Фердинанд Оссендовский - Ленин
Деморализованные солдаты и своевольные толпы рабочих, составлявшие Красную Армию, беспорядочно отступали по всем фронтам, прижимаясь к Москве.
На западе, юге и в Сибири начинали действовать генералы Юденич, Миллер, Алмазов, Колчак, атаман Семенов и опасный безумец и мистик «белый Дзержинский» — Унгерн-Штернберг.
Угнетенный народ поднимал голову. Все высматривали спасителей и готовы были им помочь.
Совет народных комиссаров терял голову. Товарищи в панике прибегали к своему вождю и, вырывая на голове волосы, кричали:
— Пришел час расплаты! Идет смерть… что вы на это скажете, Владимир Ильич? Что с нами будет?
Ленин издевательски улыбался и говорил:
— Что будет? Вас белые повесят за воровство и убийства, меня — за идею, а всех вместе — за шею! Не хотите этого? Тогда надо прекратить изображать из себя больших начальников. Беритесь за работу, товарищи, так как это было во время Октябрьской революции! Троцкий — хороший организатор, пускай берет Тухачевского, Брусилова, Буденного, Блюхера, Фрунзе, Эйхе и срочно создает настоящую армию, агитирует, любыми методами и обещаниями привлекает в наши ряды немецких, австрийских, венгерских военнопленных и бывших царских офицеров, пускай начинает оборонительную и диверсионную войну! Мы должны объявить «военный коммунизм» и выдвинуть лозунг: все для войны во имя победы пролетариата!
— Контрреволюция располагает значительными силами и будет поддержана Францией, Англией и Японией, — заметил Каменев. — У меня есть информация от наших агентов Иоффе, Воровского, Литвинова, Радека, что вопрос об интервенции уже решен в Париже и Лондоне; поговаривают даже о возможности введения блокады с тем, чтобы вызвать в России голод…
Ленин рассмеялся.
— Не так страшен черт, как его малюют, товарищи! — воскликнул он. — Не так просто начать интервенцию и направить десант в Россию с ее пустынными просторами! Все в худшем случае ограничится портами… Ерунда! Наши доморощенные патриоты сами развалятся, как идолы из сохнущей глины!
— Неизвестно! — вмешался Рыков. — Там есть такие способные, боевые командиры, как генералы Корнилов, Деникин, Врангель, Юденич…
— Безусловно! — пожал плечами Ленин. — Против них мы пошлем портного-журналиста Троцкого, желторотого капитана Тухачевского, старшину Буденного… Они будут вбивать в мужицкие головы только одно: «Власть — рабочим и крестьянам, свобода и счастье — пролетариату», а «белые» генералы сначала пробормочут: «Земля — крестьянам», а после первой победы примутся орать: «Да здравствует великая, неделимая Россия, да здравствует царь-батюшка!» Гм, гм! Как думаете, пойдут за ними мужики, которые уже захватили землю и зарезали своих господ? Никогда! Поэтому необходимо позаботиться о двух вещах: вбить в головы крестьян и рабочих, что «белые» несут им виселицу, и приготовить армию к серьезным военным действиям!
Все молчали и с глубоким уважением слушали приглушенный, полный силы и уверенности голос Ленина.
Он тем временем задумался и после паузы сказал:
— Есть еще одно дело… важное, очень важное и срочное! Мы должны перевезти царя из Екатеринбурга в Москву. Мы не можем отдать его «белым»! В их руках он станет для нас опасным оружием… Сегодня вечером я созываю заседание, на котором будут вызванные мной товарищи из Екатеринбурга.
В кабинете Ленина в тот же день состоялось тайное совещание. Комиссары и члены исполнительного комитета: Свердлов, Троцкий, Калинин, Бухарин, Дзержинский со своими агентами Аванесовым и Петерсом, а также руководители «чека» в Екатеринбурге: Пешков, Юровский и Войков долго совещались о том, куда перевезти царскую семью.
Ввиду бушующих по всей территории между Волгой и Уралом восстаний было решено временно оставить Николая II в Ипатьевском доме в Екатеринбурге под охраной местного Совета рабочих, солдатских и крестьянских делегатов.
На этом совещание было закончено, и товарищи покинули кабинет диктатора.
Ленин задержал только коммунистов, прибывших из Екатеринбурга и долго с ними беседовал.
— Если бы я сказал, что царя и его семью необходимо немедленно уничтожить, московские комиссары сразу же подняли бы крик. Они слишком восприимчивы к воззваниям заграничных газет! С вами я буду говорить открыто…
Наклонившись к Войкову, Юровскому и Пешкову, он прошептал:
— В случае минимальной опасности занятия вашего города «белыми» убейте всю семью Николая Кровавого, не щадите никого, чтобы не оставлять свидетелей! Вы же знаете, что начнутся расследования, скандалы, крики! Родственники из Германии и Англии, которые до сих пор ничего не сделали для спасения Романовых, станут внезапно благородными и полными сочувствия! Объявят при дворе траур! Ха-ха! Совет народных комиссаров в таком случае вынужден будет возложить всю ответственность за убийство на ваш екатеринбургский Совет. Вы должны кого-то обвинить и казнить, чтобы на этом дело закончилось раз и навсегда.
— Мы обвиним председателя нашего Совета Яхонтова, потому что он бывший меньшевик, человек ненадежный! — заметил со смехом Войков.
— Найдутся и другие, — добавил Юровский, внимательно глядя на товарищей.
— Уничтожение Романовых я поручил бы товарищам Юровскому и Белобородову, — сказал Пешков.
— Я поддерживаю мнение товарища, — сказал Войков, собрав на затылке светлые кучерявые волосы.
— Хорошо, я поручаю это вам, товарищ Юровский! — воскликнул Ленин. — А вы сообщите мне об этом по телеграфу, только очень конспиративно… О нашем сегодняшнем решении не должен знать никто. Никто!
Он посмотрел на них изучающим, пронизывающим взглядом и начал прощаться.
После того как они вышли, Ленин потер руки и прошептал:
— Исполнится одно личное желание всей жизни!
Провожая на вокзал уезжавших в Екатеринбург коммунистов и пожимая им руки, он несколько раз повторил:
— Но поспешите, поспешите, дорогие товарищи!
Он с нетерпением ждал вестей. Его даже мучила бессонница от внутреннего жара и хищного беспокойства. Ничего не могло его тронуть и потрясти.
Он с безразличием выслушал доклад о том, что Володарского в Петрограде растерзала толпа, о взятии «белыми» Казани, о победном шествии чехов и поражениях Красной Армии в Сибири и под Архангельском.
Он не мог думать ни о чем. Днем и ночью он видел перед собой коронованную голову Романова, сына убийцы брата; воображал стоны и плач убиваемых царских детей, дрожал от мысли, что, возможно, вскоре его позовут к телеграфному проводу и он услышит пароль:
— Мы готовы…
Наконец в середине июля этот долгожданный момент наступил.
Телеграфировал председатель екатеринбургского Совета Яхонтов. Он обсуждал способы защиты города и охраны коронованных заключенных от приближавшихся «белых» войск.
Ленин подробно обо всем расспросил, советовал, благодарил Яхонтова за производительный труд и преданность делу.
По окончании телеграфного разговора он остался возле аппарата и ждал. Через несколько минут сигнализировал Юровский.
— Мы готовы… — простучал аппарат.
— Кончайте! — телеграфировал дежурный чиновник по приказу Ленина.
Спустя три дня по всему свету неслась угрюмая весть, что царь с ближайшими родственниками был убит в подвалах Ипатьевского дома, превращенного екатеринбургским Советом в тюрьму для самого могущественного недавно монарха в Европе.
Посыпавшиеся на голову Ленина обвинения по поводу беспримерной, даже в революционный период, жестокости и бесправия вскоре умолкли, так как человеческие сердца очерствели, а разум метался в кровавых испарениях войны и ежедневных узаконенных убийств.
Обманутая Европа, сбитые со следа сторонники царя и встревоженные крестьяне поверили, что председатель екатеринбургского Совета Яхонтов вместе с коммунистами Грузиновым, Малютиным, фанатичными гражданками Апроскиной, Мироновой и девятью красноармейцами без ведома центральных властей, руководствуясь гневом народа, совершили возмездие, убив Николая Кровавого, его супругу, детей и немногочисленную прислугу.
После смерти царской семьи Ленин успокоился.
Несмотря на бушующий по всему миру вихрь нападок, обвинений, проклятий, самых черных пророчеств, поражений Красной Армии и победного наступления контрреволюционных войск, он сохранял необычайное спокойствие. Он проводил бесконечные совещания с инженерами, намереваясь провести электрификацию страны, чтобы оживить замершую промышленность и ослепить население темной России новым благом пролетарского правительства, одаривающего бедные избы с соломенными крышами электрическим светом.
Он так переживал это, будто видел в электричестве убежище от нараставших трудностей.
Однако за настроением диктатора скрывались другие, более глубокие причины. С него свалилась невыносимая тяжесть. Он чувствовал, что исполнил последнее обязательство, его жизнь закончилась и теперь он свободен. Свободен от клятвы, данной на заре сознательной жизни. Он всегда помнил о ней. Она служила ему фоном для работы и размышлений, дерзких выступлений, еще более смелых намерений, стоявших на грани безумия, поражавших врагов и привлекавших сердца и души сторонников.
