Фердинанд Оссендовский - Ленин
Жандарм молча взглядом указал на старуху и опустил руку к земле.
Не успели солдаты подскочить к ней, как старая еврейка поднялась и, тряся седой головой, бросила какое-то слово.
На древнееврейском, только одно слово, потому что сразу же за ним на нее обрушился тяжелый удар прикладом. Изогнувшись, мать прикрыла своим телом замученную дочь.
— Твердые штуки… — буркнул Дзержинский, закурив сигарету.
— Мы слишком поспешили… — недовольным голосом заметил Федоренко. — Если бы еще помучить… Мария Александровна привела бы обвиняемую в чувство… мы провели бы еще пару операций… может, она сказала бы сама, или эта… старая кляча.
Ленин подошел и посмотрел жандарму в глаза.
Он знал, что будь здесь Халайнен, то по его приказу пронзил бы штыком этого палача в элегантной синей тужурке. Теперь надо ударить его в лицо, повалить на землю и топтать ногами, как ядовитую, подлую гадину.
Его охватило чувство, что именно так и надо поступить с этим опричником в синей тужурке и светлом галстуке.
Он уже доставал из кармана сжатый кулак, как вдруг учтиво улыбающийся Федоренко, низко наклонив голову, произнес насмешливым голосом:
— Теперь товарищ Владимир Ильич убедился, что мы преданно и не щадя себя служим пролетариату? Мы превратились в машину, которая давит его врагов без остатка, лишая жизни сразу сотни людей. Пролетариат должен их уничтожить! Сила и страх его единственное оружие! Оно сломит философов, ученых, поэтов…
Этот страшный человек повторял его слова!
Он, Владимир Ленин, размещая их в миллионах газет, листовок, плакатов и телеграмм, стал создателем «чека», вождем этого бешеного, фанатичного безумца — Торквемады-Дзержинского и этой змеи из рядов жандармов, он стал их духовным отцом, воодушевлял их.
Ему это стало понятно сразу, он обо всем вспомнил и осознал, воскресил в памяти статьи врагов, обвинявших в его том, что он распял, замучил, опозорил Россию.
— Так, как Федоренко — Дору! — подумал он.
Это его рук дело, а не Федоренко, Дзержинского и других, это он собрал под свои знамена пьяных от водки, крови и ненависти наполовину монгольских дикарей, мстителей, безумцев, преступников, угрюмых каторжников и проституток…
Он, только он — Владимир Ульянов-Ленин, а потому…
Улыбнувшись Федоренко, он дружелюбно ответил:
— Вы действительно верно служите пролетариату! Он не забудет отблагодарить вас, товарищи! Пока тяжело остаться безразличным…
— Мы уже привыкли, — прошипел Дзержинский. — Все более широкие круги населения признаются врагами Советом народных комиссаров, поэтому нам приходится спешить, чтобы успеть… успеть за вами, товарищ!
— Да, да! — шептал, кивая головой, Ленин, стараясь сохранить спокойствие и любезную улыбку на желтом монгольском лице.
Сопровождаемый Дзержинским, Федоренко и патрулем, он вернулся к машине и поехал в Кремль.
Его поджидал секретарь.
— Важные сообщения от нашей делегации, ведущей переговоры о мире, — сказал он, протягивая несколько телеграмм.
Ленин сел за стол и принялся читать депеши Троцкого, хмуря при этом брови и потирая лоб. Вести не были радостными. Германия выдвинула еще более тяжелые требования. Член российской делегации, бывший царский генерал Скалон, лишил себя жизни, оставив полное обвинений письмо.
— Я отвечу завтра, после заседания Совета, — шепнул Ленин. — Прошу созвать его на восемь часов утра.
Секретарь вышел, но вскоре снова постучал в дверь.
— Товарищ Дзержинский прислал мотоциклиста с письмом, — сказал он, войдя. — Ему нужен немедленный ответ.
Ленин открыл протянутый секретарем конверт и достал из него красный лист бумаги со смертным приговором гражданке Ремизовой, у которой перед покушением жила Дора Фрумкин. На отдельном листе председатель «чека» писал, что приговоренная попросила о милосердии товарища Ленина. Дзержинский советовал отказать, так как связь между казненной Фрумкин и гражданкой Ремизовой не вызывала сомнений.
— Ремизова… Ремизова… — повторил Ленин. — Когда я слышал эту фамилию?..
Он пожал плечами и написал на красном листке два слова:
— Приговор утверждаю.
Секретарь покинул кабинет.
Ленин ходил по комнате. По телу пробегали судороги, чувствовался пронзительный холод. Он не мог успокоиться.
— А не выпить ли горячего чаю… — подумал он.
Стрелки часов приближались к четырем пополудни. Метель не прекращалась. Она хлестала по окнам, шелестела по стенам, завывала в трубах.
Ленин старался ни о чем не думать. Он знал, что его сейчас же охватят сомнения, родившиеся под крышей «чека». Ему тем временем необходимо было оставаться твердым, бескомпромиссным и спокойным, потому интуиция подсказывала, что предстоит очередной бой в Совете комиссаров. Он уже начал обдумывать план своего выступления и способы убеждения наиболее упорных товарищей, как вдруг заметил лежавший на полу конверт от письма Дзержинского.
Подняв его, он прочитал красную надпись: «Всероссийская, чрезвычайная следственная комиссия по делам контрреволюции, саботажа и спекуляции».
— Следственная комиссия? «Чека», — улыбнулся Ленин, пожимая плечами. — Нет! Это неизвестная до сих пор форма юстиции. Это перчатка, брошенная нравственности всего мира! Обвинитель и — одновременно судья и палач! Это не уместится ни в одной юридической голове Запада! А у нас, в «святой» России, пройдет! Не зря полицмейстер Богатов рассказывал, как крестьяне сами обвинили цыгана и татар в похищении коней, сами осудили их на смерть и наказали, забивая жердями и отдавая на съедение муравьям! Крестьян это не удивит, а мне они сейчас нужны больше всего!
Он громко рассмеялся и перебирал конверт пальцами. Через мгновение он заметил, что внутри его лежит маленький, смятый обрывок бумаги.
Развернув его, он в ужасе вскрикнул.
Это был листок, на котором три месяца назад он написал Елене Александровне Ремизовой разрешение обращаться к нему лично по каждому вопросу…
— Ремизова! Елена… Ремизова.
Золотистая, склоненная над вышивкой головка, голубые, полные доброго блеска глаза… страстные, посылающие его на месть за погибшего брата губы… Это она просила его о милосердии?
Он бросился к телефону и набрал номер «чека».
Дзержинский долго не подходил к аппарату. Наконец Ленин услышал его голос.
— Прошу пока приостановить исполнение приговора в отношении Ремизовой и завтра же связаться со мной! — крикнул он запыхавшимся голосом.
Дзержинский не отвечал. Вероятно, просматривал бумаги. Ленин отчетливо слышал их резкий шелест.
— Гражданка Ремизова Елена Александровна фигурирует в деле о покушении 1 января текущего года; обвиняемой доказано, что в ее квартире в Петербурге на улице Преображенской под номером 21 находилась исполнительница покушения гражданка Дора Фрумкин. Гражданка Ремизова приговорена к смерти через расстрел, — медленным голосом читал Дзержинский.
— Задержите исполнение приговора до завтра… — снова крикнул Ленин.
— Несколько минут назад мне сообщили, что приговор приведен в исполнение. Вот я читаю: Ремизова, номер 1780, переведена из Петербурга в связи с…
Ленин бросил трубку и заревел:
— Проклятие… Проклятие!.. Подлое чудовище… Кровавый палач… бессердечный… безумный… преступный…
Как всегда четко работающий разум сразу задал вопрос:
— Кто? О ком ты говоришь?
Ленин сдавил виски и протяжно завыл, так же, как выла отчаявшаяся, обезумевшая старая еврейка в подземельях «чека».
— Это я-а! Это я-а-а!
Двери приотворились. В кабинет заглянул обеспокоенный секретарь.
Ленин сразу же замолк, стиснул зубы, сощурил глаза и, засунув руки в карманы, безразлично спросил:
— Что случилось?
— Мне показалось, что вы… звали, Владимир Ильич…
— Нет! — коротко возразил он. — Но это хорошо, что вы пришли. Садитесь и пишите. Я буду диктовать.
Он ходил по комнате, сгибал и распрямлял пальцы и говорил отрывочными фразами:
— Каким бы тяжелым не был мир для России… помнить… мы должны помнить, что… огромные жертвы… даже собственную жизнь… и жизнь самых близких… самых дорогих… самых дорогих созданий… мы должны отдать… на благо пролетариата… который отберет у врагов все… что мы потеряли в настоящий момент…
Секретарь записал и ждал.
Ленин молчал… Он стоял, не двигаясь, перед окном.
Голова диктатора тряслась, широкие плечи вздымались и опадали… В глазах чувствовался разъедающий жар…
Никто, никто не вернет мне Елену… Елену…
По желтым щекам пробежала слеза, оставляя после себя обжигающий след.
Ленин стиснул пальцами горло, чтобы не взвыть, сделал глубокий вздох, вытер украдкой влажные глаза, развернулся и глухим, хриплым голосом процедил:
