Ирина Головкина (Римская-Корсакова) - Лебединая песнь
– Я на Бога обижена, Егор Власович. Стоя у гроба отца, я сказала себе, что никогда больше не пойду к Причастию.
– Напрасно, барыня! Ох, напрасно! Великое это утешение -церковь Божия. Как войдешь в храм – ровно душ принял, только душ не для тела, а для духа нашего. Ну, я пошел, барыня. Отдыхайте покамест.
И дверь за стариком затворилась.
Нина сидела не шевелясь. «Как близко! Рядом ходят! Протянули свои щупальца! Эта версия с молочным братом не слишком удачна… Я изобрела ее для жакта, чтобы мотивировать прописку… Я думала она останется незафиксированной, а теперь… Теперь придется держаться именно ее, если начнут трепать по допросам. Ну, покой мой, видно, надолго потерян!»
Она решила поговорить с Олегом, предупредить его, но до концерта оставалось слишком мало времени. Вечером она вернулась поздно и, проходя мимо комнаты Олега и Мики, увидела, что свет у них уже погашен. «Не буду будить», – подумала она.
Утром, во время чая, оба торопились на работу, к тому же в комнате был Мика, и она отложила разговор до вечера. Вернувшись из Капеллы, она собралась с духом и пошла к Олегу. Он был в шинели с фуражкой в руках. Ей бросилось в глаза новое, оживленное, почти счастливое выражение его лица.
– До свиданья, Нина, я – к Бологовским. – С огоньком в глазах, с улыбкой он показался ей юношей – так изменилось его лицо!
Сердце Нины болезненно сжалось: в течение уже десяти лет у него не было ни одной радостной минуты, и вот теперь она должны прикосновением змеиного жала омрачить эту радость, это оживление. «Потом, попозже! За два часа ничего не изменится!»
Библиотека Надежды Спиридоновны принадлежала, в сущности, отцу Нины, старая дева перевезла ее во время гражданской войны из опустевшей квартиры к себе и этим спасла от расхищения. Вследствие этого Надежда Спиридоновна считала библиотеку своей собственностью и без всякого угрызения совести запрещала Мике притрагиваться к книгам его отца. Для Нины и Олега она делала исключение. Книги уже не помещались в шкафы, стоящие в гостиной, и частично были расположены на полках в коридоре.
Вернувшись в этот вечер домой, Олег остановился перед одной из полок, чтобы выбрать себе книгу на ночь. Он стоял около самой двери в кухню и услышал слова, произнесенные голосом Вячеслава:
– А ты зачем на Казаринова наплела? С досады, что ль, что в свою постель его затащить не удалось? Сводить свои счеты этаким образом слишком уж несознательно.
Олег невольно замер на месте.
– А ты почем знаешь, что я говорила? – сказал голос Катюши.
– Как почем знаю? Следователь мне весь разговор про балерин привел от слова до слова. Только ты да я, да он тут были – кто ж кроме тебя?
– Почему ж «наплела»? Я одну правду сказала.
– Правду! Порасписала: столбовой дворянин и офицер, и в родстве с Ниной Александровной, а ведь ничего ты про это не знаешь. Ну, а следователь, конечно, ко мне как с ножом к горлу: что да что вы о нем знаете? Ничего, говорю, не знаю. А вот другие же в вашей квартире знают? И прочел: «Казаринов держит себя не по-советски, постоянно нападает на наши порядки, все повадки изобличают в нем бывшего гвардейца. С гражданкой Дашковой – бывшей княгиней – он явно в родстве…» Вон сколько понаписала! А я что должен делать? За тобой повторять или прослыть за укрывателя классового врага? Нет, я свою правду выложил. Коли это показание Катерины Фоминичны Бычковой, говорю, – грош ему цена, она за этим Казариновым гонялась, да успеха не имела, вот и отплатила ему по-своему, по-бабьи. Учтите, товарищ следователь. Получила? Другой раз осторожней показывай. Следователь руку мне пожал, отпуская.
Олег повернулся и пошел к себе. «Что ж я стою? Не подслушивать же мне! Итак – сыск. Уже двоих допрашивали, – он закурил и стал ходить по комнате. – С какого же конца они меня выследили? С чего началось? Опасно не то, что наговорила очаровательная Катюша, опасно, что они заинтересовались мной. Честный, хороший мальчик этот Вячеслав! Я правильно рассчитал, что лучше самому сказать все – это благородного человека больше свяжет». Он ходил, курил и чувствовал, что радостное восприятие жизни, которое появилось у него после праздника у Аси, улетает безвозвратно! Как будто он легко плыл по красивой, залитой солнцем реке, и вот привязали ему на шею свинец и тянет его вниз, под воду! Сквозь сетку безрадостных соображений – как миновать расставленную западню и какие пустить в ход уловки – просачивалась убийственная мысль, та, прежняя: он должен уйти от Аси, и чем скорей, тем лучше, чтобы не затянуть и ее в эту пучину.
«Нельзя ходить к ним – я могу навести агентов. Если станет известно, что я бывал у Бологовских, едва ли кто мне поверит, что Наталья Павловна принимала меня, не зная кто я». Образ Аси проплыл перед его глазами… «Все! Остается только забыть! Она еще дитя и забудет легко, а для меня с этим кончится все на свете!»
Вошел Мика, говоря, что Нина зовет к чаю. Он вспомнил, как панически боится Нина гепеу, а между тем переговорить с ней совершенно необходимо. Когда он сел за стол и, принимая из ее рук чашку чая, взглянул ей в лицо, то обратил внимание на темные круги под глазами и тревожный опечаленный взгляд.
«Что с вами, Нина?» – хотел спросить он, но молниеносно мелькнула мысль: «А может быть, она уже знает? Может быть, ее вызывали?»
Несколько раз он взглядывал на нее и всякий раз встречался с тем же озабоченным взглядом… Мика начал было что-то рассказывать, но скоро тоже смолк. Вставая из-за стола и свертывая в кольцо салфетку, он сказал:
– Спасибо за веселую трапезу! Удивительно веселые собеседники вы оба! – и убежал.
– Вы ничего не имеете мне сообщить, Нина? – спросил тогда Олег.
– Имею. А почему вы спросили?
– Я тоже имею кое-что и уже вижу, что сведения эти одного порядка. Говорите же, Нина, не жалейте меня.
Они проговорили до полуночи, сопоставляя все данные и разрабатывая детали на случай, если вызовут одного или обоих. Сошлись на том, что показания были даны в значительной степени в их пользу и что особо-опасных улик еще нет; всего грозней был самый факт сыска – от этого веяло холодом, как от раскрывшейся могилы!
Вставать раньше других настолько вошло в привычку Олега, что даже по свободным дням он подымался первым, желая избегнуть общей суеты на кухне. Но в это воскресенье он не встал, а, лежа на своем диване, курил папиросу за папиросой, тоже против обыкновения. В этот день у него была назначена и рушилась теперь встреча с Асей.
– Вы больны, Олег Андреевич? – спросил Мика.
– Здоров, – сумрачно ответил он.
В дверь постучали.
– Вам повестку принесли, выйдите расписаться, – сказал голос Вячеслава.
«Ах, вот как! Недолго заставили ждать!» – хмуро усмехнулся он и, накинув на плечи старый китель, вышел в кухню. Никто из женского населения квартиры еще ни разу не видел его таким – небритым, в подтяжках… Он молча расписался и повернулся уходить, но тут увидел Катюшу, которая стояла около своего примуса, наблюдая его. Прищурившись, он смерил ее пристальным насмешливым взглядом. «Отомстила? Довольна?» – сказал этот взгляд.
Она покраснела и отвернулась.
– On ne perd pas du temps en notre troisieme bureau [57], – сказал он Нине, показывая повестку. – Получил приглашение на завтра!
После чая Олег подошел взять горячей воды для бритья. Нина удержала его руку:
– Не брейтесь ни сегодня, ни завтра… Этот ваш джентльменский вид…
– Думаете, лучше будет, если отрастет щетина?
– Ну, все-таки! Хоть одичалым, что ли, покажетесь…
На следующее утро она вернулась к той же теме:
– Олег, вы уходите прямо туда?
– Нет, сначала еду в порт. В гепеу к двум часам.
– Олег, этот ваш джентльменский облик, когда вы кланяетесь, когда берете папиросу… Это все слишком, слишком гвардейское! Это во сто раз убедительней Катюшиной болтовни.
– Ну, что поделать? Я ведь себя со стороны не вижу, Нина.
– А все-таки постарайтесь, хотя бы в отношении жестов. Вы хорошо помните, что надо говорить?
– Урок зазубрен раз и навсегда. Все дело в том, какими данными располагают «они». Я ведь не знаю, какой мне сюрприз преподнесут, быть может, имеется кто-то из прежних слуг или прежних солдат, с которым мне будет устроена очная ставка. Быть может, имеются сведения о ранениях или моя фотокарточка. Я ничего не знаю.
– Олег, я сегодня вернусь только вечером. Чтобы мне не изводиться от тревоги, позвоните мне в Капеллу, как только выберетесь оттуда. Скажите мне… ну, скажите что-нибудь!
– Слушаюсь, – он двинулся уходить, но она опять остановила:
– Олег, будьте начеку! Все время будьте начеку, умоляю!
На службе для того, чтобы уйти с половины дня, пришлось предъявить повестку. Моисей Гершелевич, всегда с ним очень приветливый, сказал только:
– Что там? Ага, так. В час можете уйти, – но лицо его как-то вытянулось, и во всех последующих разговорах с Олегом он был подчеркнуто официален, даже обращался к нему по фамилии, а не по имени и отчеству.
