше. Огромнейшая армия по боеспособности значительно уступала легионам Цезаря, часто укомплектованным лишь наполовину. Тяжелый переход через пустыню, гибель Публия Красса и тысяч товарищей, незнакомая страна и противник, который сражается вопреки всем римским правилам ведения войны, — все это окончательно подорвало боевой дух молодых легионеров.
Для римлян наступила страшная ночь. Никто не думал о погребении павших товарищей, об уходе за ранеными, об утешении умирающих — каждый оплакивал только себя. Именно оплакивал, ибо эту ночь римляне расценивали как короткую отсрочку смерти.
Марк Красс, мужественно принявший известие о гибели сына и весь день пытавшийся противостоять убийственной тактике парфян, теперь окончательно утратил душевные и физические силы, и даже саму способность здраво мыслить. С уходом врага сенатор ощутил всю боль невосполнимой утраты. Гибель любимого сына, деморализованное, понесшее страшные потери войско, крушение множества надежд и далеко идущих планов — таков был итог сегодняшнего дня для Красса.
В жизни Марка Лициния Красса случались и ошибки, и неудачи. Как у каждого человека, бывали у него и черные полосы, когда не везло буквально во всем, все валилось из рук или получалось совершенно не так, как хотелось. Тогда сенатор откладывал самые срочные дела и удалялся на одну из своих многочисленных вилл. Несколько дней он безмятежно наслаждался природой. Единственным его занятием была рыбная ловля. Управляющие, хорошо знавшие характер своего господина, зорко следили, чтобы к нему не приблизился ни один человек с деловым разговором, чтобы в его руки не попал ни один документ. Дня через три-четыре он полностью восстанавливал силы и был готов снова вершить дела, вызывающие изумление, восхищение или зависть у соплеменников. Он отдыхал всего несколько дней, но потом работал долгие недели и месяцы, не тратя напрасно ни мгновения и удивляя всех своей работоспособностью даже в преклонном возрасте.
