Фердинанд Оссендовский - Ленин
Затем стонет и умоляет кого-то, кто стоит близко-близко, шелестит дыханием и горячо шепчет.
Ленин умоляет долго и жалобно:
— Уйди!.. Не мучай!.. Прости!..
Очнувшись, он протирает глаза и бросает взгляд на календарь.
Переворачивает листок.
— 30 августа… — читает он машинально.
Записано ли что-нибудь на этот день? Ах! Большой митинг, на котором он должен дать разъяснения по поводу смерти Николая Кровавого, очистить от претензий партию, бросить тень подозрения на народников, высмеять и унизить заграничных дипломатов и писак! Да, это — завтра!
Машина начинает работать исправно, на полную мощность, с упорством движений и силы.
Ленин планирует свое выступление спокойно, жестко, логично и убедительно.
Закончив, ложится на диван и вонзает взгляд в потолок.
Он не думает ни о чем.
Перед ним встает море голов, горящих, бездумных и угрюмых глаз, кричащих губ, поднятых плеч…
Беспомощное, слепое, заблудшее стадо, и он — пастух, вождь, пророк, вынесенный на гребень морской волны, на вершину красной трибуны.
Он засыпает… Без снов.
Просыпается от шагов вбежавшего человека
Открывает глаза и видит стоящего перед ним секретаря.
— В Петрограде еврей Канегиссер убил Урицкого! — кричит он запыхавшимся голосом. — Удалось предотвратить покушение еврея Шнеура на товарища Зиновьева…
— Отваливаются шестеренки машины… — ворчит Ленин, продолжая мучившую его ночью бессознательную мысль. Заметив удивление и страх на лице секретаря, он окончательно приходит в себя.
— Диктатура пролетариата — это огромная махина, уничтожающая старый мир, — говорит он с улыбкой. — Враги стараются ее уничтожить, но ломают только отдельные шестерни… Мы исправим ее, и она будет, как прежде, разбивать, душить! Прошу составить телеграмму с соболезнованиями и отправить в красный Петроград!
Около полудня он выходил на митинг.
Перед ним шли финны под командованием прокладывающего дорогу к накрытой красной тканью трибуне Халайнена.
Внезапно возникло замешательство.
Кто-то громко выкрикнул:
— За истязаемый народ! За преступления!
Этот высокий и звонкий голос наверняка принадлежал молодой женщине, охваченной возмущением или страстным отчаянием. Толпу, словно внезапный удар острой сабли, пронзил говорок.
Финны остановились, рядом раздался одинокий выстрел.
Ленин споткнулся и принялся руками хвататься за воздух, чувствуя, что проваливается в темную бездну…
Финны поддержали его, подхватили на руки и вынесли.
Толпа за их плечами взвыла от ужаса, принялась выкрикивать проклятия, раздавались какие-то возгласы не то страха, не то триумфа; люди толкались, волоча кого-то и дергая за бесформенные, окровавленные тряпки…
В поздние часы по Москве бежала радостная для одних и беспокойная для других весть.
Фанни Каплан и Мойша Глянц совершили покушение на вождя пролетариата, легко его раня.
Преданная правительству толпа убила Глянца на месте. Финнам удалось защитить женщину и доставить ее в «чека». Ответственность за подлый удар, нанесенный революции, должны были понести контрреволюционеры.
Об этом диктатор уже не знал.
Он был без сознания и метался в горячке.
Пуля прошила плечо и застряла в спине.
Врачи с сомнением кивали головами. Рана была тяжелой, возможно, смертельной…
Ленин лежал с открытыми глазами, кривил спекшиеся губы и пронзительно, горячо шептал:
— Уйди… Не мучай Прости!.. Товарищи!.. На ваши плечи возложены свобода и счастье человечества… Николай Кровавый… не мучай!.. Прости! Еле…
Он не закончил, потому что начал тяжело хрипеть. В горле клокотала и шипела набегающая кровь, на бледных, вздутых щеках расцвели лепестки красной пены…
Глава XXIX
Весть о покушении на Ленина молниеносно разнеслась по всей стране. Она вызывала разные мысли, пробуждала новые инициативы.
Контрреволюционеры, объединенные вокруг ведущих гражданскую войну «белых» генералов, и уничтожаемые диктатором социалисты подняли головы.
Со всех концов России летели в Москву донесения о вспыхивающих восстаниях, возникновении местных правительств — откровенно правых; либеральных; социалистических; состоящих из народников, входивших в состав Национального Собрания; наконец — смешанных, напоминающих несогласованное, противоречивое правительство Керенского.
Между этими новообразованиями вскоре разгорелась классовая и идейная борьба, что ослабило значение и силы возникающих правительств.
Об этом было точно известно в Кремле, где Советом народных комиссаров вместо Ленина руководили Троцкий, Каменев, Сталин, Бухарин, Рыков, Чичерин.
Троцкий, энергичный организатор, захватывающий оратор, совершал чудеса. Под его давлением втянутые в Красную Армию офицеры большой войны в ускоренном темпе обучали пролетарских офицеров и брали в клещи своевольные, распущенные войска, вводя по поручению народных комиссаров строгую дисциплину.
Бесповоротно отменены были митинги и солдатские советы, установлен был такой порядок и безусловное повиновение, о которых в казармах довоенной армии никто никогда не слышал. Приставленные к командирам специальные политические комиссары были заняты воспитанием солдат в духе коммунистического патриотизма и надзором за настроениями среди солдат и офицеров.
Россию, остававшуюся под властью Кремля, охватил «военный коммунизм».
Принципом права стала формулировка: «все, что отчетливо не разрешено, строго запрещено и безжалостно наказуемо».
«Чека» работала, как огромный молот, разрушавший человеческие жизни. Все население состояло из шпионивших и тех, за кем шпионили.
Стены имели глаза и уши. Каждое опрометчивое слово искупалось смертью.
По всей стране отлавливались остатки бывшего дворянства, аристократии и капиталистов, применялись провокации, людей обвиняли в участии в несуществующих заговорах, покушениях и преступлениях, а затем бросали под изрыгающие пули винтовок, работающих в подземельях зданий, занятых отрядами «чека».
Троцкий неистовствовал, дергал черную бороду и, впадая в истерику, пронзительно кричал:
— Мы должны уничтожить буржуазию и дворянство, чтобы их семени не осталось! Мы не имеем права щадить врагов, которые могут расколоть нас изнутри!
Китайские, латышские, финские и мадьярские карательные отряды работали днем и ночью.
Офицеры, принужденные голодом и издевательствами к службе во имя диктатуры пролетариата, под надзором мнительных правительственных агентов работали изо всех сил, помогая тем, кто убил их отцов и братьев, изнасиловал их сестер и дочерей, убил царя и запятнал позором отчизну, предав союзников, и подписывал тяжелый для национальной совести мир в Брест-Литовске.
Их напряженный труд приносил ожидаемые Троцким результаты.
Красная армия начала оказывать жесткое сопротивление контрреволюции и даже кое-где переходить в победное наступление.
Разного рода специалисты вынуждены были под угрозой обвинения в саботаже начать работу на фабриках.
Это было трудное и почти невыполнимое задание. Уничтоженные, ограбленные и сожженные рабочими и солдатами промышленные предприятия из-за отсутствия материалов не могли быть немедленно восстановлены и отданы в эксплуатацию. Инженерам с трудом удалось запустить некоторые фабрики только частично, но и они то и дело останавливались, исчерпав запасы сырья.
— Война питает войну! — повторял в своих выступлениях и статьях Троцкий, припомнив слова Наполеона. — Победите стоящего перед вами врага и найдете у него все, что вам необходимо и что «белые» получают от иностранцев!
Карательные отряды и целые орды комиссаров бушевали по деревням.
— Сносите хлеб для армии! — призывали они. — Помните, что победа армии — это ваша победа. Ее поражение повлечет за собой потерю вами земли и вынесение вам судами ваших бывших владельцев и «белых» генералов смертных приговоров!
Перепуганные крестьяне, впечатленные этими речами или под давлением штыков и наказаний, свозили запасы продуктов на сборочные пункты, вздыхали, проклинали в душе и вздрагивали от ожидания предстоящей зимы, понимая, что она принесет голод и болезни.
В этой крестьянской, угрюмой, перепуганной среде уже давно пребывала семья инженера Валерьяна Болдырева.
Они жили в принадлежащей Костомарову деревенской хате.
Это был шестидесятилетний мужчина, выходец из старой дворянской семьи, образованный, в молодости долго пребывавший за границей. Уже в зрелом возрасте он увлекся идеей Льва Толстого о «близости с природой», которая является самым чистым, глубоко христианским источником нравственности. Тридцать лет назад Костомаров осел на небольшом клочке земли, вел образ жизни обычного крестьянина, работая самостоятельно, без помощи наемных полевых и домашних работников. Его окружали за это всеобщее уважение и любовь. Во время бушующего революционного урагана доказательством уважения стало то, что окрестные мужики избрали его председателем сельского Совета. Отказавшись от такой чести, он все-таки сумел удержать своих соседей от нападений на дворянские поместья, от убийств и «иллюминаций». Ему удалось убедить хозяев огромных хозяйств, чтобы те добровольно отдали крестьянам землю, а себе оставили столько, сколько могли обработать сами с семьей.
